Читаем без скачивания Обретение настоящего - Елена Семёнова

Но ведь и народ (или, справедливее сказать, публика) одержима «спасительством». Не спасением собственных душ, но – душ ближних, России, мира, наконец. Публика идёт туда, куда ведут её, идёт за кричалками, а не за программами, за витиями, а не за умами. Идёт, раздваиваясь, а то и расстраиваясь. В 91-м году публика пожелала сохранить СССР. Но она же проголосовала за демократов, желавших его развала. Через восемь лет та же самая публика с патриотами во главе проголосовала против Ельцина и его приспешников – за его преемника, продвигаемого наиболее одиозными из них. Ещё через двенадцать лет она же проголосовала против «Перестройки-2» и развала России – за того, кто сделал всё для этого развала, уничтожил обороноспособность страны и, «взойдя на престол», тут же и запустил ту самую «Перестройку-2». Тут уже не раскол. Не смута. А… шизофрения в особо тяжёлой форме.

Итак, проспорили, продали, проспасали… Россию…

Писать хронику патриотического движения последних лет – дело неблагодарное. К тому же, не могу претендовать на объективность изложения, ибо и теперь не остыло в памяти тогдашнее. Но нескольких характерных зарисовок не привести не могу.

Первым пошатнувшим мою веру в патриотов эпизодом стала моя кратковременная работа в недрах одной уважаемой редакции, куда устроил меня Григорий Максимович. За дело я, как водится, взялась с жаром. Логика моя была проста: есть редакция, есть печатный орган, есть книжная лавка – что нужно ещё, чтобы продвигать своих? Не непременно идейных собратьев и не прямую родню, а попросту – таланты русские! Сколько их, бриллиантов не замеченных, нами, как свиньями последними, походя, в навоз втоптано! Так дать же, наконец, выход им! Чтобы засияли самородки-самоцветы русским душам, в сумерках плутающих, маяками! О, таких самородков немало было у меня на примете! Да одних бы напечатать, а про других написать – чтобы знали их, и знали, что и в наши дни, под гнётом давящим можно созидать, творить, создавать…

Но, вот, чудо чудесное – любой мой порыв в этом направлении наталкивался на железобетонную стену, прикрытую пуховой периной елейных улыбок и распахнутых объятий. Учитывая пристрастие главреда к стихосложению, я ещё худо-бедно понимала отторжение лучших образцов современной русской поэзии. Не один плохой поэт не потерпит в своей вотчине поэта хорошего. Это практически аксиома. Но как быть с остальным? Потребовалось время, чтобы до меня дошло: чужим здесь не ходить. А чужие суть все, в ком насторожённое ухо Главного и камарильи угадывало нечто отличное от себя, нечто не вписывающееся в трафарет, выпадающее из их общности. Это раньше Некрасовы и Белинские радостно отмечали явление «нового Гоголя». Это раньше для журнала было счастье – найти талант, первым открыть его. Ныне не то. Ныне «новые Гоголи» не нужны. Всё же я наивно полагала, что удастся поддерживать хотя бы в доску «своих» – то бишь идейно близких. И себя, и креатур своих я поначалу полагала именно таковыми для редакционного начальства – «своими». Я ещё не знала, что мы не «свои», но матёрое начальство опытным глазом просекло мгновенно нашу чужеродность.

Позже, когда узнаю о различных неблаговидных делах, проворачивавшихся под чинной вывеской, и о многолетней связи Главного с известными органами, то пойму, почему и саму меня, и других идентифицировали в редакции, как не «своих». Мы не принадлежали системе, а внесистемные явления всегда кажутся опаснее, нежели даже представители инородных систем. Принцип «Русский, помоги русскому!» оставался лозунгом для митинговых ораторов, что не мешало главреду сотоварищи пользоваться славой первых патриотов…

Главный и теперь ею пользуется. И недавно молодой парень, узнав, что я когда-то сотрудничала в его вотчине, посмотрел на меня с разом проснувшимся уважением и с восторгом выдал:

– Как вам повезло! Настоящий русский мужик! Побольше бы таких!

Я не стала огорчать юношу тем, что не видела ни настоящего, ни русского, ни мужика. А только средней руки актёра, застывшего в однажды заученной позе с ассортиментом заученных пафосных фраз-хлопушек. Таких у нас немало. Потому так и живём.

А принцип, на митингах оглашаемый, не работал не только в журнальных кругах. Вспоминается мне одно мероприятие, по форме нечто среднее между съездом и дружеским чаепитием. Собравшиеся были, что редко бывает, как будто все свои в доску. Даже удивительно! Судили-рядили об истории русской, о судьбе российской, клеймили власть нынешнюю и минувшую – в общем, вели самую что ни на есть приятную беседу. Вот, взял слово средних лет дядька, которого я видела впервые, но неплохо знала по «виртуалу», всегда сходясь с ним буквально по всем вопросам. Виртуальная кличка у дядьки – Архивариус. Так и зовём его, хотя знаем ФИО. Но Архивариус – привычнее.

Ах, как он говорит! Помилуй Бог! И про большевиков, и про Кобу-душегубца, и про нынешних… И про то, как необходимо возвращение памяти, традиционных культурных ценностей, восстановление национального самосознания. И цитатами по памяти сыплет – из Ильина и Тихомирова, и даже Солженицына, которого в дружной компании нашей многие до сих пор по советской неистребимой закваске почитают вражиной. Не речь – песня! Вот бы каких людей да в лидеры!

Следующей говорить мне. Я заранее подготовилась. Тема у меня – своя. А именно – помощь русским людям, попавшим в разного рода тяжёлые ситуации. К тому времени я достаточно плотно занималась ею, сотрудничая в одной благотворительной организации, о чём расскажу позже. Я говорила о том, что это ненормально, когда беда стигматизирует человека, отталкивает от него. Когда он вместо помощи встречает отторжение, презрение, насмешку и осуждение. Если споткнулся человек, так надо же руку подать ему, а не в спину подталкивать. Что мы пока не можем сменить власть, изменить законы, но помочь-то ближним своим – мы в состоянии! И от этой помощи, взаимовыручки, взаимоподдержки – разве не станет мир хоть чуточку лучше?

Ещё по ходу монолога, я замечаю скучающее выражение на многих лицах. Им явно неинтересно слушать о чужих бедах, в которых они совершенно не желают вообразить себя. Не отсюда ли такое подлое пренебрежение к миллионам замученных в лагерях, к уничтоженным крестьянам? Зато у нас стройки великие были и бомба атомная, а люди – щепки, мусор. Из наших же, из соратников, из националистов русских сколькие доказывали мне историческую необходимость и целесообразность… уничтожения энного количества собственного народа. И упрекали досадливо:

– Всё-то вы о частностях печётесь! Нужно учиться широко и по-государственному мыслить!

– Люди не частности. А прежде чем по-государственному чужими шкурами распоряжаться, будьте добры влезть в них сами. Когда вас с вашими семьями выгонят из дома и сошлют за полярный круг, я соглашусь принять к сведению ваши соображения относительно щепок. Если вы таких мер к себе не желаете, так и не смейте оправдывать в отношении других, не обращайте их кровь на свои головы.

Увы, мои слова, равно как и слова всегда поддерживающего меня Архивариуса, звучат для распорядителей чужих шкур пустым звуком. Они, мыслящие «по-государственному», готовы жертвовать народом во имя государства. Стоит ли удивляться тому, что скоро появятся националисты с обратным вектором мышления – готовые уничтожить государство во имя народа? Так и закурилась незаметно новая война – народа с государством… И победителей в ней не будет, а одна лишь погибель.

Но я отвлеклась от темы. Желающие продолжить просвещённую беседу о предметах более высоких и умственных, коллеги, кажется, уже сердиты на меня – за россказни о каких-то там несчастненьких. Но всё же терпят. Некоторые даже изображают сочувствие. Но ни один человек не вызывается помочь хоть чем-то. Это коробит меня больше всего, так как я точно знаю, что среди присутствующих нет ни одного бедствующего в материальном плане человека. Но все они делают вид, словно к ним всё говоримое не имеет ни малейшего касательства. Они и без того правильны и праведны, и совесть их чиста и спокойна.

Отсутствие всякой реакции на предложение конкретного, нужного дела выбивает меня из колеи. Я привыкла к равнодушию богатых людей, чиновников и прочей братии. Но здесь? Всё сплошь хорошие русские люди. Большей частью, в отличие от меня ещё и воцерковлённые. И ничего! Им досадно, пожалуй, что вообще речь о деле зашла. Это нарушение негласных правил. Говорить надо об идеях, о чём-то более или менее абстрактном, о прошлом или о будущем – о том, одним словом, что сейчас не требует действия.

Я чувствую себя не то медведем на балу, не то пророком на пиру во время чумы. Я читаю в глазах собравшихся недовольство тем, что нарушаю их покой, светскость их беседы. Тут бы и остановиться мне, но не могу и впечатываю с разгона:

– Поставьте перед человеком дорогущий автомобиль и больного ребёнка, которому нужна дорогая операция. Груда железа и человеческая жизнь. Цена одна. И что же важнее? Большинство выбирает груду железа…