Читаем без скачивания Маска ночи - Филип Гуден

В следующие пару дней мы кое-что узнали о том, что было принято в Оксфорде, по крайней мере во дворе таверны «Золотой крест». Это не очень сильно отличалось от того, что было принято в стоячих местах и галереях театра «Глобус». Здешние горожане разевали рты, аплодировали, свистели и плакали точно так же, как лондонцы, и примерно в тех же местах действия. После единственной утренней репетиции первой пьесой, которую мы представили публике, стал «Мир занемог» покойного Ричарда Милфорда. Привлекавшая зимой толпы жителей столицы пьеса и здесь тоже пошла хорошо. Для меня это был приятный выбор: я играл мстителя Виндиче. Поначалу, когда я впервые прочел ее по настоянию Ричарда, я посчитал ее довольно нелепой трагедией, но Шекспир несколько очеловечил действие и персонажей, сохранив при этом те куски, что обычно нравятся публике (включая инцест и отсечение членов). А когда вы понимаете, что, как бы она ни выглядела на бумаге, пьеса действительно смотрится на сцене – не говоря уже о том, что в ней и правда есть много хороших стихов, – поразительно, как притупляются ваши критические способности.

На следующий день мы ставили относительно новое произведение Вильяма Хордла, застенчивого сочинителя с большой и непрестанно увеличивающейся семьей. Для «Слуг лорд-камергера» он методично перебирал весь лексикон любви. Его пьесу «Любовь зла» мы поставили летом 1601 года, а «Утехи любви» появились годом позже. Теперь мы играли «Потерянную любовь», самую веселую из трех, несмотря на название. Вне всякого сомнения, он уже работал над «Любовью возвращенной». Его творческая плодовитость должна была уже превысить скорость, с какой его жена производила на свет детей, и поэтому, снабжая «Слуг лорд-камергера» легкой любовной пищей, он предлагал более содержательный материал «Слугам лорд-адмирала»: пьесы, чьи кульминации приходились на боевые сражения и самоубийства генералов. В «Потерянной любви» я играл простака, в отличие от грозного мстителя из «Занемогшего мира».

«Потерянная любовь» также хорошо принималась оксфордцами. На самом деле, нас принимали настолько хорошо, что мы решили: если в Лондоне дела пойдут совсем плохо – то есть, например, если весь город падет жертвой чумы или «Глобус» сгорит, – мы могли бы обосноваться в Оксфорде. Впрочем, это хорошо выглядело только на словах, потому что город был гораздо меньше Лондона и не смог бы позволить себе труппу такого размера, как «Слуги лорд-камергера», даже в нашем нынешнем усеченном составе. Кроме того, однажды устроившись в столице, какой человек в здравом уме мог бы серьезно думать о том, чтобы уехать оттуда? Тем не менее двое или трое из нас начали устанавливать связи и сходиться с городскими жителями, точнее, с городскими женщинами. Мне было пришло в голову сделать то же самое, если представится случай, но я вспомнил о Люси Мил-форд и подумал, что она заслуживает как минимум недели две верности. О благородный Ревилл!

Играть в «Золотом кресте» приходилось в более суровых условиях, чем в «Глобусе», но мы не жаловались. Дайте нам костюмы и немного самой простой бутафории (кинжал или корону, например), дайте нам текст, а самое главное – дайте нам зрителей, и мы сыграем где угодно. В конце концов благодаря всей этой деятельности я забыл о своей страшной встрече с людьми в капюшонах. Однако я больше не бродил по закоулкам вечерами и держался главных улиц.

На десерт публике обещали «Ромео и Джульетту», но позже, позже… так как мы хотели, чтобы распространился слух о том, что труппа в городе. К тому же мы, конечно, должны были представить эту трагическую историю любви в более частной обстановке, о чем я расскажу чуть погодя.

Из Лондона больше не приходило тревожных вестей о Ее Величестве Чуме. На самом деле многие из тех, кто был женат, уже получили письма – почтовым лошадям легко было опередить нас в нашем неспешном продвижении к Оксфорду, – и содержание их было достаточно ободряющим (хотя впоследствии это оказалось неверным). Я с радостью получил бы письмо от Люси Милфорд, но она решила не писать, так что все слухи доходили до меня через третьи руки. Все новости, кроме домашних дел, были связаны с королевой – говорили, что она угасает не по дням, а по часам.

Я так и не выяснил, были ли справедливы опасения Джона Давенанта, мрачного владельца «Таверны», что мы принесем убытки его торговле, или прав оказался Шекспир, заявивший, что на каждого любителя пьес найдется тот, кто терпеть их не может и потому постарается переждать их в ближайшем трактире.

Зато я выяснил, что собой представляет жена Давенанта, госпожа Джейн.

Спустя два или три дня после нашего прибытия в юрод ранним утром я стоял на Корнмаркет и вдруг увидел дальше по улице поразительную женщину. Солнце уже вовсю светило, прогоняя утренний туман, и казалось, что эта женщина сошла прямо с облаков. Она была высока, с прекрасной копной темных волос. То, как она двигалась, одновременно говорило: она знает, что все глаза прикованы к ней – хотя вокруг было совсем мало людей, я уверен, так оно и было – и что ей абсолютно все равно. Скорее статная, нежели красивая, да и не такая уж юная, она была привычна к людскому вниманию, не выдавая своего знания (как любой актер). Кто-то подтолкнул меня локтем, и, повернувшись, я увидел одного из конюхов «Золотого креста», бойкого рыжеволосого парня. Он ухаживал за Фламом, лошадью нашей труппы.

– Я вижу, куда ты смотришь, – сказал он.

– За посмотр денег не берут.

– Эта краля – цыганка. Любит играть в веревочку.

– На ярмарках? – спросил я, думая, что он говорит буквально и имеет в виду ту мошенническую игру с узелками и шнурком.

– Со своим мужем, а может, и с другими, – ответил конюх.

– Да кто ж она такая, раз уж ты, похоже, ее знаешь?

– Все в Оксфорде знают госпожу Джейн Давенант.

Это имя не было для меня пустым звуком, и едва я установил связь между Джеком Давенантом, хозяином «Таверны», и его женой, о которой так загадочно отзывался Шекспир, эта высокая дивная женщина свернула во двор «Таверны» рядом с нами.

Итак, это была Джейн Давенант. Что там Шекспир говорил о ней: женщина, к которой, сколько ни живи, нельзя привыкнуть?

– И что же еще ты знаешь о ней? – спросил я.

– Говорят, она остроумна и хорошая собеседница, – ответил конюх.

– А еще что?

Маленький конюх хихикнул и хлопнул себя по лбу странным жестом, означавшим, видимо, что все, что он знает, намерено остаться внутри его соломенного цвета головы. Пара пенсов, вероятно, развязала бы ему язык, но я не собирался платить за сплетни. Конюх выглядел разочарованным.

– Что ж, если захочешь узнать больше, ты знаешь, к кому обратиться, – сказал он. – Кристофер Кайт к твоим услугам.

– Благодарю, – ответил я.

– Но ты можешь называть меня просто Кит. Кит Кайт.

Я снова поблагодарил его, отметив про себя, до чего ж это забавный мир, где конюхи дают тебе разрешение обращаться к себе фамильярно.

Но по-настоящему я думал не о Ките Кайте, а об этой статной женщине. Если госпожа Давенант пользуется такой славой, хотя бы и дурной, тогда я скорее всего смогу найти кого-нибудь, кто расскажет мне все о ней бесплатно. Может, спрошу Шекспира в следующий раз, когда мы соберемся вместе выпить.

В любом случае в то утро у меня были другие дела, кроме как слушать болтовню конюха. У нас у всех были другие дела, так как мы должны были поехать на окраину и осмотреть дом, где нам предстояло играть «Ромео и Джульетту». (Репетиции сегодня не было, так как днем мы повторяли «Мир занемог».)

Когда труппа играет вне своего постоянного места обитания, всем актерам, так же как и любым прихлебателям, рекомендуется заранее осмотреть то, что можно назвать полем битвы, ареной действия. У каждого места, будь то театр, постоялый двор, частное жилище или просто чистое поле под звездами, свои качества и свой запах. Нам нужно ознакомиться с размерами места, входами и выходами и, что самое главное, такими особенностями, как скрип половиц слева или то, что на авансцене есть глухое место, где твой голос не будет слышно должным образом. И единственный способ узнать свою будущую сцену – измерить ее всю шагами, разговаривая и декламируя.

Вильям Шекспир уже упоминал при мне своего друга Хью Ферна, доктора, который был в хороших отношениях и с Константами, и с Сэдлерами. Ферн не только заказал постановку «Ромео и Джульетты» и заплатил за нее, но также предоставил место для нашего выступления: просторный зал собственного дома. Это была своего рода нейтральная территория, куда беспрепятственно могла приходить каждая семья. Со стороны доктора это было щедрое проявление покровительства и дружбы. Частные представления не так уж редки, но обычно они заказываются членами знатных семей и предназначаются для выставления напоказ богатства или вкуса заказчика.

Когда мы собрались вместе у «Золотого креста», Дик Бербедж повел нас к холму, находившемуся по дороге к Хедингтону, предместью на восточной стороне города. Туман, окутавший улицы, уже полностью рассеялся. Звонили церковные колокола. У церкви слева от нас был особенно красивый шпиль. Утреннее солнце слепило нам глаза, пока мы шли по широкой, слегка изгибающейся дороге, бежавшей через центр Оксфорда и прозывавшейся Хай-стрит. В нас все еще оставалось что-то от праздничного веселья. Мы вышагивали с важным видом, сознавая, что некоторые местные жители указывают на нас как на лондонских актеров и говорят друг другу: «Они хороши, на них стоит посмотреть» или «Не пропусти их представления». По крайней мере, я надеялся, что именно это они и говорят. На другой стороне улицы лавочки и трактиры с большими вывесками странным образом перемешивались с более величественными зданиями, частными домами и колледжами.