Читаем без скачивания Генезис - Гелий Рябов

Он злился, но ведь она была права…

Едва Глебов и Лена вернулись домой, заявилась Валентина с мужем — молодым человеком с животиком и перхотью на плечах модного пиджака. Зять Глебова был по натуре молчаливым и степеней известных достиг в одночасье: директор института ушел на повышение, пошла мода на молодых руководителей, и Васю выдвинули — он стал директором НИИ. Были ли у него административные и иные, нужные делу способности? Глебов знал одно: зять никогда и ни с чем не спорил. Что ж, время, видимо, тоже имеет тенденцию к спирали, и после благословенных сюртуков фамусовской Москвы повторяется иными брюками и пиджаками…

Сели, синхронно положили сомкнутые ладони с переплетенными пальцами на стол, Валентина покривила губами: «Нам надо договориться. Ты, — взглянула на Глебова, — знаешь мать, и знаешь хорошо, что она не остановится. Вспомни ее принцип со времен прокуратуры: писать до тех пор, пока инстанции не устанут и не отыщут в жалобе то, что требует жалобщик. Она вас… — Валентина посмотрела на Лену с сожалением, — со свету сживет, подумайте… Короче: я желаю читать дедушкины книги, ясно?» «Но ведь ты признаешь только иностранных авторов?» — не выдержал Глебов. «А теперь желаю признать отечественных, у меня в образовании пробел». «Мы пытались остановить Виолетту Васильевну, но она вцепилась Валечке в лицо», — вставил зять. «Чего вы добиваетесь?» — «Мира. Способ один: возврат всех книг и прочего, и примите совет: верните». — «Но ведь это несправедливо!» — вскинулась Лена. «А при чем здесь справедливость? — удивился зять. — Книги принадлежали деду Валечки, стало быть, она имеет на них право». — «Но книги нужны мне для работы, в конце концов!» — «Геннадий Иванович, вас не печатают и — насколько я знаю Виолетту Васильевну — не напечатают впредь. Долго. Долго. Она по всем издательствам разослала письма с описанием вашего морального облика». — «И более того, известный кинодраматург Полипчук, который помнит твои бездарные сценарии, сказал, что ты бесчестный человек и он все сделает, чтобы подобные люди никогда не переступали порог кинематографа!»

Глебов молчал и думал о своем недавнем визите в больницу, где Виолетта лечилась от последствий семейной катастрофы. Врач объяснил тогда, что у нее «жизненная установка на физическое устранение бывшего супруга», но не оружием, а травлей, ведь не секрет, что пока еще приветствуется подобного рода «заявительство»…

Валентина и ее муж ушли, Глебов заперся в кабинете под предлогом, что его осенило, — в таких случаях он требовал, чтобы ему никто не мешал. Требовал вотще, потому что едва садился записывать — приходила теща, она словно чувствовала момент «магического кристалла», все приходилось бросать — теща всегда спрашивала: «А почему Геннадий не выходит?» И приходилось «выходить», что поделаешь…

Теперь он тупо смотрел в лист бумаги, повторяя строчку из «Евгения Онегина»: «ничего не вышло из пера его», но думал под этот странный аккомпанемент совсем о другом. Он думал о далеком теперь уже прошлом, когда, стремясь вывести дочь из-под влияния матери, повез ее в Ленинград, город своих грез. Ходили по улицам, музеям, потом — по кладбищам, Валя долго вглядывалась в надгробную плиту Натальи Николаевны, заглянула вдруг опустевшими глазами: «Почему „Ланская“? Почему не „Пушкина, во втором замужестве „Ланская“?“».

В ней была изначальная душа, и добро в ней было, и кто виноват, что надоело в какой-то момент сражаться за нее? «Идите за мной, и я сделаю вас ловцами человеков». Значит, не пошел за Ним?

Так кто же виноват?

А у Татищиной все валилось в тартарары — об этом она рассказала Глебову на очередном свидании. Служебное расследование подтвердило: виновна в попытке проникнуть в номера иностранцев с неустановленной целью, не подчинилась требованиям работников милиции и оскорбляла их, чем скомпрометировала высокое звание сотрудника прокуратуры. К сожалению, это не все: была в ресторане с гражданином Жиленским, проходящим по делу о взятках в комиссионном магазине «Антик», если же учесть при этом, что она, обнаружив серьезные пробелы в следствии по делу, даже не попыталась исполнить свой профессиональный и товарищеский долг и нацелить работников милиции на устранение этих пробелов, а тенденциозно доложила о них заместителю прокурора города и добилась освобождения из-под стражи троих обвиняемых, — есть все основания предполагать, что посещение ресторана вызвано не только утратой служебно-этической ориентации, но и другими мотивами, которые требуют дополнительного выяснения.

«Все и все, Геннадий Иванович, такие дела…» «Не все! — запротестовал Глебов. — А Жиленский? Его что, не вызывали?» — «Нет». — «Как?» — «Да так. Его опознал работник милиции, по фотографии. Вы забыли, что служебное расследование не ведется по нормам УПК и презумпции невиновности в нем не существует. Не счел нужным проверяющий опрашивать Жиленского — и не стал! Я вот думаю, куда мне идти работать…» — «Вас на любую юридическую работу возьмут — с вашим-то опытом?» — «Ошибаетесь… Позвонила тут… одному начальнику — раньше меня так уж уважал, слов на находил! Приходи, говорит. Прихожу — и что же? Глаза опустил, мнется: извини, пока ты шла — должность сократили… — Махнула рукой безнадежно: — А вы говорите…» Она надломилась, Глебов это понял, нужно было что-то делать, и путь был один: опротестовать проверку, подвергнуть ее сомнению, и тогда можно было надеяться, что следующая проверка пройдет иначе.

Между тем дело коллекционеров двигалось своим чередом: освободили из тюрьмы еще одну продавщицу, из отдела фарфора, на допросах и очных ставках она все отрицала, объективных же данных следствие не добыло. Это была спокойная и доброжелательная женщина. В тот же день у Глебова раздался телефонный звонок, низкий мужской голос с хрипотцой проговорил: «Не по-товарищески, Глебов, задумайся…» Ответить Глебов не успел, трубку повесили.

Нервная началась жизнь: с «Виолеттой» вставали, с «Виолеттой» ложились, беспрерывные звонки, разговоры, столкновения, горестные взгляды и вздохи тестя и тещи, доброжелательное сопереживание родственников: «На что живете? На зарплату Лены?», сочувственные взгляды на работе у Лены: «Опять в той же юбке?», прямой вопрос Главного: «Не жалеешь?» — все это не способствовало положительным эмоциям, и Глебов с Леной решили их добыть — поехали в усадьбу великого русского поэта.

Печальная это была дорога — безликие деревни с домами-близнецами, магазины, запертые на замок, то тут, то там — бетонные коробки правильной геометрической формы, словно памятники непреодолимой вечности, безлюдье, шлейф пыли на разбитом шоссе и наконец деревня, состоящая из бревенчатых изб с пристроенными верандами — не избы и не дачи, одноэтажная постройка, бывшая церковноприходская школа, а ныне — библиотека, за ней — бренные останки православного храма восемнадцатого века — здесь поэт венчался, веруя, что обретает любовь. Подошли ближе, в лицо ударил тяжелый запах. Крыша над главным нефом рухнула, алтаря не было и в помине… Неужели стоял он здесь перед аналоем рядом с женщиной, которая подарила миру его великие стихи и ни грана личного счастья ему самому? Все тлен, все суета… Можно ли сохранить то, во что больше не веришь?

Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей…

И от дома ничего не осталось, даже развалин — кустарник, лес, небытие… «Пойдем отсюда, — было сыро, у Лены сел голос. — Забыла тебе рассказать: вчера в метро рядом две девочки-школьницы разговаривают, у одной веселые глаза, оказывается, она лучшая ученица по истории, была проверка роно, ее инспектор спрашивает: „Кто такие декабристы?“ Отвечает: „Рабочие“. Инспектор, видимо, дама бывалая, задает следующий вопрос: „Ты что имеешь в виду?“ — „То, что они против царя“. Рассказывает: инспектор долго учительнице руку пожимала — де, каких идейно-убежденных детей удалось подготовить… Смотрю — смеется: „А я урока не учила, черт их знал, кто они такие, декабристы эти… Главное — в струю попасть!“ Понял, муженек дорогой? В струю! Просто и ясно — как все гениальное. Чего же ты хочешь от коркиных?»

Он ничего от них не хотел, просто нужно было разобраться, понять, может быть, первый раз в жизни. Увы, в своем прошлом Глебов отыскивал все то же самое — стремление не столько изобличить преступника, сколько загнать его в угол, чтобы в итоге обрести и славу умеющего первоклассно «колоть», и любовь начальства: «Молодец, умеешь работать», ведь деятельность «умеющих» складывалась в процент раскрываемости, а он всегда должен был быть выше общегородского, потому что за меньший ругали, и сразу же меркла слава и испарялась любовь, а нелюбимых, как известно, бьют.

В институте Глебову объяснили, что с преступностью борется только социалистическое государство, остальные ее только плодят, потому что полицейский аппарат — часть преступной мафии. Повзрослев, Глебов догадался, что хотя и плодят, но все равно — борются, и борьба эта различается только в методах. У них эти методы основаны на принципе Макиавелли: «Цель оправдывает средства». Глебову же на всех летучках, совещаниях по обмену опытом и практических занятиях внушали, что отнюдь не все средства хороши и допустимы, а только нравственные, то есть высокодушевные и высокодуховные. Нетрудно было понять — пусть об этом не говорилось вслух, — что не молодец тот, кто загоняет преступника в угол жестокостью, обманом, провокацией или шантажом. И вообще тот, кто загоняет. Потому что на самом деле нужно не загонять, а изобличать, а для этого, самое малое, требуются профессиональные знания и умение их применять. Еще лучше — талант. Ну и, конечно же, гуманность. Общая культура тоже не помешает. Как все, оказывается, просто. И не хватает-то всего ничего — перейти от размышлений и догадок прямо к делу, ведь тогда сразу же окажутся на чистой воде те, кто прикрывается пользой государства в личных целях, облегчая себе путь к должностям, почестям и высокой зарплате.