Читаем без скачивания Тайна графа Эдельмута - Анжелина Мелкумова

Скинув черный плащ, подбитый грызуном неизвестной породы, на кровати отдыхает отец семейства. Ноги в коричневых чулках и кожаных сапожках покоятся на спинке кровати, просторная шапка сдвинута на глаза до самой переносицы, взгляд из-под шапки устремлен на вторую дочь.

Холодный свет из окна и теплые цвета интерьера комнаты, а также непринужденная поза отца семейства создают ощущение милого семейного уюта.

А теперь давайте хорошенько вглядимся в картину. Да-да, это так, это часто случается с картинами старых мастеров: если долго в них вглядываться, они начинают оживать. Смотришь, смотришь — и вот уже кажется, что кот еще больше выгибает спину, что снег за окном летит уже по-настоящему, а девочка закрывает лицо руками и шепчет:

— Ужасно… Бедная матушка Молотильник! Она ничего не знала!.. Наверное, во всем виноватая…

«Отец» под шапкой улыбнулся. И ласково похлопав девочку по руке, задал неожиданный вопрос:

— А какой формы был у нее нос?

Выслушав ответ, поинтересовался дальше:

— А каких цветов туалеты предпочитала носить матушка?… А как говорила «добрый день»?… А как ходила?.. А каковы были ее любимые словечки?

Позабыв про печаль, ошеломленная Эвелина давала подробные разъяснения.

Выслушав все с большим вниманием, Бартоломеус (а сдается мне, «отца семейства» звали именно так) с четверть часа лежал молча, мечтательно улыбаясь в потолок.

Потом встал. Надел плащ и вышел вон.

…Вернулся он поздно. Весь перепачканный в какой-то липкой тине и с цветочным горшком в руках, доверху наполненным землей.

— Я неисправимый коллекционер, — улыбнулся он, стаскивая с себя обляпанный грязью плащ. И достав из-под куртки нечто — не то нитку, не то волос — тщательно зарыл в горшок.

Глава 5

Про Фауля, который не хотел в рай, и простое средство покончить со всеми невзгодами

Возможно, тут бы все и кончилось. Краткая память о графской дочке канула в могилу. Свидетелей не было. Да и сама Эвелина, облегченно вздохнув, призналась, что не хочет быть больше никаким сиятельством. А просто обыкновенной девочкой. Лишь бы рядом всегда были Бартоломеус и Марион.

У Бартоломеуса были кое-какие средства. На них можно было купить, скажем, дом с садом, или сад с домом, или совсем небольшое именьице… В общем, что-то. Но чтобы обязательно пахло словом «семейный». С запахом пирожков с яблоками и земляники с молоком. Ибо, по сути, ни у Бартоломеуса, ни у Эвелины, ни даже у Марион никогда не было настоящей семьи. Крепко обняв за плечи обеих девочек, Бартоломеус высказал недвусмысленное пожелание играть роль «отца семейства» до конца жизни.

Да, возможно, так бы мирно все и закончилось. И уже перетаскивали из гостиницы в дорожную повозку тяжелый сундучок, и корзинки с пирогами и со свежезажаренной дичью…

Когда выяснилось, что пропал кот.

Кота искали до вечера. Недавняя госпожа с недавней служанкой бегали по улицам и переулкам, заглядывая во все подворотни, во все канавки и окошечки подвалов.

— Чует мое сердце — что-то не так, — вздыхала заплаканная Марион. — С моим бедным Фаулем что-то случилось!

И подобрав подол, бежала дальше.

Они встречали других котов — белых, черных, полосатых, каких угодно. Но Фауля — пушистого и рыжего — меж них не было.

Поздно вечером вернулись ни с чем. На столе дымился вкусный суп, Бартоломеус пришивал пуговички к розовому дамскому платью.

Девочки уселись за стол, но Марион не съела ни ложки. Поерзав на стуле, она вдруг вспомнила, что потеряла башмак. И прежде чем Эвелина и Бартоломеус успели спросить «Какой?» (оба башмака красовались на ногах у Марион), исчезла за дверью.

Отсутствовала она невозможно долго. За это время можно было найти три башмака и потерять четыре. Обеспокоенный Бартоломеус метался по комнате. Пока от волнения почти не потерял голову.

Тогда он и вовсе откинул ее прочь и, порывшись в сундучке, вытащил новую — начальника городской стражи.

Пристегнув меч и браво прищелкнув каблуками, он вышел на улицу и пропал в ночи.

…Вернулась вся компания к полуночи. Бартоломеус тащил мокрую от дождя Марион, а Марион — обляпанного грязью кота.

Но — боже! — на Марион не было лица. Даже после того как ее усадили к огню, и закутали в теплую шаль, и дали хлебнуть горячего глинтвейна, она еще долго сидела, хлопая глазами и непонимающе глядя перед собой.

И только когда Бартоломеус сунулся в темный угол и принес ей оттуда большого мохнатого паука…

Вот тогда-то Марион как будто пришла в себя: она резво вскочила, закричала «А-а-а-а-а-а!» и затопала ногами. Щеки ее при этом порозовели, глаза заблестели, она попросила себе еще глинтвейну — и успокоившись, принялась рассказывать.

Итак, Марион блуждала по улицам в поисках безвестно пропавшего Фауля. Совсем стемнело, когда она оказалась на самой окраине города. Лил дождь. Марион устала, продрогла как собака и, меся башмаками грязь, возвращалась обратно, когда… в узком переулке между домами мелькнул грязный рыжий хвост.

Ага! Подхватив юбки, Марион понеслась вслед что было сил.

— Вернись, неблагодарный! — кричала она, сияя от радости. — Уши ведь надеру!

Но ветер и дождь заглушали голос — и Фауль не слыхал теплых слов, иначе бы обязательно остановился.

Нет, он не слыхал, бедняга. Он бежал как угорелый. Вот он завернул за угол… внезапно остановился… и пошел-пошел… торопливым шагом вперед-вперед-вперед… Пока не остановился у колес…

Да, у подъезда высокого каменного дома стояла карета. Дверца ее была распахнута. Кучер на козлах поигрывал кнутом — и совсем не заметил, как большой мокрый от дождя кот одним бешеным прыжком перелетел через подножку и скрылся в карете.

— Что делаешь, сумасшедший! — всплеснула руками Марион.

И только подкралась к карете, чтобы незаметно выудить кота обратно… Как на крыльце каменного дома хлопнула дверь и некий господин принялся спускаться к карете по ступенькам вниз.

Ах, ничего: извиниться — и попросить кота обратно. «Глупый Фауль, он просто замерз и залез погреться… Ваша милость будет не очень сердиться…»

М-да, можно, конечно, получить и затрещину. Однако, заметив, что одна рука его милости занята шляпой, а другая — перчатками, Марион приободрилась.

Она улыбнулась как можно солнечнее и шагнула вперед, чтобы…

Но тут спускавшийся с крыльца обернулся. И Марион увидала его лицо.

То была не его милость. Вернее, его — но не милость. А сиятельство. И какое! Граф Шлавино собственной персоной натягивал на руки перчатки. Натянув, залез в карету и махнул кучеру:

— Трогай!

Кучер хлестнул лошадей, карета дернулась…

Почему Марион сделала именно так, а не иначе, не спрашивайте. Она и сама не смогла бы объяснить. Вцепившись в поручни, она лихо вскочила на запятки кареты.

«Хр-хр-хр-хр…» заскрипели колеса, а ветер засвистел в ушах.

…Проехав несколько улиц и чуть не увязнув колесом в глубокой луже, карета выехала за город. Некоторое время она катилась берегом реки, потом остановилась у моста. Тьма-тьмущая, блестит холодная вода, бледная луна вынырнула из-за облака.

В свете луны все и произошло.

Сначала дверца распахнулась — и из кареты с громким воплем вылетел кот.

(Ах, ах! — распереживалась Марион).

Потом и сам граф — выставил ногу, стряхнул с себя кошачью шерсть и сказал (незлобиво так совсем, у Марион душа порадовалась):

— Иди-ка вон отсюда, пока я шею тебе не свернул.

Тут бы коту и удрать, родимому. А он (у Марион глаза на лоб полезли) как заорет человеческим голосом:

— А как же, ваше сиятельство, обещание! Ведь обещали меня через три года расколдовать! Уж больше прошло, чем три года! Три года — и неделя, смею напомнить вашему сиятельству! Если и воскресенье прошедшее взять… а к нему и субботу добавить, что пред воскресеньем значится…

— Вон, вон пшел! — пнул граф ногой кота. — Портишь мне мое сиятельное настроение. Или забыл, как бросился мне под ноги на лестнице? Я-то вовек не забуду Из-за тебя девчонка сбежала, будь она неладна.

— Ах, ваше сиятельство, полноте. — Приблизившись, кот несмело потерся о графский чулок. — Ну ее, девчонку, Бог с ней. Не страшна она вам больше, вы ж ее «похоронили». А, ваше сиятельство? Ловкую штуку такую придумали — с куклой…

— Все это так, — кивнул граф. — Однако с недавнего времени я понял, что нужно чисто заметать следы. Не убил я ее десять лет назад — теперь чуть не лишился графства. Кто знает, что она в этот раз отчудачит? Возьмет, мерзавка, да и найдет своего отца, графа Эдельмута?

— Возь… возь… возь… кого?! — обомлел кот. — Разь… разь… разь… разве он… батюшка ее сиятельства, не помер еще?!

Тут не только шерсть на спине у Фауля, но и волосы на голове у Марион поднялись дыбом: так жутко засмеялся граф.