Читаем без скачивания Тайна графа Эдельмута - Анжелина Мелкумова

И все бы хорошо. Но как и прежде, господин кот был безмолвен. Не то чтобы совсем: «мурр» и «мяу» — это как всегда. А вот «да» или «нет» или «я знаю, где находится граф Эдельмут»… — это молчок.

— Ах, что бы сделать такое, чтобы вы заговорили, милый господин Фаульман? — вздыхала Эвелина. — Что бы сделать, чтобы вы поведали нам то, что рассказал вам граф Шлавино? Как узнать, где томится мой бедный отец?

Ну что ж тут сделаешь. Кот виновато моргал, пожимал плечами и жевал рыбку.

— Дело запутанное и таинственное, — высказался Бартоломеус. — Одно ясно: что если мой доблестный господин и ваш благородный отец до сих пор здравствует… То будь он хоть в преисподней, хоть в райских кущах, наш долг — вызволить его оттуда. И таким образом восстановить справедливость: граф Эдельмут снова станет повелителем здешнего графства, мерзкий колдун отправится в преисподнюю…

— А у меня снова будет отец! — засияла Эвелина.

— Но как же, как же узнать, где спрятан сей сиятельный господин? — всплеснула руками Марион, да так потерянно, что опрокинула кувшин с молоком прямо на колени Бартоломеусу. — Как же это выведать? Не спрашивать же у графа Шлавино!

— Есть одно простое средство, — успокоил Бартоломеус, хладнокровно стряхнув молоко со штанов. — Одно очень простое средство. Нужно раздобыть конфетку для Фа… для господина Фаульмана. Да-да, ту самую, волшебную. Съев которую, сей достойный господин вернет себе обличье человека. А став человеком, обретет дар речи. А обретя дар речи…

— …откроет нам тайну графа Эдельмута!

— Ах, как просто! Как все, оказывается, просто! — радовались девочки, хлопая в ладоши. Оставалось только достать конфетку.

Часть 2

Конфетка для Фауля

«Я был безрассуден, потому что молод (что значат сто тридцать пять лет для Безголового?), и готов был ввязаться в любую авантюру. Но я и мысли не мог допустить, чтобы госпожа моя (которую про себя я называл просто «маленькой Эвелиной») ввязалась в то же…»

Глава 1

Про цветочный горшок, грустную птицу и уродливого незнакомца

Утром следующего дня Бартоломеус, порывшись в своем сундучке, извлек оттуда нечто воздушно-розовое с белыми пуговичками — и, смущенно потоптавшись, попросил девочек подождать за дверью.

Через четверть часа дверь приотворилась и высокий звонкий голосок разрешил войти.

Поначалу девочки не заметили ничего особенного: только распотрошенный сундучок Бартоломеуса посреди комнаты да торчавшие из него волосы и носок туфли. Но потом, хорошенько присмотревшись, увидали: на краю обеденного стола, болтая ногами и озорно сияя взглядом, восседала девица в розовом.

Как она тут оказалась, было непостижимо. Не успели девочки оглянуться и сказать «агдебартоломеус», незнакомка подмигнула и, спрыгнув со стола, шагнула вперед:

— Ну? Как вам Жозефина — новая горничная графа Шлавино?

Уфф! Вот это был сюрприз.

— Как настоящая! — восторженно выдохнула Эвелина.

— Я уезжаю сей же час, — объявила Бартоломеус-Жозефина, накидывая плащик и выскальзывая во двор. — В графский замок Наводе. Где моя лошадь? Не скучайте! Ждите от меня известий! Не забывайте кормить мою пеночку и поливайте цветок!

— …Замок Наводе? — переспросил Ханс-горшечник, удобно располагаясь за столом перед горшочком с дымящимся супом. Они снимали у него комнатку на чердаке — Эвелина, Марион и господин Фаульман — и им было разрешено пользоваться кухонным очагом. — О, это мрачное место, логово колдуна. Ибо всем известно, граф Шлавино связался с дьяволом. Есть у него в замке Наводе некое место — лаборамория.

Девочки переглянулись.

— А что это… что это за лабора… мория?

— Место такое — где он людей морит. И находится оно глубоко под землей. Кушайте, кушайте яблочки запеченые. Я сам все время соблазняюсь… Да-а, благородные господа называют это дело «алхимией». Хи-хи-хи-хи… — Ханс захихикал так неудержимо и так взахлеб, что аж заикал. — Только какая же это «алхимия», если каждый гвоздь знает, только вслух не говорит: граф — колдун, и творит с людьми страшно подумать что. Заходят люди в лабораморию — а обратно не выходят. Слыхали, наверное, про указ бездомных детей и кошек отправлять прямиком в замок Наводе? Не ходите одни вечером по улицам, если не желаете кончить жизнь свечками.

— Ой, ой! — боялись девочки.

— Шшш! — распушал хвост кот.

— Да, свечками, — кивал Ханс-горшечник, наливая себе третью кружку. Пиво пенилось, шипело, Ханс любовался. — Ну, девчонки, перемоете всю посуду — и вам будет по кружке.

На том про замок Наводе и закончилось. Ах, бедный, бедный Бартоломеус! Куда же он, в какое страшное место отправился! И когда же он вернется?

«Я вернусь, с головой на плечах или без, но с конфетами в кармане, — сказал, уезжая, Бартоломеус-Жозефина. — Ждите от меня известия». Увы, в течение последующих нескольких недель никаких известий не было, а девочки и господин Фаульман коротали дни в ожидании на улице Безлуж.

Коротали дни они по-разному. Деятельная Марион носилась по городу, часто забегала на базарную площадь и делала необходимые покупки по хозяйству. Эвелина же, воспользовавшись отсутствием подруги, тотчас садилась у окна и, глядя на крыши соседних домов, погружалась в мечтания.

Она почти все время думала о Бартоломеусе: как он там, что с ним? Но не менее часто — об отце.

Отец… Каким он предстанет, когда они его найдут? Жаль было, что она не запомнила, как выглядел тот рыцарь на портрете, что попался им во время блужданий по замку Нахолме. Но наверняка он красивый, высокий и сильный. Без сомнений, это подтверждал Бартоломеус. Хотя, может быть, он уже и не так красив, как десять лет назад. Может быть, силы его истощились после долгих лет, проведенных, возможно, в сырой темнице. И может быть, плечи его сгорбились, а голова поседела от тяжелых испытаний, выпавших на его долю. Пусть! Она будет любить его такого не меньше… нет, больше! И будет ухаживать за ним всю жизнь. Всю свою жизнь! Только бы найти его, только б найти…

Нет особого смысла рассказывать об этих днях, тянувшихся один за другим: то орошаемых дождем, то прогреваемых солнышком, то обдуваемых со всех сторон летним ветерком. То есть не было бы смысла рассказывать обо всем этом, если бы не один… нет, пожалуй, два из ряда вон выходящих случая.

Это произошло к концу первой недели, когда Эвелина еще спала, а Марион, проснувшись и набрав в кувшин воды, помчалась поливать цветок.

Вы, может быть, еще помните, что, уезжая, Бартоломеус просил не забывать поливать цветок в его горшке. Конечно, девочки не забыли. Тем более, что цветок был так хорош: голубой, с красными прожилками и длинными золотистыми волоконцами.

Марион с любовью ухаживала за необычным цветком: поливала, ставила к солнцу, сдувала с лепестков пыль и даже украшала землю красивыми камешками, приносимыми с улицы. Одно огорчало ее: когда-нибудь она проснется — а цветок завял. Непременно, непременно, так случается со всеми цветами.

Ну так что же вы думаете? Все точно так и получилось.

В то утро, едва проснувшись, Марион как всегда схватила кувшин с водой, ворвалась в комнатку, где стоял цветок, распахнула занавески и… испустила крик ужаса.

Понятно, что огорчило девочку. Цветка не было.

Но что заставило ее широко раскрыть глаза и схватиться за голову? Отчего она выронила кувшин с водой и не заметила, что тот раскололся на мелкие черепки?

Неужели цветок сожгло солнце? Или унес вор? Или его съел господин Фаульман?

Хуже, гораздо хуже. Ах, что увидела Марион! Что она увидела!

Вместо цветка на толстом стебле росла головка. Нет, нет, не то, что вы думаете, а именно головка! Маленькая, хорошенькая головка младенца: с пухлыми щечками, красными губками и золотистыми локонами. Ах, она как будто спала, закрыв глазки. Не иначе как спала. А во сне сладко улыбалась.

Вот так. Долго стояла Марион, то бледнея, то краснея и беззвучно разевая рот. И если не упала в обморок, то поверьте: лишь потому, что поблизости не стояло ничего мягкого.

— Ваше сиятельство… — позвала она наконец слабым голосом. — Ваше сиятельство…

Дальше говорить о чувствах девочек — исписать еще три страницы мелким почерком. Потому скажу коротко: наудивлявшись и налюбовавшись на чудо из чудес, обе с азартом кинулись ухаживать за «младенцем».

Трудно ухаживать за младенцем. Матери не спят ночами. До хрипоты распевают колыбельные. До боли в руках укачивают младенцев на ночь. А стирка пеленок! А пронзительные, доводящие до умопомешательства вопли младенцев!

Всего этого не было. Не раскрывая глаз ни днем ни ночью, наш цветочный ангелочек спал, и спал, и спал. Не требуя никаких забот. Обидно? Обидно. И хоть не нужно было распевать колыбельную, и укачивать горшок на ночь, и даже стирать было нечего, — ну абсолютно! — пораскинув мозгами, девочки придумали чем заняться.