Читаем без скачивания Против часовой стрелки - Владимир Бартол

Мы дошли до кладбища. Там нас ожидал священник. И он тоже вел себя так, как будто все было в полном порядке. Когда он выражал старухе свои соболезнования, его лицо не изменилось ни на йоту. У меня просто волосы зашевелились от ужаса. Я пожалел, что не остался дома. За это на меня точно никто бы не обиделся. А я прямо-таки рвался на эти похороны!

Гроб опустили в могилу. Нет смысла приводить подробности, известные каждому. Нет смысла говорить о скорбных чувствах. На этих похоронах существенным было другое. Когда могилу засыпали, меня снова озарил слабый луч надежды. Мой приятель укрыл свою мать черным плащом. Ее нагота перестала существовать, и меня, представьте, это ничуть не расстроило. Только вообразите себе, как бы это выглядело, спроси я у своего приятеля: «А почему твоя мать и с похорон не идет в чем мать родила?»

Однако не знаю, как бы я повел себя, будь скорбящая красивой молодой женщиной. Захотел бы я тогда, чтобы кто-нибудь укрыл ее плащом? Не стоит осуждать меня за эту фантазию. Она означала лишь то, что в сердце моем опять зашевелилось радостное чувство.

Скорбная процессия вернулась домой. Дальше были поминки. Вино показалось мне превосходным, в нем не чувствовалось горьковатого привкуса скорби. Мне оно на самом деле очень понравилось, и вскоре я оказался под прицелом пристальных и осуждающих взглядов моей компании. Стало совершенно ясно, что мне предстоит объясниться с ними раз и навсегда. Я почувствовал, что во мне достаточно сил и достаточно внутренней свободы для этого — это слово в такой ситуации, по-моему, не нуждается в особых объяснениях.

Сын покойного вскоре оживился и разговорился. Я знал, что рано или поздно на свой страх и риск обращусь к нему с расспросами, но ждал — может, он и сам расскажет о том, что показалось мне столь невероятным. От моей компании в этой ситуации глупо было ожидать какой-нибудь инициативы. Они никогда не задают никаких вопросов и только слушают, принимая на веру все, что им ни скажут.

К большому столу подсела мать моего приятеля — уже совершенно одетая. Когда она успела одеться, я не заметил: мысли мои все это время были заняты совсем другим. Я чувствовал, что испытываю к ней глубокое уважение, хотя эти похороны все-таки плохо укладывались у меня в голове. Вообще-то я люблю сразу выяснять все, что меня интересует, да и жизнь научила меня тому, что ничто не делается само по себе, и вскоре я сам заговорил со своим приятелем. Хотя мне и было неловко, я намекнул, что хотел бы у него кое-что спросить, но не знаю, как он отнесется к моему вопросу. Оказалось, он был даже удивлен, как это я ничего не знаю. Он-то был уверен, что рассказывал мне историю своих родителей. Моя компания — все, как один, — не преминули бросить на меня пронзительный взгляд. Мне стало ясно, что они и сами не имеют ни малейшего представления, о чем идет речь. И мой друг в нескольких словах рассказал мне историю, моментально перевернувшую мое представление о его матери.

С покойным она познакомилась много лет назад. Как выразился мой приятель, обстоятельства их встречи нельзя было назвать полностью безупречными, но все равно это положило начало тому чувству, которое связывало их, что называется, до конца их жизненного пути (для одного он как раз и истек несколько дней тому назад). Когда покойный впервые увидел свою будущую избранницу, она была совершенно раздета. По странному совпадению и в следующий раз он встретил ее в таком же виде. И так далее. Так повторялось раз за разом. На самом деле для той страстной любви, что вспыхнула между ними, нагота не имела никакого существенного значения. Нашли друг друга две родственные души, как говорится в таких случаях. Оба они действительно были неординарны. Эти встречи все повторялись и повторялись, и покойный предложил ей нечто такое, что теперь, в наших условиях, кажется невероятным. Он сказал, что хочет всегда видеть ее раздетой, и это его необыкновенное желание исполнилось. Вот какая это была любовь! Только представьте себе, им же пытались помешать. Но они не сдались. Они преодолели все трудности и своим упорством добились того, что все стали преклоняться перед их любовью. Что за безмерное счастье! Что за немыслимая радость! Мысленно я тут же представил себе тысячи вариантов таких отношений. Я уже не обращал внимания на свою компанию, которая немедленно осудила меня за то, что я сую свой нос в чужие дела. Я послал их куда подальше. Что за изумительная женщина! Где были мои глаза! Я ругал себя за то, что был так невнимателен. Если бы я ушел с похорон раньше времени, я все еще блуждал бы в потемках — и поделом. А теперь я смог вздохнуть полной грудью! Я знал — в этой жизни не все еще потеряно. Я был в этом совершенно уверен. Я крепко обнял эту женщину, которую муж никогда не видел одетой. Прощаясь, я улыбался от переполнявшего меня счастья. Она крепко сжала мою руку и просто сказала: «Мужайтесь!» Я готов был кричать от радости. В ногах появилась легкость. Я почти что летел. И я сбежал от своей компании, чтобы они не испортили мне этого ощущения счастья. Для них оно было бы непосильным. Их оно могло бы раздавить, а я на всю жизнь вдохнул его полной грудью.

Урош Калчич

Дýхи

26 апреля 19… г.

Пишу Вам по поводу сапог, относительно которых уже неоднократно наводил справки в Вашей фирме — последний раз не далее как месяц назад. За это время я разослал запросы еще по нескольким адресам и теперь с удовольствием сообщаю, что остановил свой выбор именно на Вашей мануфактуре, хотя, к примеру, итальянский товар значительно дешевле. Я принял такое решение отчасти ввиду Вашей безупречной репутации, но более того — принимая во внимание Ваши незамедлительные, исчерпывающие и, главное, — терпеливые ответы, каковые являются свидетельством не только образцовой постановки дела, но и высокой культуры, и личного радения. Ваши любезные (и сверхостроумные) письма убедили меня в том, что Вы ставите во главу угла труд и лишь потом думаете о прибыли (которой, как это ни прискорбно, нельзя пренебречь). Иначе говоря, Ваша любовь к делу, которому Вы служите, — это Ваш добрый дух! Не взыщите, но я потрясен, каким остроумием проникнуты Ваши ответы — это нечто небывалое, в особенности применительно к предмету нашей переписки, который, Вы уж простите, столь мало духовен. Должен сказать, что Ваши письма уже сами по себе шедевр. А присущий Вам талант юмориста — да я просто преклоняюсь! Даже если отмести все прочие соображения, Вас следовало отличить уже за Ваше недюжинное чувство юмора (признаюсь, я тоже считаю, что без доброй шутки и сапог толком не скроишь). Так вот, дух, культура, остроумие — все это имеет для меня решающее значение, это как гарантия, как поручительство в том, что мои сапоги «будут достойны нежных ручек, которым доведется их снимать», как Вами тонко подмечено (примите же комплимент и от моей супруги)! Что касается цвета — условимся так: кармин отвергается бесповоротно, выберу-ка я «сиенский красный» (каталожный номер 07). Двухдюймовые каблуки, пожалуй, будут и в самом деле, как Вы выразились, «простить», поэтому соглашаюсь на полтора дюйма. Кожа и все прочее — как договорились. Срок поставки меня абсолютно устраивает. Я Вам уже сообщал и повторюсь еще, ведь это чрезвычайно важно: Торжественная Ассамблея состоится 24 октября, значит, я должен получить мои сапоги как минимум за месяц (то есть — до конца сентября), чтобы успеть в них пообжиться. Если же они прибудут, как Вы уверяете, за два месяца, — тем лучше! К этому длинному посланию прилагаю вексель на указанную Вами сумму и картонный шаблон моей правой ступни.

Всего хорошего, желаю Вам личного счастья и успехов в деле —

P. S. Понимаю и разделяю Ваши чувства, когда (это Ваше сравнение!), отпуская «в люди» очередную пару сапог, Вы словно прощаетесь «с любимым сыном, покидающим отчий дом». Пусть утешением Вам будет, уважаемый господин W., что я Вашего «сыночка» не обижу и, может статься, мы с «ним» еще нагрянем к Вам в гости, если судьба забросит меня в Цюрих (смотрите-ка, я тоже обнаруживаю некоторую предрасположенность к юмору)!

12 мая 19… г.

Получил Ваше драгоценное послание, которым Вы подтверждаете, что письмо мое прочли. Не смею даже предполагать, чем обязан столь пространному и теплому ответу и той признательности, которой Вы удостаиваете мои взгляды — самые что ни на есть тривиальные взгляды и не более того! Я рад, что мы сходимся в том, что касается духа, и полностью согласен с Вами, что этот последний в наши дни «находит прибежище лишь в родных благословенных уголках». Порадовало меня и то, что Вас развлекла моя шутка насчет «сына» — знали бы Вы, как хохотали мы с супругой, читая Ваш каламбур про колодки! Ха-ха-ха! Мне, право, все чаще кажется, что Вы ошиблись профессией — быть бы Вам писателем! Не подумайте, это не лесть, Ваш талант очевиден! Я, например, всю свою жизнь мечтал стать литератором, но у меня так ничего и не вышло, и вот я всего лишь скромный клерк, протирающий локти в присутственных местах, — а эта пресловутая Ассамблея, о коей Вы меня расспрашиваете, — всего лишь жалкий дележ бумажных цедулек, которыми тешит себя чиновничество. Но Вы-то, Вы… С Вашими задатками, с Вашим талантом — Вы отмахнулись от всего и с головой зарылись в кожи. Вот в этом-то и проявляется сила духа! Как и у Вас, в наших краях весна уже в разгаре, и — подумать только! — как раз сию минуту, когда я пишу эти строчки и поглядываю в окно на цветущую вишню, где-то там, далеко, за высокими горами, в чужедальней стране, в мастерской, затерявшейся среди узких улочек старинного города, которого я никогда не видел собственными глазами и вряд ли в своей жизни увижу, — сидит человек и тачает сапоги — сапоги, носить которые буду я… Тачает сейчас, сей час… В общем, это даже не высказать словами — это и есть то, что убеждает нас в существовании невидимых нам предметов и людей, внезапно раскрывает нам глаза на существование мира в целом — что вроде бы и живет в каждом из нас в виде общего знания, но конкретным осознанием проявляется исключительно редко! Да у меня мурашки бегут по коже при мысли, что в этом здесь и сейчас присутствует все! Видите, как я расписался! Это мне навеяли Вы своими оригинальными идеями! Что же касается подметок, то: картонный шаблон моей правой ступни, который я Вам выслал, вполне соизмерим и с моей левой ступней. Его надо лишь перевернуть — и у Вас будет моя левая подошва, вот и весь фокус! Я и сам, впрочем, слышал, что у некоторых людей правая сторона странным образом не совпадает с левой — хотя человек-то один и тот же! — и, признаюсь, дал маху, не предоставив исчерпывающих пояснений в моем предыдущем письме (кстати, ступни и все остальное, как-то: объем икр и проч. и проч. я замерял в вечерние часы, после средней дневной нагрузки). Надеюсь, что своим недомыслием я не причинил Вам слишком больших неудобств и не очень затянул начало работы. Смягчающим обстоятельством мне может служить то, что я в первый раз в жизни заказываю себе сапоги за границей — и, учитывая их стоимость, вероятно, также и в последний (ха-ха!).