Читаем без скачивания На Волге - Константин Паприц

«Вот благодать-то, приволье! — уже который раз повторяет он и представляет себе, что было бы с ним, если б отвезли его в город и засадили учиться. — Убежал бы назад, — решает Ванька, — не вытерпело бы сердце… Зато после ученья сколько будет радости. Разбогател бы, дом здесь выстроил на самом берегу, и Лизавета Михайловна со мной. Эка, хорошо-то! Хоть целый день лежи, да смотри, как тучки бегут, волны плескают. А она говорит, что нужно не для себя жить, нужно добро делать; да ведь богатому все легко. Денег много, покупай, чего хочешь, гостинцев всем ребятам хватит, кому на рубашку, кому на сапоги, а кому и избу выстроить. Все-то придут к Ваньке-пастуху и благодарить станут. Сами же били, а потом христарадничать будут, — вдруг злобно подумалось ему; но он отгоняет эту мысль и весь полон мечтаний, как Ванька-пастух бедняков, каким сам был, приголубит и всем поможет. — Скажу, и я был такой, а вон каким вышел. А на самом часы серебряные, кафтан новый. И всем беднякам тогда станет легче жить. А уж Лизавету Михайловну как холить стану, — руки не дам поднять. Тогда здоровая она будет, румянец во всю щеку. — Волчок после своих тяжелых трудов летит к нему. — Вот и его не забуду, цепочку медную привяжу, комнату отведу, отдельную. И так-то хорошо будет. А все ученье. — Он сбежал к реке и, скинув рубашку, перекрестясь наскоро, бросился в воду. Хорошо Ваньке, плескает он водой, и высоко летят серебряные брызги, а сверху солнышко греет и ласкает его. — Эх, приволье! — твердит он и кружится, играет водой, только белая пена кругом, а дальше гладкая, спокойная голубая поверхность реки. Проплывет иногда тучка и, на минуту затемнив ее, дальше бежит. — Словно гоняется за кем, — думает Ванька, смотря, как скользит она в чистом воздухе, и припоминает по этому поводу все научные познания свои. Смотрит он на реку и любуется ее тишиной. — Вот тиха, а сколько бед каждый год делает! Пропадают люди ни за что, ни про что. Подбежит волна, покроет и — прощай, поминай, как звали! — И думает он, как там, на дне, страшно, да одиноко. — Вон Лизавета Михайловна говорит, что русалок совсем и нет, значит в реке только рыбы одни; лежит покойник, а они-то плавают, кружатся; сам-то зеленый, глаза выпучил, волосы как плети, — все более и более пугается Ванька и бежит назад на берег. Теперь ему прохладно в лесу, только последняя мысль что-то крепко в нему привязалась. — А многие сами себя изводят, топятся; значит жить-то на белом свете не легко, все к Богу хотят, а ведь утопленников Он не принимает, и выходит, что нигде им приюта нет. Вот горе-то!» — вздыхает Ванька и перелетает своей думой дальше. Скоро должна придти Елизавета Михайловна, и он начинает посматривать, не видать ли ее. Действительно, через несколько времени слабо треснули сучья и в зелени показалась Лиза. Волчок навострил уши, но, увидав знакомую, замахал хвостом. Опять они рядом сидят, Ваня со вниманием слушает ее и замечает, что сегодня что-то неможется ей. И правда, она бледнее обыкновенного; видно, мучается какой-то тайною мыслью.

— Ваня, — вдруг сама себя прерывает она, — ты знаешь, я больна, может умру скоро… Ваня, не горюй тогда, не приходи в отчаяние. Живи, голубчик, для пользы других. Много таких бедных, как ты, и все они нуждаются в помощи. Бейся, мучайся, но все-таки выходи на светлую дорогу. Пусть насмешки и обиды сыпятся на тебя, — это все пустяки, — служи честно своему делу, не обращая на них внимания… Помни, что все мы, живущие на этом свете, обречены мучаться, — ужасно торопилась она, — но пусть это мучение будет не за себя, а за других… — Она остановилась, чтобы перевести дух: кашель начинал душить ее.

Ваня сидел убитый и несчастный. Все розовые мысли его мгновенно улетели. Лиза хотела начать опять, но в эту минуту позади их раздался чей-то легкий смех. Она вздрогнула и оглянулась. Волчок громко залаял. Шагах в пяти, сиявший и улыбавшийся, стоял Иван Степанович Зыбин. Масляная физиономия его, с нахальным, самоуверенным выражением, казалось, вся горела в солнечных лучах. Он тихо подступал, поигрывая цепочкой и стараясь быть изящным.

— С первоначалу должен почтительнейше просить извинения на счет своей смелости, — элегантно начал он, прижимая руку к сердцу. — Потому нежная пара сидит, все равно, как два голубка, и вдруг на них нападает коршун злодей. Трогательно и умилительно! — заливался он мелким смешком.

— Оставьте нас, — проговорила громко Лиза, но он нахально продолжал лезть.

— Где же-с душа ваша великая, когда грешника отталкиваете от себя? Потому я тоже сострадания добиваюсь, как вы изволили это выразить, и по сему случаю к вам-с пришел.

Его глаза вдруг заблестели каким-то огоньком. Ванька сидел бледный, с горевшими глазами.

— Так не извольте-с стесняться, — снова начал Зыбин, разваливаясь около Лизы. Она вскочила, твердо выжидая, что будет дальше. — Чего же-с испугались, мы не тронем, а если что и будет, то лишь от избытка чувствий, — все лез он с тем же огоньком в глазах. У него даже порвался голос, он замолчал и только смотрел на нее. — Ну, ты, убирайся, — вдруг закричал он Ваньке странным, прерывавшимся голосом, кидая ему двугривенный.

— Не уходи, Ваня, — прошептала Лиза, — он не посмеет нас обидеть. — Она все сильнее бледнела, опираясь на ствол березы. Что-то небывалое до сих пор совершалось в ее душе. Что-то нестерпимо жгучее разливалось по всему существу Лизы, не прорываясь наружу.

Зыбин вдруг порывисто охватил ее рукой и с гадким, скотским выражением, близко наклонясь к ней, заглянул в лицо. Оно было мертвенно-бледно, но ему было все равно.

— Уйди! Убью! — закричал Ванька, с трудом переводя дыхание и, схватив его за руку, начал тащить в сторону. У него вдруг явилась совсем не детская сила, он, действительно, мог убить в эту минуту. Но Зыбин, казалось, не обращал на него внимания: он все крепче обхватывал Лизу, которая даже сопротивляться не могла, — так страшно измучилась она в эту минуту.

— Уйди! — кричал Ванька. Зыбин размахнулся и сильно его ударил. Тот пошатнулся, но, овладев собой, снова бросился на противника и впился зубами в его руку. Волчок скакал и лаял на весь лес. Уже давно издалека доносился стук колес, он приближался все ближе, слышались даже голоса. Зыбин рванулся и исчез в чаще леса.

Все произошло необыкновенно быстро. Лиза без слез, изнеможенная, лежала около дерева. Ванька стоял мрачный, потупи голову, сжав кулаки. Никто не говорил ни слова. Оба слишком сильно чувствовали. Так прошло несколько минут. Вдруг Лиза встала, подошла к Ваньке и крепко, порывисто его обняла. Ему показалось, что ее слеза упала к нему на лицо, но она не плакала, — это была одинокая, жгучая слеза.

VIII

Последнее происшествие отразилось одинаково сильно как на Елизавете Михайловне, так и на Ваньке, только по двум разным причинам. Ему открылось вдруг что-то новое, страшное, он нигде не находил исхода своей тоске. — «Господи, неужели умрет?» — в безысходной, смертельной скорби своей повторял он. Ванька вставал на колени, молился за нее, но нигде не находил покоя. Даже сам Бог теперь казался ему таким злым за то, что послал на них несчастье. Теперь одни слезы облегчали его горе. Впрочем, их никто не видал по-прежнему, кроме старых друзей, Волчка и леса. Уже не прислушивался Ванька к его шепоту, — горе было слишком велико, А когда опять воскресала в его воображении последняя сцена, он заливался слезами и ненавидел еще сильнее всех мучителей. Впрочем, иногда мечты о будущем снова возвращались в нему и примиряли с настоящим.

Лиза была глубоко оскорблена. Она поняла, что жила не исключительно для других, но и для самой себя. Тяжела была мысль, что для Вани так рано открывается разврат, вся грязная сторона жизни. — «Но, может и к лучшему, — думала она, — его не поразит за то эта грязь, когда он самостоятельно выступит на борьбу». — Но главным образом она страдала за себя.

— Умереть не дадут, не дадут в могилу лечь, — с горечью шептала Лиза, чувствуя, какими быстрыми шагами шла к ней.

Во второй раз доктор сказал, что лечиться уже поздно, — болезнь так застарела, что надежды на искоренение ее почти не было. Лиза благодарила за откровенность и с странным тоскливым чувством вернулась домой. Грудь болела сильнее, кашель покоя не давал и, несмотря на частые посещения доктора, никакого улучшения не было. Странное, сосредоточенное состояние никогда теперь не оставляло ее. Подводились всеобщие итоги. И между тем исчезала эта страстная, жгучая жажда жизни, которая еще так недавно звала Лизу в свой мучительный водоворот. Даже казалось минутами, что и в покое может быть счастье. Она закрывала глаза, воображая могильную тишину, и то забвение, которое так пугало ее прежде, становилось теперь даже отрадным. — «Видно жизнь устала, тело на покой просится», с горькой улыбкой думала она, вспоминая свои 24 года. Но иногда вдруг воскресали с прежнею силой все желания; хотелось опять жить и бороться без конца. Тревожная мысль не могла заснуть так быстро и все билось в борьбе. Лизе казалось иногда, точно какие-то струны рвались в ее сердце, и каждая, прежде чем лопнуть, издавала тяжелый, усиленный, болезненный звук. Это была ожесточенная борьба жизни и смерти. Лиза с мучительным чувством прислушивалась, как рвались эти струны. В таком состоянии прошли две недели. С Ваней она почти не видалась: слабость становилась так велика, что приходилось сидеть дома. Он иногда забегал осведомиться об ее здоровье и с тяжелым чувством выходил через минуту, боясь ее расстроить. Эти короткие посещения происходили в тайне от Василья.