Читаем без скачивания На Волге - Константин Паприц

«Что это, словно щекочет кто?» — замирает у него сердце.

Он попал в паутину, и лохмотья ее висят у него по лицу; сам паук выпутывается из своих тенет. Но Ванька не замечает этого и тихо, цепенеющими губами, творит молитву. Он засел в угол и глаза закрывает, чтобы не видать мрака. На верху, под крышей, встрепенулась проснувшаяся птица, а Ванька снова коченеет от страха. Сова где-то прокричала, и слышится ему, что она кричит: «Заест тебя домовой». Он забыл в эту минуту все наставления Лизы и трепетал хозяина.

«Хоть бы заря поскорее!» — Но небо угрюмо темнеет и где-то вдали слышатся раскаты грома.

«Что-то теперь Лизавета Михайловна? Должно, спит, а может болесть томит, — начинает рассуждать он, приходя в себя. — Уж больно худа стала, словно свечка тает, и дышит тяжко, и кашель рвет… Жива ли?» — вдруг точно кто подсказал ему и снова Ванька трясется и мучается, даже на сердце похолодело.

«Спаси ее, Господи, помоги ей, не дай умереть. Меня лучше возьми, — никому нужды во мне нет… Спаси ее и помилуй», — молится он, а сам не смеет двинуться от страха и горя.

«Кто-то скребется… — вдруг слышит он и чувствует, как волосы на голове становятся дыбом. — Вот перестал. — Он весь обратился в слух. — Смолкло… Вот опять… Что же это?… Кто там? — робко раздаются в тишине его слова. Что-то визжало, прыгало, царапалось. — Волчок!» — догадался Ванька и даже перекрестился, вздохнув с облегченным сердцем.

«Ну, теперь с ним не так боязно… Теперь, может, и домовой не придет».

Вдруг красный огонь прорезал темноту, осветив на мгновенье и съёжившегося от страха Ваньку, и какой-то хлам кругом, и снова все погрузилось в мрак.

«Моланья!» — шепчет он и опять крестится. Ударил гром; старенький амбар, казалось, зашатался от сильного сотрясения. Слышны падающие крупные капли дождя. Налетел холодный порыв ветра, где-то хлопнул ставней, поднял облако пыли и проник к Ваньке. Береза жалобно билась ветвями. Громко крикнула разбуженная птица. У двери вьется Волчок и протяжно взвывает. Все тоскливее становится Ваньке. Страх прошел, — ведь его охраняет Волчок, но от тоски никто не охранит.

«Теперь бы в лес, — думает он. — Там привольно. Ишь ветрища какой, сколько теперь деревьев поломает!.. Что-то молодая береза у оврага, устоит ли? Небось, все-то там мечется, стонет, полымем божий огонь сверкает, на небе гром перекатывается, птица всякая бьется, приюта ищет. Ишь буря-то какая, много — поломает!..» И чудится ему, как валятся деревья, и лежат они на земле, уныло шелестя помертвевшими листочками. Но скоро мысли опять перелетают в школу, к Лизе.

«Пожалуй, испужается грозы-то, — ведь хворая. Одна совсем. Небось, Яковлевна сама на печку забралась».

А молния опять заглянула в оконце, опять близко грянул гром, и только ливень шумит, гремя о землю, да воет ветер. Ванька устал, измучился. «Кабы уснуть, — думает он и закрывает глаза. — Страм-то какой, страм… Только б не узнала… Да и то ничего, — она добрая», опять возвращается прежняя мысль; но на душе стало легче, мука стихла, изредка Ванька молитву шепчет. И, погружаясь в дремоту, он начинает мечтать, как славно современен они заживут. Опять дом на берегу Волги мерещится, их счастливое житье… А на дворе все бушует гроза; хоть гром и стихает, но молния по-прежнему заглядывает на Ваньку. Он успокоился, заснул. Вдруг снова протяжно, заунывно крикнула сова. Ванька очнулся; даже холодный пот выступил на лбу. «Словно по покойнике» — думается ему, и опять воскресает та мысль, которая мелькала у него в первый раз.

«Господи, коли случится! — повторяет он, весь потрясенный событиями дня и угрюмой обстановкой своей, не решаясь назвать то, чего так страшился. Что-то привязалась к нему эта мысль и покоя не дает. — Нет, Бог не попустит. Мы снова заживем!» — утешает он себя и действительно понемногу успокоивается, снова погружаясь в дремоту.

Гроза прошла. Изредка даже проглядывает звезда, снова скрываясь в обрывках туч. Ласковое, серебристое облачко посмотрело в оконце и дальше уплыло. Ваньке грезится что-то хорошее, радостное. Где-то вдалеке он от всех злодеев, ему сладко, его все любят; знакомый зеленый лес, говор ключа, пение малиновки баюкает его. «Ваня, а Ваня! — слышится ему во сне; он думает, что это кто-то хочет его приласкать, — Ваня, Ваня!» — снова доносится до него шепот. Он раскрывает глаза: все тот же амбар, в окно ясное небо видно, на нем звезда горит. «Стихла гроза», — шепчет он и, свернувшись клубочком, опять хочет заснуть.

— Ваня! — уже чей-то усиленный голос слышен ему. Ктото стоит у окна и зовет его.

«Не чудится ли?»- думает Ванька, но раздается тихий стук в дверь.

— Здесь! — отвечает он в страхе и надежде. «Зовут ласково, тихо; значит, не отец. Кто бы такой?» — мелькнуло у него. Чья-то рука шарила по двери, отыскивая задвижку. Затая дыхание, он ждал, что дальше будет. Запор щелкнул, дверь скрипнула и отворилась. Свет широкою полосой ворвался в амбар. В дверях стояла чья-то маленькая, сгорбленная, фигура. Она снова назвала Ваньку.

— Здесь, — отвечал он, поднимаясь из своего угла.

— Не узнаешь, чай, Яковлевну? — проговорила старуха. — За делом пришла, не по-пустому. Лизавета Михайловна хочет повидаться с тобой, так поворачивайся живее. Вишь достала тебя, сокровище какое, из-под железных замков.

— Яковлевна, родимая, аль ей больно неможется? — с трепетом спрашивал Ванька, но старуха почему-то не отвечала.

— Говорят тебе, иди за мной. Живо! — отрезала Яковлевна, и оба выступили в поход. Ночь совсем разъяснилась. Только изредка на уходившей туче еще вздрагивала серебристою струей молния. В кудрявых, прозрачных облаках прятался молодой серп месяца, окруженный, точно кружевом, дымчатыми и золотистыми тучками. Во ржи кричали перепела, где-то вторили им ночные отголоски. Иногда серебристыми волнами колыхалась наливающаяся рожь, наполняя воздух сладким, одуряющим запахом. На востоке горела светлая полоска.

— Яковлевна, скажи, родная, с чего ночью-то вдруг я понадобился ей? — допрашивал Ванька, в ужасной боязни услышать то, что шептал ему кто-то в амбаре.

— Ишь ты, неугомонный какой! — ворчала старуха, развязывая мало-помалу язык. — Говорю: жива; только вишь ей что-то причудилось, она и испугалась. «Яковлевна, — говорит, — сходи за Ваней, сделай милость». — «Изволь, говорю, схожу, потревожу старые кости». А перед этим я ее водила по школе; все обошли. Уж очень слаба стала, еле ноги передвигает, а знай твердит: «Как мне хорошо, да легко; только бы Ваню повидать». Полюбился ты ей пуще всего. Чего, думаю, хорошего, кашляет с кровью, вся надрывается, по лицу славы текут… Теперь-то полегчало. Вот я грозу-то переждала, да и пошла; а по дороге разговорилась с вашей соседкой, Марьей, — тоже из села шла. Она мне и рассказала, что у вас тут случилось. Я к тебе, в амбар. Благо ночь, никто не видал, и Волчок даже не залаял. Вот и вытащила богатыря из-под замков, — окончила она свой рассказ.

— Значит, плохо ей. Господи! — в страхе повторял Ванька и бежал по тропинке, прорезавшей поле высокой ржи. Яковлевна не поспевала за ним.

— Куда бежишь-то, куда бежишь? — ворчала она, задыхаясь и оставаясь позади.

А Ванька все бежал вперед, изредка показываясь из-за ржи и снова ныряя в ее высокие волны. Голова кружилась и от избытка ощущений, и от свежего душистого запаха поля. Деревня, где жил Ванька, находилась в одной версте от села Спасского. Белая церковь, облитая лунными лучами, светлела на темном горизонте, покрытом пронесшеюся тучей. Угрюмая расстилалась впереди Волга, кое-где светлея красными огоньками. Мокрая от дождя крыша школы блестела среди окружавшей ее зелени. Ванька взглянул на окна; в них было все темно, только в одном слабо мигал огонек. Яковлевна осталась позади, — ее даже не было видно. Ваня тихо толкнул дверь; она была не заперта.

«Господи, что-то будет!»- в страхе прошептал он и, перекрестившись, вошел в школу. Прихожая была совсем темная; он ощупью прошел дальше. Вот классная, скамейки в порядке расставлены вдоль комнаты, повыше чернеет доска; лучи месяца проникают через окна и освещают картины из Св. Писания, развешанные по стенам. Все как прежде, везде тот же порядок. «Вот сейчас, сейчас… — трепещет Ванька, приближаясь к ее комнате. — Верно спит, — тишь-то какая!»

Действительно, ни один звук не будил мертвой тишины. Ваня слышал удары своего сердца. Он даже дыхание затаил.

«Должно быть лампадка теплится, — вдруг подумал он, вспоминая огонек в окне. — Яковлевна зажгла ее. Верно, спит. Я не разбужу, войду». А сердце все стучит. Уже несколько минут стоит он возле двери, не решаясь войти.

«Что это Яковлевна нейдет!» — думает Ванька, пугаясь тишины, и слышит в это время, как она отворяет наружную дверь, кряхтя и охая от усталости, и опять все погружается в тишину.

«Пошла спать к себе», — догадался он и стоит в ожидании чего-то. Где-то пол треснул. Ванька вздрогнул и вдруг быстро отворил дверь. Из общего полумрака глянул слабо мигавший огонек лампадки. Он беспрестанно мелькал, то почти потухая, то снова наполняя комнату тревожным, красноватым светом.