Читаем без скачивания Столыпин - Святослав Рыбас

Признание Бунге проливает свет на многие наши неурядицы.

Прошло пять лет. Витте понял, что причина низкой платежеспособности крестьян – в правовых условиях их быта, то есть национальные традиции вступили в противоречие с историческим процессом.

Предоставим слово самому Витте:

«С административно-полицейской точки зрения она (община. – Авт.) также представляла более удобства – легче пасти стадо, нежели каждого члена стада в отдельности. Такое техническое удобство, кстати, получило довольно мощную поддержку в весьма почтенных любителях старины, славянофилах и иных старьевщиках исторического бытия русского народа, что посягать на общину, значит, посягать на своеобразный русский дух. Общество, мол, существовало с древности, это цемент русской народной жизни…

Чувство любви старины очень похвально и понятно: это чувство является непременным элементом патриотизма, без него патриотизм не может быть жизненным. Но нельзя жить одним чувством – нужен еще разум… Общинное владение есть стадия только известного момента жития народов, с развитием культуры и государственности оно неизбежно должно переходить в индивидуализм – в индивидуальную собственность, если же этот процесс задерживается, и в особенности искусственно, как это было у нас, то народ и государство хиреют…

Одна и может быть главная причина нашей революции, это – запоздание в развитии принципа индивидуальности, а следовательно, и сознания собственности и потребности гражданственности, а в том числе и гражданской свободы. Всему этому не давали развиваться естественно, а так как жизнь шла своим чередом, то народу пришлось или давиться, или силою растопыривать оболочку: так пар взрывает дурно устроенный котел – или не увеличивай пара, значит, отставай, или совершенствуй машину по мере развития движения.

Чувство «я» – чувство эгоизма в хорошем и дурном смысле – есть одно из чувств, наиболее сильных в человеке…

Единственный серьезный теоретический обоснователь экономического социализма, Маркс, более заслуживает внимания своею теоретическою логичностью и последовательностью, нежели убедительностью и жизненной ясностью. Математически можно строить всякие фигуры и движения, но не так легко устраивать на нашей планете при данном физическом и моральном состоянии людей. Вообще социализм для настоящего времени очень метко и сильно указал на все слабые стороны и даже язвы общественного устройства, основанного на индивидуализме, но сколько бы то ни было разумно-жизненного иного устройства не предложил. Он силен отрицанием, но ужасно слаб созиданием. Между тем духом социализма-коллективизма заразились у нас многие, даже очень почтенные люди. Они, уже не говоря о натурах, поклоняющихся всякому государственному разрушению, также явились сторонниками «общины». Первые потому, что видели в ней применение принципа мирного социализма, а вторые потому, что в применении этого принципа в жизни народа не без основания усматривали зыбкую почву, на которой легко произвести колебания в общеэкономической, а следовательно, и в государственной жизни. Таким образом, защитниками общины явились благонамеренные, почтенные «старьевщики», поклонники старых форм, потому что они стары, полицейские администраторы, полицейские пастухи, потому что считали более удобным возиться со стадами, нежели с отдельными единицами; разрушители, поддерживающие все то, что легко привести в колебание, и, наконец, благонамеренные теоретики, усмотревшие в общине практическое применение последнего слова экономической доктрины – теории социализма. Последние меня больше всего удивляли, так как если когда-либо и восторжествует «коллективизм», то, конечно, он восторжествует совершенно в других формах, нежели он имел место при диком или полудиком состоянии общественности»

Как далеко в конце жизни Сергей Юльевич отошел от своих ранних взглядов и как прямо утверждал совсем иные. Казалось, надо сделать всего один шаг, и тогда Столыпинская реформа называлась бы виттевской, а сам Столыпин остался бы второстепенным провинциальным деятелем.

Говоря об общине, необходимо вспомнить и крайне суровый для земледелия российский климат, наложивший свою тяжелейшую длань на все отечественное жизнеустройство. Ведь как можно было Руси защититься от натиска с Запада и Юга без мобилизации всех скромных наличествующих ресурсов? Община и была таким ресурсом, причем самым главным.

Община – этот союз бедных, основанный на взаимовыручке, – в конце девятнадцатого века тормозил расслоение крестьянства, накопление капитала и создание сильного внутреннего рынка для промышленности.

Развивающаяся российская промышленность требовала ускорить социальные перемены первоначально в сельском хозяйстве.

К концу девятнадцатого века все ощутили «перенапряжение платежных сил сельского населения».

Необходимо было помогать селу. Но как? Открывать крестьянам банковские кредиты? Для кредита требовалась (как залог) частная собственность, а никак не общинная.

Кроме того, чисто земельное перенапряжение (нехватка посевных площадей) подвигала крестьян к новой пугачевщине. Чтобы решить проблему, предлагалось дополнительно наделить крестьян землей: 10–20 миллионов десятин удельных и казенных земель и 20–25 миллионов десятин помещичьих в Европейской России.

Впрочем, столь радикальное покушение на дворянскую собственность (хотя бы и через выкуп) противоречило всем основам самодержавия. И прежде всего мироощущению самого Николая II и императрицы Александры Федоровны.

Но мог ли сделать этот шаг Сергей Юльевич?

Об окостенелости крестьянского бытия (внеэкономичности, ограниченности, оторванности от государственных задач, как сказали бы сегодня) знал не только министр финансов. Было в начале 1902 года учреждено Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, опиравшееся на местные дворянство и земства. В декабре 1903 года «Вестник финансов» напечатал сводку работ местных комитетов о правовой закрепощенности крестьянских хозяйств, из-за него невозможно никакое экономическое движение. Одна из главных помех – община. Надо содействовать переходу к подворному и хуторскому владению, предоставить отдельным крестьянам выделять свой земельный надел, помимо согласия общины.

Кому принадлежали эти выводы? Социалистам, демократам или хлебопромышленникам? Нет, конечно. Прежде всего это было мнение группы дворян и чиновников, подобных Витте, выросших внутри российского хозяйственного дома. Они стремились к переменам, с надеждой глядя на Николая II, полагая, что тот сможет продолжить реформы своего деда Александра Освободителя.