Читаем без скачивания Цветок пустыни - Уорис Дири

Наконец мама пришла за мной, и с ее помощью я доплелась до дома, все так же со связанными ногами. В первый же вечер в семейной хижине отец спросил меня: «Ну и как ты?» Наверное, он имел в виду, как я воспринимаю свое новое, «взрослое» положение. Я не могла думать ни о чем, кроме сильной боли между ногами, но мне тогда было едва ли больше пяти лет, так что в ответ на его вопрос я лишь молча улыбнулась. Что я понимала в положении «взрослой женщины»? Впрочем, тогда я и сама не сознавала, что уже многое знаю о жизни женщины в Африке: главное, нужно жить тихо и страдать, как дитя, — покорно и беспомощно.

Ноги у меня оставались связанными больше месяца, чтобы затянулась рана. Мама то и дело напоминала мне, чтобы я не бегала и не прыгала, так что я только еле-еле переступала с ноги на ногу. Если вспомнить, что я всегда была очень подвижной и непоседливой — бегала, как гепард, лазила по деревьям, перепрыгивала через большие камни, — сидеть вот так, почти неподвижно, когда мои братишки и сестренки носились вокруг и играли, было почти невыносимо. И это еще больше усиливало мои страдания. Но я и на палец не сдвигалась с места — так силен был страх, что мне придется проходить всю процедуру заново. Раз в неделю мама проверяла, как заживает рана. Когда сняли путы, связывавшие мне ноги, я впервые смогла взглянуть на себя. И обнаружила полоску кожи, совершенно гладкую, если не считать идущего посередине шрама, вроде застежки-молнии. И эта «молния» была плотно застегнута. Мои половые органы были запечатаны накрепко, и ни один мужчина не сможет проникнуть туда до моей первой брачной ночи, когда муж либо разрежет эту преграду ножом, либо просто разорвет руками.

Как только я смогла ходить, я пошла и сделала одно дело. О нем я думала каждый день, пока лежала в своей хижине, все долгие недели с того самого дня, когда старуха искалечила меня. Дело состояло в том, чтобы вернуться к камню, на котором меня принесли в жертву, и посмотреть, лежат ли еще там мои гениталии. Ничего там не было. Вне всякого сомнения, их съели грифы или гиены, падалыцики, которые в Африке замыкают круг жизни. Роль этих животных состоит в том, чтобы очищать окружающее от отбросов, печальных свидетельств суровой жизни в пустыне.

Несмотря на то что обрезание принесло мне физические страдания, я еще легко отделалась. Все могло обернуться куда хуже, как нередко бывало у других девочек. Скитаясь по Сомали, мы встречались с семьями то одного, то другого кочевника, и я играла с их дочерьми. А позднее мы встречались с той же семьей снова, и кого-то из девочек недоставало. Почему — правды об этом никто и никогда не говорил. О них вообще ничего не говорили. Они стали жертвами обрезания: погибли от кровотечения, от болевого шока, от заражения крови, от столбняка. Чему же тут удивляться, если вспомнить, в каких условиях совершается операция. Что поистине удивительно — это то, что хоть кто-то из нас выжил!

Я почти не помню свою сестру Халемо. Мне было тогда года три, и я только помню, что она была, а потом куда-то исчезла, но я так и не поняла, что же с ней случилось. Уже позднее я узнала, что когда наступила «торжественная минута» и цыганка совершила над ней обрезание, Халемо истекла кровью.

Мне было примерно десять лет, когда я услышала о том, что произошло с одной моей двоюродной сестрой. Ее обрезали в шесть лет, а немного позже один из ее родных братьев приехал в гости к нам и рассказал, что было дальше. Пришла женщина и обрезала сестру, а потом ее положили в хижине выздоравливать. Но «эта штуковина», как выражался брат, распухла, и из хижины шел невыносимый смрад. В то время, когда он это рассказывал, я ему не поверила. Отчего бы взялся дурной запах, если ни у меня самой, ни у Аман ничего подобного не было? Теперь-то я понимаю, что он говорил правду: поскольку операция проходит в антисанитарных условиях, прямо на земле, в свежую рану попала инфекция. Отвратительный запах — это симптом гангрены. Однажды утром мать девочки пошла проведать дочь, которая спала в своей хижине. И обнаружила ее мертвой, тело уже закоченело и посинело. Семья похоронила девочку раньше, чем падальщики успели уничтожить ужасную «улику».

5. Брачный договор

Однажды утром я проснулась от шума голосов. Встав с циновки, я никого не увидела и отправилась на разведку. В утренней тишине голоса были хорошо слышны, и я, пробежав чуть меньше километра, увидела маму и отца, которые махали руками вслед нескольким удалявшимся мужчинам и женщинам.

— Кто это, мама? — спросила я, указывая на маленькую фигурку женщины, с головой закутанную в накидку.

— А! Это твоя подруга Шукрин.

— А что, их семья откочевывает отсюда?

— Да нет, Шукрин выходит замуж, — ответила мама.

Пораженная, я всматривалась в удаляющиеся фигуры.

Мне тогда было около тринадцати, а Шукрин чуть старше меня, ей было лет четырнадцать. Мне не верилось, что она уже выходит замуж.

— За кого?

Никто мне не ответил: считалось, что такие вещи — не моего ума дело.

— За кого? — повторила я свой вопрос, но ответом на него по-прежнему служило молчание. — Она что же, уедет отсюда? С тем, за кого выходит замуж?

Так обычно и происходило, и я больше всего боялась, что никогда уже не увижу подругу.

— Об этом не волнуйся, — неприветливо откликнулся отец. — Скоро и твоя очередь.

Родители повернулись и направились к нашей хижине, а я все стояла на месте, переваривая новости. Шукрин выходит замуж! Замуж! Я уже много раз слышала это слово, но до того утреннего часа как-то не удосужилась расспросить, что же это, собственно, такое.

Когда я была ребенком, то никогда не задумывалась над замужеством и половой жизнью. В нашей семье, как принято повсюду в Сомали, на эти темы никто и никогда не говорил. Поэтому и мне в голову ничего такого не приходило. Я соревновалась с мальчиками, кто лучше ухаживает за скотом, кто быстрее бегает, кто лучше дерется, — вот и все мои мысли о мальчиках. Единственное, что говорилось вслух на тему пола: «Смотри, ни с кем не связывайся. Ты непременно должна быть девственницей до того, как выйдешь замуж». Девочки знают, что они выйдут замуж девственницами, что у них будет только один муж — вот и все. Так живут все.

— Вы, девочки, мои принцессы, — не раз говорил отец. Он считал, что ему крупно повезло, ведь его дочери были самыми красивыми в округе. — Вы у меня принцессы, и ни одному мужчине не удастся вас испортить. А если кто попытается, вы мне только скажите… Я здесь для того, чтобы защищать вас. Да я за вас умереть готов!

И ему не раз приходилось оберегать своих «принцесс». Самая старшая из сестер, Аман, пасла однажды скотину, когда к ней подошел какой-то мужчина. Этот парень стал к ней приставать, а она отвечала только: «Отстань! Ты меня не интересуешь». Когда чары не подействовали, парень грубо схватил Аман и силой попытался на нее взобраться. Он допустил большую ошибку, потому что она была настоящей амазонкой: очень высокого роста, а по силе не уступала большинству мужчин. Так что она поколотила того парня, а потом пришла домой и пожаловалась отцу. Папочка побежал разыскивать этого дурня несчастного, а найдя, задал ему хорошую трепку. Никому не позволено приставать к его дочерям!

Как-то ночью я проснулась от пронзительного крика другой моей сестры, Фаузии. Мы, как всегда, спали под пологом неба, но Фаузия отделилась от остальных и легла с краю. Я привстала и смутно увидела в темноте фигуру мужчины, убегавшего от нашей стоянки. Фаузия продолжала пронзительно кричать, а отец вскочил и бросился в погоню за незваным гостем. Мы подбежали к сестре. Она опустила руку и потрогала свои бедра, покрытые липким белым семенем. Негодяю удалось убежать от нашего отца, но когда рассвело, мы увидели рядом с местом, где ночью спала сестра, отпечатки сандалий этого извращенца. У отца мелькнула мысль о том, кто мог быть преступником, но до конца он не был уверен.

Какое-то время спустя настала жестокая засуха, и отец отправился к ближайшему колодцу набрать воды. Он спустился на дно колодца, где оставалась мутная жижа, и тут подошел еще один мужчина.

— Давай шевелись! Мне тоже надо набрать воды! — закричал он отцу, потому что не хотел ждать своей очереди.

У нас в Сомали колодцы — просто открытые ямы, которые кто-то выкопал достаточно глубоко, чтобы добраться до подземного водоносного слоя, а это иногда метров тридцать. В засушливый сезон все становятся озлобленными — надо же обеспечить водой свои стада. Мой отец ответил, что тот может забираться к нему в колодец и делать, что ему нужно.

— Я так и сделаю!

Тот человек не стал терять времени и тут же спустился в колодец. Он занялся своим делом, наполняя бурдюки водой и поворачиваясь туда-сюда. Вот тут-то отец и заметил в грязи отпечатки его сандалий.

— А-а, так это был ты! — воскликнул отец и схватил мужчину за плечи. — Негодяй, чокнутый, так это ты приставал к моей дочери!