Читаем без скачивания Трудные берега (Свежий ветер океана - 3) - Евгений Федоровский

Но солнце уже клонилось к закату, а озеро все не показывалось. Тогда мы поднялись по камням выше и вдруг увидели его. Густо-синее, почти черное, оно лежало в огромной чаше в изумрудном окружении кустарника, тополей и ольхи. Со всех сторон вставали хребты. На дальней горе мы рассмотрели коричневые зубцы, похожие на готические башни. Они-то и преградили когда-то нам путь. Чтобы не заплутаться в лесу, мы прошли по горам и спустились к озеру там, где древесной растительности не было.

Оглаженными коричневыми камнями были устланы берега. Темная, болотная вода стояла неподвижно, тяжело, как ртуть. Хотя озеро было мелкое и теплое и вокруг расстилалась луговина с разными цветами, веяло от него смертью. Здесь не водилась рыба, не поднимались водоросли, не было даже рачков и разных плавающих насекомых, кишащих обычно в других водоемах. Вода растаявших снежников питала озеро. Но в ней, в этой воде, недоставало многих химических элементов, поэтому, наверное, не развелось в озере ничего живого.

Дурная слава ходила об озере. Эвенки слагали о нем страшные легенды. Их тропы отворачивали в сторону от озера, словно от него исходило что-то грозное, зловещее, роковое.

Мы обошли озеро кругом. Не было желания ни искупаться, хотя еще пекло, ни долго задерживаться. Боря поискал ручеек, который бы вытекал отсюда, но не нашел. Река, которую мы опрометчиво назвали Озерной, по-видимому, рождалась в другом месте. Она смыкалась с озером лишь в весеннее половодье, но к лету убегала, как бы стыдясь своего родства.

На обратном пути мы убедились, что в горячке и спешке проскочили первый цирк, от которого хотели брать шлихи, а вышли на другой, удивительно похожий. Пришлось возвращаться и начинать работу с истока.

И вот, когда осталось взять последний шлих, судьба лишила нас лотка. Я набрал полный лоток земли, но у ручья поскользнулся и хряснулся вместе с ним о камни. Осиновый лоток, до белизны отмытый ледяной водой, отшлифованный песком, галькой и камешками, верой и правдой служивший нам весь сезон, с треском и стоном раскололся надвое!

Я с трудом поднялся из воды, потирая колено и спину.

- Бог есть, - глубокомысленно подытожил Боря...

Вот и все. Мы пришли в лагерь и вытянули ноги с чувством хлеборобов, убравших последнее поле. Потом сообразили баню. Мылись уже при свечах. Лида, Бэлла и Ниночка испекли великолепный торт из остатков сливочного масла, сгущенки, орехов и варенья. Из свежей мальмы приготовили салат, замариновали в томате горбушу, сварили уху, напекли лепешек. Лида достала пакетики с НЗ (витаминизированные карамельки и галеты) и бутылку переболтанного, промороженного вермута, которую берегла с начала сезона. Выпили за тех, кого не было с нами, выпили за любимых, выпили за то, что неплохо закончили работу и обошлись без потерь и увечий.

Через несколько дней обещали вертолет. Мы упаковали в ящики образцы, отчистили от копоти котлы и ведра, собрали имущество. Как при переезде на новую квартиру, обнаружилась масса хлама, с которым было жаль расставаться. В личных вещах оказались, к примеру, старые накомарники, самодельные ножички, разные безделушки, сделанные в ненастье из замысловатых корней, ремешки из казенной брезентовой тесьмы, кварцевые кристаллики для сувениров. Тяжело нести, а бросить жалко.

Вертолет, разумеется, вовремя не пришел. В тот день связь со Шлоссбергом, знавшим обстановку, держали сначала в семь утра, потом - в десять, четырнадцать, шестнадцать... А назавтра разыгралось осеннее ненастье: сеет, веет, крутит, мутит, сверху льет, снизу метет. Когда показалось солнышко, что-то у вертолета сломалось. Ждали запчасти из Владивостока.

И когда мы уже отчаялись дождаться и стали понемногу распаковывать вещи, прибыл вертолет...

Мы летели над восточными отрогами Джугджура и знали, что уже никогда не увидим ни этих печальных гор, ни рек с кипящей в проранах и трубах водой, ни лесов, где от аромата трав кружится голова и темными ночами светятся умершие деревья, ни свирепых и цепких капканов кедровника, который стреноживал нас, когда шли, и жарко горел в костре, согревая в холодные ночи. Сверху горы были как бы сдвинуты, приближены друг к другу, но мы-то по ним ходили и знали, как мучительно далеко стоит одна вершина от другой.

Хребты вдруг оборвались, и показалось море. И близко и подальше от него мы разбивали свои лагеря. Иногда видели его лишь полоской на горизонте, когда поднимались на вершины. Далеко в море вдавался мыс Энкэн. Около него ютился в распадке крошечный поселок Кекра, где жили Боря Тараскин с женой и сыном, линейщики, монтеры, работники метеостанции, почты и сельсовета.

И какая-то необъяснимая печаль навалилась на нас. На галечном берегу, длинном и пустынном, кричали чайки. То там, то здесь всплывали любопытные нерпы, а мористее выплескивались и с шумом опускались, распластав серповидные поплавки, касатки. Глубоко и шумно дышало море, накатывая высокие белые волны...

У каждого, говорят, есть свой лес. У каждого есть свои горы, свои поля и степи. Так есть и свой берег. Этот мрачный охотский берег теперь был нашим. Признаки осеннего запустения еще больше подчеркивали тоску расставания. Да, на этом участке мы закончили разведку для геологической карты, и, кажется, нет причин возвращаться сюда. Но вдруг когда-нибудь понадобится более подробная карта? Или какой-нибудь шлих, затерявшийся в сотнях других, укажет на богатое месторождение? Тогда мы вернемся. Конечно же, вернемся, если снова позовет этот наш берег.

Наш трудный берег...