Читаем без скачивания Трудные берега (Свежий ветер океана - 3) - Евгений Федоровский

- Давай шлиханем...

Бью лопаткой под самый бортик, где скопились многолетние отложения. Летят искры при ударах железа о камень. Пальцами выковыриваю крупную гальку, стараясь набрать побольше земли. Но горка в объемистом лотке растет медленно. Черт возьми! Как же такая земля может держать деревья, рожать столько травы? Где носком лопатки, где нагребая пальцами, все же наполняю лоток до краев. Весит он килограммов двадцать, не больше, но, когда поднимаю его, хрустит позвоночник и темнеет в глазах. Пошатываясь, тащу лоток к ручью, где поток не так быстр, опускаю в воду. Земля пузырится, отдавая воздух. Осторожно двигаю лотком туда-сюда. Муть уносится, оголяются мелкие окатыши. Сгребаю их рукой. На дне лотка породы остается все меньше и меньше. Теперь покачиваю лоток, смывая слой за слоем. Оттого, что руки все время в воде, кожа потрескалась, на сгибах пальцев лопнула, болит, особенно по ночам.

Наконец на дне остаются самые тяжелые фракции - желтый песок и черный порошок. Теперь надо предельно точными движениями слить песок. Боря подает свернутую кульком бумажку. Макая в воду пальцы, смываю порошок в этот кулек, отжимаю и бросаю в конвертик. Боря химическим карандашом ставит на конверте номер и обозначает на карте место, откуда взят этот самый шлих, который мы могли бы не брать, и никто с нас не взыскал бы за это.

Если бы на этом кончалась наша сегодняшняя работа! Но беда в том, что гора, где Лида нашла кварцевый вынос, с другого склона сбрасывала такой же ручей. Там тоже надо взять несколько шлихов. Строить для этого второй маршрут Лида в целях экономии времени не захотела. Она решила, что мы за день сможем обследовать оба ручья. Надо всего лишь взобраться на перевал, спуститься с другой стороны и пройти по ручью от истока до устья...

Перевал невысок, каких-нибудь девятьсот метров. Местами он оброс кедровником, а на пролысинах - щебенка, самая зловредная штука для восхождений. Разбитый на плитки камень тек, как песок. Мы буксовали, стараясь продвинуться вперед, но сползали назад, словно тарантулы на бархане.

Вдобавок взъярилось солнце. В тени у ручьев мы не замечали жары. Каково-то сейчас Лиде с Колей Дементьевым, которые идут где-то по горам на самом солнцепеке? Впереди на склоне маячил снежник, но до него еще идти да идти. На четвереньках, цепляясь за ветки кедровника, мы одолевали метр за метром. Почему-то казалось, что рядом и склон положе, и камни покрупнее, надежнее. Круто заворачивая, мы устремлялись туда и попадали на такую же щебенку, а то и хуже - на каменную крошку, перемолотую неведомо чем и когда.

В другом отряде нашей же партии и в другом месте, но тоже на горе, рыли шурфы геолог Миша Шлоссберг и рабочие Боря Любимов, Боря Тараскин, Женя Данильцев. Они поднимались на гору каждый день, кирками долбили шурфы и канавы, в мешках сносили породу к реке вниз, промывали ее и снова поднимались. И в дождь, и в жару, и в холод.

А нам-то сейчас всего раз подняться. Даже неловко становится перед ребятами.

Доползаем до снежника. Пятками сапог втыкаемся в колючий, ноздреватый снег, глотаем его кусками, но жажда не проходит. Слышно, как где-то внизу струится ручеек, однако до него не добраться - наверняка он под камнями. Скидываем рубашки, растираем снегом разомлевшее тело, прикладываем ледяные комочки к лицу. Хочется лежать и лежать здесь, впитывая каждой частицей холод вековых зим. Но Боря, медлительный Боря, торопит. Это раздражает. Неужели от лишней минуты отдыха что-то убудет?

- Убудет, - убежденно бубнит Боря. - Смотри, сейчас три. До вершины еще час прокарабкаемся. А там полезем через кедровник. Да еще семь шлихов. Да домой...

Он тычет в часы с одной часовой стрелкой, потому что минутная потерялась, а мой хронометр, поломанный еще раньше, топором не починишь.

- Какой там еще кедровник?

- А вот, - он достает аэроснимок, на котором хорошо видны кудряшки зарослей.

Скоро Боря убеждается, что спорю я лишь затем, чтобы оттянуть время. Он сует снимок и карту в полевую сумку, примеривается к рюкзаку. По опыту знаю отставать от Бори нельзя. Ходит он быстро, легко, как лось. На пять лет моложе и не курит - это что-нибудь да значит. Набираю в холщовую кепчонку снега про запас и тоже поднимаюсь.

Но вот и до вершины добрались. Здесь дует свежий, влажный ветер. Комаров нет. Одни бараньи тропы и лежки. Животные отдыхали, но, увидев нас еще на подходе, загодя убрались. За бурыми горбами гор виднелась пустынная и ослепительно голубая полоска Охотского моря.

На самом венчике перевала стоит топографический знак. Кто-то, значит, когда-то поднимался сюда, складывал из плиточника пирамидку. Уж не Григорий ли Анисимович Федосеев, автор книги "Смерть меня подождет", со своими товарищами и верным проводником Улукитканом? Может, он любовался захватывающими дух далями или, как мы, торопился спуститься вниз, чтобы успеть до темноты выйти к лагерю? А ведь мы удирали из Москвы, чтобы освободиться от вечного цейтнота нервной городской жизни. Часовые стрелки везде и всюду подгоняют нас, и мы летим, боясь отстать. Мы служим времени, как языческому богу, принося в жертву свое желание на чем-то остановиться, о чем-то поразмыслить. Не время расписано, а мы расписаны. Время командует.

И греховные мысли вдруг овладели нами. Счастлив человек, который не зависит от времени и не боится его. Мы сбросили одежду и подставили спины горячему солнцу и нежному ветру. Хотя бы полчаса захотелось вырвать у этого времени, чтобы наверстать их, когда побежим по кедровнику и болотам. Из серой размеренности и липкой каждодневности здесь вырвали эти полчаса, чтобы получше присмотреться к тому, что окружало нас, - к миру, еще никем не потревоженному.

Мы заметили березку, очень кривую, гнутую-перегнутую ветрами. Крепко вцепилась она в откос, устояла, выстрадала свою жизнь и теперь гордо возвышалась над прибитым к земле кедровником и разными травами, привыкшими к ползучему существованию. Увидели, как в джунглях остролистника снуют большие золотисто-рыжие муравьи - арийцы муравьиного царства, хватают прибитых ветром комаров и тащат в свои норы. Услышали посвист ветра, какой бывает лишь на вершинах, звенящий на одной ноте туго и пронзительно. Ветер здесь не встречал препятствий, не петлял по переулкам долин, не пробивался сквозь лесные чащобы, а шел свободно, широко, как течет большая, сильная река... Так, делая маленькие открытия, мы освобождались от цепких объятий времени.

Пока мы валялись на перевале, солнце не сдвинулось, но стало как-то остужаться. Зной прошел. Похолодал ветер. Ведь кроме смолистых запахов тайги, солоноватой влаги моря он нес и свежесть снежников, в жару не замечаемую. Мы еще не оделись, но уже почувствовали, как снова влезли в жесткие петли цейтнота.