Читаем без скачивания Год Быка - Александр Омельянюк

Красивый, высокий, мужественный и лёгкий, с приятным баритоном, Жак Дувалян быстро становится любимцем публики.

Его репертуар разнообразен и постоянно пополняется. Его песни уже напевает вся страна, потому что в своём творчестве Жак всегда держится на неуловимой границе лёгкого и серьёзного, грустного и весёлого.

Вся армянская эстрада 50 – 60-ых годов вообще расцвела под влиянием французского шансона, представленного именно Жаком Дуваляном, в молодости слушавшего и Эдит Пиаф.

В 1959 году Жак Дувалян переезжает в Москву и выступает в ансамбле Юрия Саульского.

Однако в начале 60-ых годов он понимает, что не может больше жить в СССР, не может больше существовать в атмосфере партийного диктата, стукачества коллег и внимания КГБ.

Последней каплей, переполнившей его терпение, стал концерт в Одессе, и совет уполномоченного сотрудника не петь больше еврейских песен.

Тогда Жак опрометчиво отшутился:

– «А что, в Одессе всё ещё немцы?!».

Этим он окончательно засадил себя под известный колпак.

Товарищи начали сообщать Жаку о ведущейся против него «работе».

Но рыцарская честность не позволила ему мириться с окружающей действительностью, и Жак Дувалян решает навсегда уехать из СССР.

Но в то время это было сделать нелегко.

Тогда Жак сымитировал болезнь связок и потерю голоса, и с помощью Шарля Азнавура вернулся назад в Париж.

Таким образом, несмотря на популярность в нашей стране, французский певец Жан Дувалян через одиннадцать лет снова вернулся во Францию.

Старший Жак словно передал эстафету в СССР своему давнему другу, младшему Жану.

Но покинуть Ереван и Армению, вскоре пришлось и самому Жану Татляну.

Его оркестром сначала дирижирует А. Паулавичус, которого потом сменяет ещё один сильный музыкант Григорий Клеймиц.

Григорий родился на два года позже Жана в Ленинграде в семье профессора Ленинградской консерватории.

С шестнадцати лет, еще до окончания консерватории, он профессионально работает на сцене пианистом и аранжировщиком, сначала аккомпанируя Жану, а потом надолго став и дирижёром оркестра.

На следующий год их оркестр даёт почти четыреста концертов, и все «живьём», без каких-либо фонограмм. Помогла советская закалка.

В день для Жана иногда доходило даже до четырёх сольных выступлений. В месяц – до семидесяти. А в год – до четырёхсот пятидесяти.

Всюду все мечтали услышать и увидеть живого Татляна. Даже отдыхать было некогда. А перегрузки становились опасными для здоровья.

Утешали лишь большие гонорары, и любовь огромного числа поклонниц и поклонников в Союзе и за рубежом.

Со временем в центре города у него появилась большая трёхкомнатная квартира, затем новая машина, а потом, хоть и не новый, но большой прогулочный катер на Неве.

За сольный концерт Жан тогда получал 39 рублей. За месяц набегала просто фантастическая по тем временам сумма авторских гонораров, за тысячу рублей. А это были для Советского Союза просто сумасшедшие деньги. В то время Жан Татлян уже был в десятке самых высокооплачиваемых композиторов страны, хотя он и не был членом Союза Композиторов, и не имел консерваторского образования. Он давал государству в сотни раз больше, чем получал от него. Однако у него было всё, о чём другие даже не мечтали: квартира, машина, огромный катер, не говоря о деньгах. Будучи молодым человеком, он мог выбрать любую красавицу. Но эти ценности для Жана Татляна были не главными. Его уже тогда манила свобода творчества.

В 1966 году выходят первые его две пластинки «миньоны».

На одной из них, без названия, были бразильская народная песня «Люблю танцевать самбу» на греческом языке, «Уличные фонари», «Гитарово» и «Моя песня о Родине» на армянском языке.

На второй, под названием «Песни А. Бабаджаняна» можно было услышать «Песню о капели», «Море зовёт», «Воскресенье» и «Лучший город Земли».

На следующий год выпускаются ещё две пластинки.

На первой, под названием «Жан Татлян поёт свои песни», слушатели могли наслаждаться песнями «Звёздная ночь», «Ласточки», «Воздушные замки» и «Осенний свет».

На второй, и так понятной уже без названия, их сердца покоряли «Страна влюблённых», «Воспоминание», «Хочу забыть» и «Память».

Затем выходит пластинка с песнями «Белый медвежонок», «Корабли» и «Старая башня».

И все эти пластинки имелись у Платона, большинство из которых было подарено ему любящими девушками. Вот только с предпоследней пластинкой произошла трагедия.

Однажды мать Платона Алевтина Сергеевна, раздосадованная тем, что её сын слишком долго их слушает и не занимается институтскими заданиями, бросила всю стопку на пол, вдребезги разбив, находящуюся, как назло снизу, его самую в то время любимую.

Но песни, ставшего уже легендарным, Жана Татляна выпускаются так же и на гибких грампластинках, в том числе в популярном музыкальном журнале «Кругозор».

Жан часто выступает по радио, на «Маяке». Иногда его можно было видеть и слышать и на телевидении.

Именно по телевизору Платон успел увидеть Жана, идущего по набережной Невы и поющего песню «Бумажный голубь», почти на сорок лет запавшую в душу верного почитателя его таланта. По радио Платон слышал также его песни «Весёлый гном» и «Старая песня», фрагменты которых потом сам часто распевал наедине с самим собой.

Жан выступал при Ленконцерте до конца 60-ых годов. В это время им были написаны все его главные хиты. Кроме уже перечисленных песен это были «Осенние следы», «Ты поверь», да и многие другие.

Жан пробился в народные любимцы благодаря своим песням о любви. Под его песни люди встречались, любили, женились, рожали детей.

Другие же известные его коллеги пробились на музыкальный Олимп во многом только благодаря партийной теме в своих песнях.

Жан всегда был один в поле воин, «Белой вороной», шёл своей дорогой. Он не любил «тусовки», из-за чего его считали слишком гордым, чужаком.

Поэтому Жана Татляна никогда и никуда не выпускали за границу, даже прятали от иностранных импресарио.

Когда в 1965-1966 годах в СССР приезжал хозяин зала «Олимпия» и Парижского мюзик-холла Брюно Кокатрикс выбирать коллектив для гастролей во Франции, то он попросил показать ему Татляна:

– «У вас в Союзе есть певец, который пишет и поёт песни в стиле шансонье. Познакомьте нас!».

Но ему соврали, сказав, что Татлян сейчас находится на гастролях или в Сибири, или на Дальнем Востоке, или, вообще, болен.

Позже, узнав об этом, Жан искренне недоумевал:

– «Почему я не могу петь в знаменитой «Олимпии», владелец которой лично обратился к нашим властям, чтобы мне разрешили выступить в прославленном зале, и с честью вернуться в свою страну?! У меня это в голове не умещается, для чего нужно было так поступать?!».

Жана не пускали даже к тёте в Лион, несмотря на многократные её приглашения. И хотя он стал советским гражданином еще в детстве, ему всё равно было трудно понять такие выкрутасы советской власти.

Поэтому это тоже вызывало у него крайнее недоумение:

– «Почему я не могу провести отпуск во Франции, где живет моя родная тетя? Почему я должен выслушивать вкрадчивые разъяснения «официальных лиц» о том, что такая степень родства – недостаточное основание для поездки «туда?!».

Жан был рожден свободным. И эпитет «не выездной» теперь не давал ему покоя. К тому же творческие люди, как правило, намного тяжелее остальных переносят психологическое давление.

Чувство внутренней и творческой несвободы теперь не покидает певца.

Он не соглашается с политикой, проводимой в нашей стране.

Гордится тем, что не пишет и не поёт «идеологически выдержанных песен» по заказу партии о красном флаге, о комсомоле, о серпе и молоте, о БАМе, о космонавтах, и так далее, как, например, Иосиф Кобзон, не подстраивается под кого-либо, он всегда искренен со своими слушателями.

А на вопрос доброжелательных коллег, почему бы Жану не написать несколько бодрых песенок о комсомоле, и спать спокойно, жить так лет десять до новых песенок, он также спокойно отвечал:

– «А я был бы тогда сам себе противен! Я не могу и не хочу себя заставлять делать то, что мне противно!».

Когда в 1968 году Жан Татлян пять раз пересдавал свою программу худсовету, то некоторые его члены даже повесили ярлык «абстрактный гуманизм» на песню «Воздушные замки».

А песни «Осенние следы» и «Осенний свет» не понравились худсовету в его исполнении, так как критики считали, что для молодого парня это неприемлемо, ибо в них была сплошная грусть, и не было оптимизма.

Но Жан всегда был оптимистом, его всё в жизни радовало, и даже в относительно плохом он всегда находил хорошее. Поэтому на это Жан ответил своим критикам, что эти его песни не грустные, а лирические и романтичные, чем вызвал отеческую улыбку у некоторых членов худсовета, и, в конечном счёте, снисхождение к его программе.