Читаем без скачивания Год Быка - Александр Омельянюк

С самой колыбели Жан Татлян был свободным человеком. И этого ощущения свободы ему не хватало, особенно в последние годы жизни в Советском Союзе.

Кроме того, у него тогда просто не было иного выбора.

Как артист, как певец, он уже не видел для себя никаких творческих перспектив, и прекрасно понимал, что никогда не сможет реализовать то, что бурлило внутри его щедрой души и мечтало выплеснуться наружу.

Ему было почти двадцать восемь лет, а его уже душило ощущение, что он упёрся головой в потолок, расти больше некуда.

И тогда Жан решил последовать примеру старшего друга Жака Дуваляна и уехать из страны, причём тоже в Париж.

Перед отъездом из Советского Союза, он в 1970 году на прощание посетил Армению, Ереван.

В СССР оставалась мама Жана. Но она была волевой и мудрой женщиной, на прощание сказав сыну:

– «Если ты считаешь, что тебе за границей будет лучше, то поезжай!».

Что интересно, такой жизненный поворот в его судьбе и ещё долголетие Жану Татляну предсказал легендарный маг и парапсихолог Вольф Мессинг, с которым тот как-то давно встретился на гастролях в Куйбышеве.

Жан Татлян всегда считал себя настоящим шансонье, в классическом и историческом понимании этого слова, когда ещё их звали трубадурами в Европе, или ашугами на Кавказе и Ближнем Востоке. Это были уличные певцы, которые в своих, ими же сочинённых песнях рассказывали простые житейские истории. Поэтому в каждой их песне был свой маленький сюжет, сценарий – лирический, драматический или комический.

И каждый раз их песня доносилась до слушателей по-разному, в зависимости от настроения певца, его состояния. И разве фонограмма может передать это меняющееся состояние?

И всё, что Жан Татлян пел с самого начала своего творческого пути, по его глубокому мнению относилось к шансону, в классическом его понимании. И до сих пор Жан Татлян является его ярким представителем.

И все песни Жана – это творческий отголосок его биографии, лирический дневник всей его жизни. И к этому он стремился ещё в 60-ые годы, когда жил в СССР. Особенностью этого стиля является не только музыка, но и особое, доверительное, душевное взаимоотношение со слушателями. Потому Жан всегда и имел у них оглушительный успех.

В 1971 году в составе туристической группы он вылетел в Париж с одним чемоданом и гитарой сроком на 10 дней.

А там попросил политическое убежище. Через много лет знающие люди сказали ему, что он тогда вовремя уехал. Ведь одним из основополагающих принципов Советской власти был: «Кто не с нами, тот против нас!».

Поэтому, буквально на следующий день после этого известия «искусствоведы в штатском» с утра пораньше явились на радио «Маяк», и навязчиво велели редакторам программ изъять все пленки с записями Жана Татляна и всё с них стереть в их присутствии.

А в Советском Союзе было приказано тихо забыть о перебежчике.

Чиновники от искусства сделали всё возможное, чтобы забылось имя певца, как будто он не жил и не пел, а его песни предались забвению, хотя о политике в них не было ни слова.

По указке сверху пластинки Татляна повсюду изымаются и уничтожаются, а магнитные записи в фонотеках, на фирме «Мелодия», в Доме звукозаписи, на радиостанциях разных городов стираются и размагничиваются. Жану было до слёз обидно и за страну стыдно.

Та же участь постигла телевизионную пленку. Ревнивая власть постаралась сделать все, чтобы страна забыла о любимом певце.

Их размагнитили даже на исторической родине, хотя можно было проявить каплю мужества и задвинуть их в темный угол. Но партийная «совесть» и животный страх руководителей Гостелерадио Армении это сделать не позволили.

На радио и телевидении не осталось практически ничего. Даже «Голубые огоньки» с его участием перекраивались, заново монтировались, чтобы люди забыли и его лицо.

Но, как впоследствии оказалось, несмотря на цензурные клещи, многие из истинных его поклонников и любителей лирических песен о любви сохранили не только память о певце, его имя и песни, но и его записи и пластинки. Так, например, поступила и известная работница всесоюзного радио Диана Берлин.

Своим друзьям Жан так объяснял свой вынужденный отъезд:

– «Да, я был очень популярен! Но я был молчаливым диссидентом, хоть политикой и не занимался. И моя совесть чиста – я никогда не подпевал режиму.

А у нас в стране все известные певцы, композиторы, писатели и поэты были орудием пропаганды для партии. А те, кто не подыгрывал, например, Бродский, Ростропович, были уже изгоями.

Так вот, уже вскоре после своего отъезда я узнал, что существовал целый список певцов, артистов эстрады, на кого уже объявили гонения. Был даже получен приказ: пластинки уничтожить, пленки размагнитить.

Это сделали и с записями Ларисы Мондрус, Михаила Александровича и других певцов.

Может, к счастью для меня, а может, нет, тогда такие, как я, мешали режиму, были ему неудобными. И что меня могло тогда ждать, если бы я вдруг не выдержал прессинга и сорвался? Или психушка, или лагеря, или алкоголизм, или ещё что-нибудь?

Так что мне оставалось только уехать, чтобы не оказаться на «казенном» пороге. И мой отъезд в никуда, а это было действительно отъездом в никуда, стал своего рода демаршем против власти!

Но всё же, главное было в другом: я остро чувствовал несвободу!».

Да, Жану Татляну повезло. Он был на гребне волны известности и славы, вероятно, первым настоящим советским поп-исполнителем.

Потому и проскочил на Запад. Могло быть и хуже.

И всё-таки, было совершенно непонятно, для чего нужно было не только вымарывать из контекста нашей жизни людей, составлявших гордость страны, но и ещё злорадно плевать им вслед, как это было сделано не только с Жаном Татляном, но и с Ларисой Мондрус, Эмилем Горовцом, Вадимом Мулерманом и другими.

И так, в 1971 году Жан Татлян оказался в Париже, по-французски зная только «Cherchez la femme».

Первым делом он нашёл своего давнего друга Жака Дуваляна, который и предложил дорогому гостю временный кров, и сразу же пристроил его певцом в своём баре, где Жан первые дни немного осмотрелся и размялся.

Затем Жан направился с гитарой в знаменитое русское кабаре «Распутин», находившееся почти в тридцати метрах от Елисейских полей.

Его хозяйкой была знаменитая «Королева ночного Парижа» мадам Елена Мартини. По словам газетчиков того времени, с его двумя оркестрами и увеселениями, это было самое роскошное, самое боярское из всех русских кабаре в Париже.

Жана сразу прослушали и буквально на следующий день он начал работать. Хозяйка с удовольствием приняла к себе свежий голос из Советского Союза.

Буквально нырнув в подвал, Жан сразу был принят на работу, пропев там целый год.

В первые вечера, в полуторачасовой перерыв между выходами на сцену он зачарованно бродил по Елисейским полям и душа его, ещё недавно не выездная, радостно пела:

– «Я свободный человек! Птичка всё-таки выпорхнула из золотой клетки!».

Но выступать приходилось много.

О своих песнях, о советских шлягерах, там пришлось сразу забыть. Даже о знаменитых «Фонарях», от которых Жан, после беспробудных гастролей по СССР, уже просто офонарел.

Он поменял репертуар, который стал состоять в основном из народных – русских, украинских, греческих, армянских и цыганских песен. Они были более популярны, чем песни, любимые в СССР. И это неожиданно оказалось хорошей школой и блестящей практикой даже для его голоса, его диапазона и дыхания. Кроме того, Жан пел песни своих кумиров – Шарля Азнавура, Фрэнка Синатры, Жильбера Беко, Лео Ферре, Ната Кинг Колла.

Обычно многие люди, достигшие известности, популярности, забывают о своих кумирах, которых они когда-то, еще в молодости, копировали. Как будто считают себя, чуть ли не богами. А Жан, наоборот, – всегда с почтением относился к своим кумирам, любил их, уважал и почитал, и даже, в какой-то степени, до сих пор преклонялся перед ними.

Конечно, ему сначала было трудно, и жизнь давала ему свои уроки. Ведь заграница не сразу открывает свои объятия эмигрантам. И Жан не гнушался никакой работы.

Первые два с лишним месяца он жил у Дуваляна, а затем снял квартиру.

Потом ему предложили параллельно петь ещё и в кабаре «Московская звезда». Для бывшего советского артиста это была большая привилегия, и Жан согласился.

Таким образом, после больших залов и оркестра Жан Татлян опять взял в руки лишь одну гитару и пел в русских варьете в Париже «Распутин», «Царевич» и «Баль де Моску», тем зарабатывая на свой «кусок хлеба», который оказался даже крупнее зарплаты среднего француза.

И никаких комплексов у Жана по этому поводу не было, хотя позже в СССР некоторые с усмешкой говорили, что Жан стал «кабацкой звездой», и спит под парижскими мостами.

А из истории известно, что в таких кабаре, в ночных клубах, по-советски «кабаках», не гнушались петь и Фрэнк Синатра, и Элла Фитцджеральд и Луи Армстронг.