Читаем без скачивания Большое путешествие Малышки - Елена Попова

- Я занята!

"Жизнь совсем неплохая штука, - думала в такие минуты Малышка. - Главное, занять свою нишу..."

Когда пришел день премьеры, со всех сторон на Малышку обрушился страшный грохот - это драпировали, заколачивали и замазывали щели. Она поняла, что ей уже не отвертеться, и к вечеру собралась - начистила туфли, отряхнула юбку и пригладила волосы. В ближайшем коридоре она вляпалась в какую-то краску, опять вернулась в литчасть и почистила туфли.

В фойе толпилась тьма народу. Работали кафе, ресторан, была открыта даже маленькая церковь, и в ней горели свечи. Она поднялась на балкон к осветителям и посмотрела в зал. Густая, терпкая волна духов и алкоголя поднялась из партера, бросилась ей в лицо и где-то под самым потолком у люстры застыла облаком. Блистали роскошные женские одежды, сверкали украшения, а глаз выхватывал среди множества незнакомых знакомые лица. В глубине директорской ложи она увидела желтое, сморщенное лицо бывшего Главного. Он жил на свою пенсию на даче и выращивал огурцы, а в Театре появлялся исключительно во время премьер. Причем, только он ступал на порог Театра, как у него тут же разливалась желчь, и весь спектакль, как правило, он сидел абсолютно желтый. Неподалеку от него устроился Липовецкий - теперь его трудно было узнать, он словно бы усох на несколько размеров, и лицо у него стало похоже на мордочку маленького, несчастного бульдога. Уже никто и не помнил, что он был знаменитым писателем и именно его пьеса про доменную печь когда-то шла в их Театре. Не помнили даже его фамилии, и когда речь почему-либо о нем заходила, говорили:

- Ну, этот! Этот... Как его? Ну... Помните?

Бывший Главный и Липовецкий терпеть не могли друг друга. Они не разговаривали и даже не здоровались.

На балконе, в углу сидела Прима, прижимая к безгрудой груди маленького, злого шпица. Она постарела, конечно, но не это было принципиально. Принципиальным было то, что все ее влиятельные поклонники и друзья давно перебрались из своих кресел в иные миры, никому она теперь не была страшна, никому не нужна, ни для кого не опасна. Она донашивала вышедшие из моды, старые платья, сидела уже не в партере, а на заднем ряду балкона, поблескивая злыми глазами, похожими на глаза ее злого шпица.

В одной из боковых лож восседала жена Ивана Семеновича Козловского в образе императрицы. Нижняя ее губа, как и положено, была высокомерно оттопырена, а маленькие глазки наивно, радостно и простодушно смотрели по сторонам. Рядом сидел ее внук и с упоением возился с детским конструктором.

Взгляд Малышки скользил дальше, кого-то она не знала совсем, кого-то смутно припоминала... В центральной ложе она заметила знакомое лицо, но, как ни старалась, не могла припомнить, кто это. Он был в превосходном, идеального кроя костюме, сидел прямо и одновременно как-то развалясь и обозревал зал спокойно и немного лениво. В ложу вошел Директор и, немного согнув свое все еще дородное тело, поднес ему бокал с каким-то питьем на маленьком подносе. Тот взял бокал и сделал рукой какой-то едва уловимый жест - щелкнул пальцами или так, еле-еле пошевелил... И Директор исчез.

- А!.. - подумала Малышка, неожиданно узнав в нем автора пьесы о профсоюзах.

Наконец огромная люстра медленно стала гаснуть, зрители бурно зааплодировали, открылся занавес - и "Большой водевиль" начался. По двум сторонам авансцены забили небольшие фонтаны, и на сцену выпорхнул весь кордебалет - частично раздетый полностью, частично не до конца. Тут в первых рядах партера кто-то громко сказал:

- Ого! - а потом закричал: - Шампанского!

Свет в зале тут же включили, и между рядами бойко побежал официант с подносом, уставленным бокалами шампанского. Выпить шампанского пожелали еще несколько человек, и эта процедура слегка затянулась. Но вот опять стала гаснуть люстра, открылся занавес, забили фонтаны... Опять показался кордебалет, принятый уже более спокойно, потому что человек быстро ко всему привыкает. Кордебалет исполнил свой номер и удалился, и пошли одна за другой истории из частной жизни пастухов и пастушек, королей и королев, а также бухгалтеров и бухгалтерш, барменов и барменш, гангстеров и гангстерш... Все это перемежалось сценками про "это", "этим" занимались все - пастухи и пастушки, короли и королевы, гангстеры и гангстерши, и везде - в беседке, на лугу под кустом, на письменном столе и на барной стойке. При этом зал впадал в невероятный восторг, а некоторые бежали на сцену, чтобы получше все рассмотреть, а если возможно, то и принять в "этом" посильное участие. Время от времени кто-то из партера требовал шампанского, действие прерывалось, зажигался свет, и официанты, не спеша, обносили желающих.

Представление шло долго, без антракта, атмосфера достигла большого накала, и на сцену рвались многие, места всем не хватало, и пропускали уже только тех, кто больше заплатит. Причем цена эта непрерывно росла и достигла в конце концов астрономических величин. Начался торг. Кто-то не соглашался. Мелкие недоразумения, конфузы, конфликты, столкновения и потасовки, вопли, визги и истерические женские завывания к концу спектакля превратились в один сплошной бардак. Трудно было сказать - дойдет ли действие до конца.

Жена Ивана Семеновича Козловского невозмутимо наблюдала за происходящим из своей ложи, а ее внук поливал всех из своего только что собранного пулемета. Пульки были небольшие, резиновые, но лупили довольно болезненно, а пулемет издавал страшный треск.

Автор пьесы о профсоюзах незаметно исчез из центральной ложи и в сопровождении нескольких телохранителей уехал из Театра. Говорили, что в фойе он столкнулся с бывшим Главным, но его не заметил. Более того, один из телохранителей небрежно отодвинул бывшего Главного своим круто накачанным плечом, на что бывший Главный сказал: "Скотина!" - и пожелтел еще сильнее, настолько, что все вокруг страшно перепугались за его жизнь, потому что разлитие желчи все-таки имеет свои пределы.

Малышка тоже ушла из зала, спустилась к себе, заперла дверь, для верности придвинув к дверям свой письменный стол, и легла на старый кожаный диван. Но крики и шум, доносившиеся из зала, еще долго не давали ей спать.

На другой день разгромленный Театр представлял собой страшное и печальное зрелище. По фойе, залу и прилегающим помещениям уборщики сгребали битую посуду, а в маленькой церкви кротко горели свечи и крошечного ростика батюшка со светлыми благостными глазами одиноко проводил службу.

Имелось в виду, что за деньги, полученные от "Большого водевиля", Театр можно будет привести в порядок и основательно подремонтировать, и именно эта идея и вдохновляла Главного режиссера Фадеева (по его собственным словам), когда он брался за это мероприятие. Но шли дни и месяцы, а деньги по таинственному "безналу" все не приходили. "Безнал! Безнал! - шептались во всех уголках Театра, твердя это слово, как заклинание: - Безнал!" Театр же все больше хирел и впадал в запустение, между тем, как отдельно взятым личностям стало житься совсем неплохо. Директор отстроил себе за городом замечательную дачу, Главный режиссер Фадеев приобрел новую машину, а Шнип-маленький на одном только шампанском, проданном на "Большом водевиле", так преуспел, что даже стал летать на уикенды в более высокоразвитые страны. Директор и Фадеев стали обращаться к нему на "вы", и только Шнип-большой, совсем уже скрюченный старикашка, по старой памяти продолжал его поколачивать, так что временами Шнипу-маленькому приходилось отправляться на уикенды в более высокоразвитые страны с синяком под глазом. Также неплохо пошли дела и у Анжелы Босячной. К своей лестнице она прикупила еще и пожарную, часть чердака и небольшое помещение под сценой, вошла в художественный совет Театра, и, более того, благодаря старой нежной дружбе со Шнипом-маленьким, ее голос стал там одним из самых весомых.

Работа же над спектаклем "Ромео и Джульетта" подошла к тому моменту, когда понадобились костюмы для артистов и хотя бы скромная декорация.

- Нет денег, еще не пришли, - сказал Главный режиссер Фадеев режиссеру Петрову, глянул за окно на свою новую машину и не без грусти подумал, что этой замечательной лошадке каждый день требуется сено, то бишь бензин, а он дорожает. - Надо подождать...

Режиссер Петров ждал долго и добросовестно, а потом потерял весь свой сон и каждый раз теперь, всматриваясь в темноту ночи, пытался разглядеть, как блуждает по невидимым путям потерявшаяся бесплотная безналичка. Однажды он понял, что все это не может продолжаться до бесконечности, как не может продолжаться до бесконечности любое дело и любое действие. Рано или поздно они причалят к другому берегу, к своей противоположности. Так, однажды на репетиции "Ромео и Джульетты" артисты вдруг, словно забыв свой собственный текст, стали говорить текст своих партнеров, причем все одновременно. Тогда режиссер Петров схватился за голову и побежал к Главному режиссеру Фадееву.