Читаем без скачивания Обычная женщина, обычный мужчина (сборник) - Мария Метлицкая

Тогда показалось, что все налаживается. Но именно тогда она начала видеть эти сны: ее нерожденные дети – трое совсем безликих, в сиротских, серых, словно из казенного дома, рубашках. С опущенными головами и босыми ступнями. Они, как всегда, стояли гуськом, друг за другом. И совсем ничего не просили и не тянули к ней рук. А чуть поодаль, на некрашеном деревянном полу, стояла колыбелька с румяным толстеньким младенцем. С тем, который обязательно должен был родиться. Она видела его так явственно, что даже во сне у нее начинало болеть сердце. Он, тихо посапывая, безмятежно спал, и на его пухлых щеках лежала тень от длинных и пушистых ресниц. Как же хотелось его взять на руки!

Она просыпалась и никому – ни мужу, ни дочке – не рассказывала про эти сны. Зачем? Это была только ее боль. У всех и так была непростая жизнь. Иногда помогало снотворное, но она понимала, что злоупотреблять им не стоит. Иногда думала: ну, может, хватит? разве она не расплатилась по всем квитанциям? Но, видимо, человеческая жизнь и человеческие страдания совсем не тождественны. Получалось, что так.

И не было Маргариты, которая умолила бы Воланда не подавать Фриде платок. Не было.

Потом она пошла работать – вспомнила о своем дипломе учителя младших классов. Работала много и тяжело, здорово уставала и, слава богу, почти не видела снов.

А потом выскочила замуж дочка – влюбилась по уши в хорошего парня, и через три месяца уже шили свадебное платье.

Очень хотелось внуков, просто до дрожи, и молодые не заставили долго ждать. Через девять месяцев после свадьбы дочка родила мальчика. Это был лучший младенец на свете – самый умный и самый красивый. С нежными, светлыми кудрями, длиннющими ресницами и ямочками на щеках. Каким счастьем было просто держать его на руках и прижимать к себе! Она поклялась, что будет самой лучшей бабушкой на свете. Впрочем, так оно и было.

Отражение

Сейчас она ненавидела это так же яростно, как когда-то любила. И все равно тянуло. Мазохистка. Дура. Всегда была дурой – жизнь показала. Пустая жизнь.

Где они, где эти бархатные брови, золотые волосы? Где эти сливовые глаза, тонкая шея? Сейчас, когда она присаживалась перед зеркалом, возникало два чувства – ненависть и стеснение.

Это раньше было – улыбка и кокетство с неодушевленным предметом:

– Свет мой, зеркальце, скажи!

Оно и говорило – всю правду. Как, впрочем, и сейчас, только сейчас беспощадно. С телом было еще хуже, еще печальней, совсем плохи дела. А этот дурак все любуется. Идиот. Всегда был идиотом.

– Ты – моя маленькая девочка.

Ни хрена себе девочка! Старуха. А он был слеп. Ничего не видел. И даже счастлив.

Потому что теперь – полная спокуха. Теперь она никому не нужна. Дождался своего часа. Высидел, как курица яйцо.

Всю жизнь – ни одного попрека. Словно не замечал ни ее пустых походов налево, ни судьбоносных романов. Лишь бы не ушла, лишь бы была рядом. Убожество. А может, просто умный? Делал вид. Ну уж нет! Тогда слишком умный – а этого не может быть.

Всю жизнь все ловились, как на крючок, на ее красоту. Глупые тупые рыбы с пустыми и обреченными глазами! Хотя им всем и всегда было нужно одно. Никому не была нужна она сама, ее душа. Впрочем, и ей до чужих душ… Пошли все к черту.

А тогда казалось, что жизнь – как песня. Детей не хотела. На черта? Видела у знакомых, подруг не было: сопли, свинки, ветрянки, сады и школы, внуки и невестки. Уже к тридцати – изношенные тела и лица. Она хоть продержалась.

Вспомнить, конечно, есть что. Что говорить? Один моряк чего стоил! Прилетал к ней на два часа, просто чтобы увидеть. Красивый мальчик. Наивный. Она тогда здорово увлеклась. А полковник? Сильный мужик, как сейчас сказали бы, брутальный. Хотел бросить семью, детей, на все был готов. А она как представила, что по гарнизонам… Увольте. Он тогда в Афган поехал. Поспешил к себе на похороны.

А хирург? Вскрывал ей гнойник на пальце – так, ерунда, мелочь. И глаза, полные слез. У него! А она смеялась.

– У тебя болевой порог низкий! – сказал он тогда. – Ты не чувствуешь боли!

Что есть, то есть. Хирург этот предлагал все бросить и свалить в Штаты.

– А муж? – она делала удивленные глаза.

– Не смеши, – отвечал он.

Она сделала вид, что обиделась. В общем, потом этот хирург в Штаты таки свалил. Слышала, что процветает. Ну и черт с ним.

Был еще архитектор. Писал стихи, хорошие, между прочим, стихи, она в них толк понимала. Хотел построить терем из розовых гладких бревен и увезти ее туда, в еловый темный лес. Она тогда смеялась: я – только во дворец. Он потом умер, кстати, быстро сгорел – за три месяца, от рака. Хорошо, что не заселились в терем.

Был еще и артист из театра оперетты. Это вообще смешно. Несерьезно. Но был красив как бог. Правда, с элементами голубизны. Черт и с ним. Это – из длительных. Ну, более-менее «по-сурьезу».

А так. Инженеришка из КБ. Резал вены – дурак, видел же, что не по Сеньке шапка. Водитель-дальнобойщик. Кулаки с ведро. Когда обнимал, от страха падало сердце, а потом было смешно – дикарь, в общем. Летчик себя тоже не оправдал. Думала: летчик, романтично. Форма, фуражка, голубая рубашка под цвет глаз, покоритель воздушного океана. А оказался слабак. Во всех смыслах. Ну, и так далее. Не о чем говорить.

К сорока вышла замуж – испугалась. Одиночества. По какой любви, о чем вы? Кто, как не она, знает, как быстро это проходит: вулканы страстей, пожары эмоций – а дальше труха, пепел. Воспоминания. Когда приятные, а когда не очень. Решила, что выйдет «по голове». Думала тогда, что это самое верное.

Выбирала долго. Выбрала. Если «по голове», то не прогадала. Чай, кофе в постель, домработница – «береги, любимая, свои прелестные ручки». Парикмахер, массажист – на дом, водитель – к подъезду. Дача в Малаховке – камин, зимний сад, квартира на Смоленке – четыре комнаты, потолки – четыре с половиной. Бронзовые люстры, персидские ковры, мейсенские сервизы. Спальня из карельской березы. Вдовец без детей. Куда лучше? А про то, что тошнит, знала только она.

Ушла в отдельную спальню. Он не возражал. Он вообще никогда ей не возражал. Слова грубого за всю жизнь, за все пятнадцать лет не услышала. Не жизнь, а рай.

Хочешь – читай, хочешь – смотри кино, хочешь – пой. Кстати, она когда-то неплохо пела. Говорили, у нее меццо-сопрано. Нужно было развивать, потенциал был. Она не стала.

Тогда у нее было много всяких дел, не до учебы. Пробовала вязать – бросала через полчаса. Занятие для идиоток. Вышивать на пяльцах? Извините. Однажды захотела рисовать – муж купил холсты, подрамник, краски. Постояла у мольберта два дня. Потом надоело. Один раз съездила в Третьяковку. Побродила по залам. Было хорошо. Больше не поехала.

Муж сутками на работе. Нет, это, конечно, хорошо, но одной тоже тоска. Звонить некому. Родственников нет, подруг, как известно, – тоже. С соседками не общалась – тупые наседки, в голове одни тряпки и дети, куда им с ней?

Она, конечно, тоже могла прошвырнуться по магазинам. Иногда ей это даже было в кайф. Кредитка неисчерпаема, иногда накупит платьев, туфель, сумок, дома померит, покрутится перед зеркалом – а потом все забросит. Куда носить?

Нет, конечно, бывали выходы-приемы, премьеры. Но и там от всех мутило. Разговоры неинтересные – мужики все по бизнесу, их жены в основном молодухи – старые на свалке. А смотреть на этих девок, свежих и длинноногих, на их упругую кожу, дельфиньи тела… Увольте. Зачем ей отрицательные эмоции.

Попробовала жить на даче. Стала разводить цветы. Неинтересно. Цветы у нее почему-то не приживались, гибли. Какой смысл?

Впрочем, на даче бывало неплохо. Сосны, в доме вкусно пахло деревом и камином. Можно было зажечь свечи, забраться в глубокое кресло и мелкими глоточками, согревая во рту, пить коньяк. Ну, это день, два. А от себя ведь никуда не деться. Себя всегда берешь с собой.

Иногда представляла, что у нее есть дети, например красавец-сын или красавица-дочь, и внуки. Нет, увольте! Она не лукавит: ни разу не пожалела, что не родила. Живут же люди без детей и не тужат, живут друг для друга, для себя. Друг для друга не хотелось, а для себя она жила всю жизнь. И что, ей от этого легче?

Однажды совсем очумела от тоски – нашла родственников, дальних, по отцу, поехала к ним в Апрелевку. Там домик дощатый на шести сотках, огород. Куча детей и внуков, все ей были вроде рады. А она сорвалась через два часа, хорошо, что водителя не отпустила. Посылала им раз в месяц какие-то деньги и больше ничего знать не желала.

Она встала и прошлась по комнате. В полумраке гостиной на стене поблескивали от света уличного фонаря ее фотографии. Девятнадцать, двадцать пять, тридцать лет. Дальше не надо. Она задержалась около них и усмехнулась. Потом подошла к окну и уткнулась лбом в холодное стекло.

В окне она опять увидела свое отражение. Зеркало разбить можно. А вот окно – полная глупость. Она же не идиотка.

Лет десять назад она увлеклась – ботокс, подтяжки, лифтинг, пилинг. Предлагали кучу всего – почуяли ее кошелек. Результат сначала вроде бы был, ей даже нравилось. Лицо стало гладким, как яйцо, неживое – брови не поднимались, уголки рта зависали. Потом увидела таких же, как она. Все на одно лицо, овал, глаза, губы… Все похожи на рыб, просто косяк из полудохлых рыб. Противно.