Читаем без скачивания Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

К моему удивлению, психиатр не придал сцене в Брайтоне столько значения, сколько я. Мне удалось заставить его согласиться, что это была неприятная сцена, но когда я попытался убедить его, что страдания матери в Брайтоне стали причиной моей импотенции с Хеленой, он, к моей ярости, не разделил моей точки зрения.

— Но если сцена в Брайтоне не важна, — спросил я, решившись вытянуть из него объяснение, — то почему я вспоминаю о ней каждый раз, когда пытаюсь заняться любовью с женой?

— Мне кажется, вы сказали, что это не всегда так. Мне кажется, что это случилось только в самый первый раз… — он заглянул в свои записи, — хотя, разумеется, вы о ней впоследствии не забыли.

— Да, но…

— Сцена в Брайтоне, бесспорно, важна, — прервал меня он, — я не говорю, что она не важна. Но, на мой взгляд, мистер Касталлак, это просто симптом более серьезного недуга. — На моем лице, должно быть, изобразилось недоверие, потому что он добавил: — Рассматривайте это следующим образом: у вас в мозгу существует команда — не иметь сексуальных отношений с женщиной. Вы ее не осознаете, но она существует и посылает вам сигналы, которые вы не можете игнорировать. Когда у вас появилась возможность вступить в сексуальные отношения с вашей женой, эта команда немедленно отправила сигнал, чтобы вас остановить, — в данном случае это было давно подавленное воспоминание о Брайтоне. Может быть, это был слишком сильный сигнал, но ведь и ситуация была серьезной. Впервые в жизни вы были практически вынуждены вступить в сексуальные отношения. Деваться вам было некуда. Это было неизбежно. Поэтому и сигнал должен был оказаться настолько сильным, чтобы вас остановить, что он и сделал.

— Конечно, это все очень умно, — сухо сказал я, — я знаю, что человеческий мозг способен на разные штуки, и я не буду настолько нахален, чтобы спорить с вами, но как с этим справиться? Что мне делать, чтобы излечиться? Как вы будете меня лечить?

Он невесело улыбнулся и покачал головой.

— Быстро излечиться невозможно, мистер Касталлак. Ведь у вас не головная боль, от которой можно проглотить две таблетки, и вскоре все пройдет. Мне кажется, я могу вам помочь, но нам придется еще много раз встретиться, прежде чем наступит хоть сколько-нибудь заметное улучшение. Понимаете, вам необходимо говорить со мной гораздо больше, особенно о ваших детских годах. Вы предоставили мне прекрасный набросок о своих родителях и происхождении, но мне нужно больше, чем несколько набросков, если вы хотите, чтобы я вам помог.

Я с тревогой на него посмотрел.

— Но это невозможно! — сердито воскликнул я. — Мне надо работать в Корнуолле, там мои деловые интересы! Я не могу приезжать в Лондон каждую неделю, чтобы с вами разговаривать. Да, черт побери, Пензанс находится почти в трехстах милях от Лондона! Чтобы добраться оттуда сюда, нужны часы.

Надо отдать ему должное: он казался таким же встревоженным, как и я.

— Нам нужно с вами видеться, по крайней мере, раз в неделю, — сразу сказал он. — А поначалу мне бы хотелось, чтобы вы приходили дважды в неделю. Нельзя ли как-нибудь устроить, чтобы вы жили в Лондоне?

— Нельзя. Мне нужно быть в Корнуолле.

Он тяжело вздохнул и замолчал.

— Послушайте, сэр, — резко сказал я, — но вы ведь можете что-то сделать! Вы должны помочь мне быстрее, чем за несколько месяцев! Зачем мне так часто к вам приезжать? Разве вы не можете сейчас же поставить диагноз и объяснить мне, в чем дело?

Но он только сказал:

— Вы должны сами докопаться до истины. На это может уйти много времени. Если бы я сейчас рассказал вам свои предположения, вы бы не только не поверили ни единому моему слову, но даже не смогли бы приложить их к своей ситуации.

— В таком случае, я не вижу выхода, — уныло произнес я. — Я не могу остаться в Лондоне, а вы не сможете мне помочь, если я вернусь в Корнуолл. Я не вижу выхода.

— Не оттого ли, что вы не хотите найти выход, мистер Касталлак?

Я справился с собой и сохранил спокойствие.

— Конечно я хочу его найти, — холодно сказал я, — но, признаюсь, не знаю, как это сделать. Может быть, у вас есть какие-нибудь предложения?

Он заколебался.

— Попробуйте все записывать, — с неохотой посоветовал он. — Напишите отчет о вашей жизни как можно более подробно, а когда закончите, отправьте его мне. Я его прочту, внимательно изучу, а когда вы в следующий раз приедете в Лондон, то, может быть, еще раз ко мне придете. Боюсь, это все, что я могу вам предложить.

— Но я не писатель! — Я сердито на него посмотрел. — Я не привык писать!

— Вы — образованный человек. Умеете писать слова и строить предложения. Попробуйте.

— Ноя…

— Это все, что я могу вам предложить, мистер Касталлак, — вежливо повторил он, прерывая спор, так что я не мог уже больше ничего сказать, кроме «спасибо» и «до свидания».

Мне хотелось, чтобы этот эпизод помог мне набраться опыта, как сказала бы Элис, я хотел забыть о поездке в Лондон, но не смог. Наверное, мое положение было слишком отчаянным, чтобы отказываться от единственной соломинки, за которую я мог ухватиться в целом море неприятностей, поэтому я вернулся в Пенмаррик, закрылся в кабинете отца, нашел бумагу, чернила и принялся писать.

Самое странное, что мне это понравилось. Может быть, это занятие не было мне так уж чуждо, потому что отец был писателем, а мать всю жизнь вела дневник, в сравнении с которым дневник королевы Виктории казался численником. Поначалу я сумел сделать только несколько набросков, но постепенно записи становились все более последовательными, и теперь, много лет спустя, я смог отредактировать рукопись и навести порядок в самых важных из записей. Нет, психиатру я их не отправил. Почему? Потому что нашел решение своих проблем, еще не докончив рукописи, а как только я его нашел и принял меры, помощь психиатра мне была уже не нужна.

Потому что через полгода я с собой примирился. После полугода страданий и унижений я спросил себя: что я могу сделать, чтобы стать счастливым? Что я могу сделать, чтобы покончить с этой ужасной ситуацией? А ответ был удивительно простым. Мне нужно было только признать правду. Мне надо было признать свой провал, посмотреть ему в лицо и научиться жить с ним. Это, конечно, было тяжело, но я заставил себя посмотреть правде в глаза.

Я не любил жену. Я не хотел быть мужем. Я даже не стремился бы стать отцом, если бы был какой-нибудь другой способ оставить в будущем наследника для Сеннен-Гарт. Менее всего мне нравилась идея жизни в Пенмаррике по общепринятым стандартам. Конечно, мне приходилось жить там с Хеленой, от этого никуда было не деться, но я решил, что ни Пенмаррик, ни Хелена не помешают мне жить жизнью, которая делала меня счастливым. В конце концов, не было ничего дурного в том, чтобы наслаждаться жизнью шахтера, чаще ужинать с матерью на ферме, а по воскресеньям лазить по скалам с Тревозом. Решимости жить так, как я хочу, а не так, как хочет общество, во мне прибавилось. Никаких больше врачей. Никаких психиатров. Хватит с меня. Хелена мне тоже надоела, хотя я и старался относиться к ней мягко, поскольку понимал, что поступил с нею несправедливо, и не был настолько бесчеловечен, чтобы не чувствовать вины за пустоту нашего брака.

Я жил так, как хотел.

Я знал, что это неправильно. Я знал, что, игнорируя жену, веду себя дурно, знал, что разрушаю брак, делая вид, что его не существует, но к тому времени желание вернуться к прежнему образу жизни стало настолько сильным, что я уже не мог с ним бороться. Я осторожно начал вновь наслаждаться жизнью, но, сам того не зная, стал жить взаймы.

Потому что впереди, совсем недалеко, был конец света и судный день. Шел 1928 год. Мне оставалось два года, хотя тогда я этого еще не знал; не два года жизни, конечно, иначе я бы сейчас вам этого не рассказывал, а два года понимания смысла жизни. Но я этого не знал. К счастью, я не мог заглянуть в будущее.

Семья, казалось, не замечала, что с моим браком что-то не в порядке, хотя я сказал Хелене, что она может подавать на развод, когда захочет, что я не буду ее винить, если она захочет оставить меня ради кого-нибудь другого. Но она меня не оставила, и, таким образом, вопрос о разводе был временно отложен. Правда, брак мог быть аннулирован, но я бы возражал против этого, а Хелена никогда этого не предлагала. У нее тоже была гордость, и вскоре я понял, что она, так же как и я, стремилась сохранить внешнюю сторону нашего брака и притворялась, что все идет как надо. Единственный раз она чуть было не выдала своих чувств, и это случилось через три месяца после нашего бракосочетания, на свадьбе Жанны и Джералда. Церемония не была столь уж трогательной, но невеста и жених выглядели счастливыми, и Хелена сломалась и заплакала. Никто не нашел это странным, потому что предполагается, что женщины должны плакать на свадьбах, но сомневаюсь, что Хелена заплакала бы, если бы не находила иронии в том, что ее собственный муж ничуть не здоровее брата, прикованного к инвалидному креслу.