Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

Как он ни старался, у него ничего не получалось.

– Но не в данный момент, – оторвался от глазка Максим.

– Что-что? – заменил его любознательный де Сентонж. – Вы правы! Поучительного здесь мало. – Прошел он дальше и снова отодвинул металлическую пластину. – Загляните сюда!.. Можете также смотреть в другие глазки напротив этих, а я пойду сопереживать, – поспешил он к толстякам.

В полумраке комнаты Максим увидел накрытый скатертью стол с пустой бутылкой из-под шампанского и рядом с кроватью двух мужчин, что-то бубнящих по-английски и раздевающих пьяную женщину.

После рыжего красноносого друга ротмистра Оболенского он неплохо разбирался в английском языке…

Один копошился сзади, развязывая зубами тесемки корсета, а другой, осилив панталоны, поднял ее ногу и занялся чулком.

У корсетчика дела шли намного лучше. Через какую-то минуту он оголил женские груди и тут же облапил их руками, зажав между пальцами соски. Женщина запрыгала на одной ноге и засмеялась.

– Ой-е-й! – переведя дыхание, шагнул Максим к другой металлической планке и поднял ее.

«Черт-дьявол! – снова поразился он. – Бабы без мужиков… знать, многих французиков мы ухайдакали», – внимательно следил за развертывающимся перед ним действом.

Здесь свет был ярок, но не слепил глаза. На кровати ласкали друг дружку две женщины. Были они полностью обнажены, но голову той, что выглядела покрупнее и постарше, украшал гусарский кивер.

«Батюшки! Да одна из них киргизка! – Всмотрелся он в раскосые глаза постанывающей от наслаждения маленькой юной девицы. – Так и есть! Кожа цвета безделушки из слоновой кости. Откуда здесь киргизки?.. Совсем дамы рехнулись». – Не отрывался он от глазка, наблюдая за неподвижно лежащей азиаткой, круглолицей, с плоским носом и маленькой грудью без сосков.

Рука белой женщины ласкала матовую кожу, перебираясь с груди к ногам и обратно. Азиатка не двигалась, если не считать чуть заметного подрагивания мышц, но тихонько попискивала и тяжело дышала.

Вторая женщина дышала ровно, и капризное лицо ее казалось равнодушным. Большие мягкие груди чертили сосками по фарфоровой коже подруги, когда она склонялась над ней.

«Нет! Я больше не могу. Следует отдышаться и успокоиться, – поднял он следующий глазок. – Завал!.. – Различил на белой простыне темное тело прекрасно сложенной дамы. – Ну и рожа! Эфиопка, поди».

Женщина, улыбаясь огромным толстогубым ртом и вращая белками глаз, водила рукой по простыне, приглашая жестом мужчину.

Тот стоял рядом и, казалось в раздумье, наблюдал за ее движениями, за точеной небольшой грудью с острыми фиолетовыми сосками и за бедрами цвета ржаного хлеба.

«Подумать, конечно, есть о чем…» – перебрался к другому глазку и заглянул в знакомую комнату с двумя джентльменами и одной дамой.

Она уже лежала на кровати и смеялась, сгибая и разгибая ноги. Грудь ее колыхалась, и один из джентльменов, стоя на коленях, безуспешно ловил губами коричневый сосок, а другой склонился над лоном женщины.

«В Англии все ол’райт, а как в Африке?..»

Эфиопка широко раскинула ноги.

Стоявший перед ней мужчина наконец решился и накрыл ее своим телом. Эфиопка тут же обхватила его бедра ногами, а шею руками и темпераментно принялась делать вращательные движения животом.

Через минуту мужчина закричал, вцепившись в ее плечи, а эфиопка выгнулась дугой, часто дыша и вздрагивая телом, а потом опустилась на кровать, постепенно затихая и прекращая бесовский танец.

Глаза ее увлажнились от полученного удовольствия.

Максим устало потер лицо и поглядел в сторону де Сентонжа.

Тот по-прежнему не отходил от толстяков и делал руками какие-то пассы, будто собирался дать им совет.

Тяжело дыша и чуть пошатываясь от увиденного, Рубанов снова заглянул в комнату к дамам. Азиатка по-прежнему лежала без движения, сведя ноги вместе, а женщина-гусар, не снимая кивера, склонилась над ней и ласкала языком маленькую грудь. При этом тяжелый белый зад ее был нацелен на Максима.

«Все. Мое терпение на пределе! Как я хочу мадемуазель д’Ирсон…»

Де Сентонж в это время радостно подпрыгнул и чуть не захлопал в ладоши.

– Получилось, получилось! – приплясывал он, будто в этом была и его заслуга. – Кстати, мой друг, не попадалось ли вам каких-либо вычурных поз? Нет? Жаль. Иногда такую экстравагантную любовь увидишь, что в мои лета и до половины не продержишься. Это только в ваши годы можно…

– Чего не видел, того не видел, однако, там две дамы с ума сошли – друг дружку тискают и лижут. Тьфу! Прости господи.

– Где?! – пуще прежнего оживился де Сентонж. – Это же для меня самое интересное…

А теперь спустимся вниз, к дамам, и займемся ими! – наглядевшись на гусарско-азиатский альянс, предложил Сентонж.

Но Максим отказался.

– Мне не надо того, что само падает в руки! – гордо произнес он, развеселив графа.

– Ну что ж, поезжайте домой, – согласился де Сентонж, – а я растормошу серьезную мадемуазель Симону…

Как-нибудь мы еще сюда приедем, чтобы вы познали технику любви.

Наступил октябрь, но погода радовала теплом и солнцем.

«У нас в России сейчас, наверное, дождь вовсю хлещет…» – думал Рубанов, наслаждаясь почти летним днем.

Печалила лишь холодность Анжелы.

При встрече она коротко кивала ему, но не подходила и от разговоров уклонялась. Де Бомон просто цвел от счастья. Он больше не считал русского за соперника.

– Видите, что получилось, граф, – укорял де Сентонжа Рубанов. – Она не хочет видеть меня, потому как я не пришел на свидание. – В волнении метался он по комнате, хватая то книгу, то шляпу, то галстук, и все тут же летело на пол.

– Месье! Мы с вами уже вели разговор о нервах, – улыбаясь, наблюдал за ним граф Рауль. – Коли вы хотите победить, то не стоит нервничать. Надо смирить эмоции и подключить ум. Вся женская холодность разбивается о мужской ум. Дамы все делают чувством, даже думают душой. Поэтому, чаще задавайте себе вопрос: «Отчего не хочет видеться, а при случайной встрече отворачивает лицо и молчит?»

– Тут все ясно! И вы прекрасно знаете причину… – хмуро сел на краешек стула Максим.

– Вот что я вам скажу, мой друг. После игры на нервах самое любимое занятие светской дамы – прощать мужчину. Сейчас она переживает больше вашего. Вскоре это выльется в истерику…

Как я вас учил, подыграйте ей, утешьте ее, но не принимайте женские эмоции близко к сердцу.

Вы видели в «Экстравагантной любви», что представляют из себя женщины, – подошел он к книжной полке, поводил рукой, что-то выискивая, и вытащил небольшой томик в синем переплете. – Когда у меня изредка случались срывы в отношениях с дамами, я всегда читал «Тускуланские беседы» Цицерона, – листал он книгу. – Вот, послушайте: «Если кто поражен страстью, то для исцеления нужно показать ему, что предмет его желаний – это нечто пустое, презренное, ничтожное, чего можно легко добиться в другом месте, другим способом или совсем не добиваться…»

«Святой Иероним сказал точнее и проще!» – успокаиваясь, вздохнул Максим.

– А в вашем случае все намного обыденнее… Пройдет еще несколько дней, и она сама не выдержит этой муки. Вы далеко не безразличны ей, и главное – с вами не скучно.

Сколько она уже прощала вам? – поставил он томик на место. – Это поднимает эмоции, щекочет нервы и делает жизнь интереснее.

А с Бомоном все пресно и однообразно – театр, светский прием, бал, ресторан… Но замуж она выйдет за него! Будьте уверены.

В замужестве для женщин главное – стабильность, а для мужчин в браке – верность… Разумеется, не своя, – уточнил граф, расхаживая по комнате заложив руки за спину и напоминая профессора, читающего лекцию тупым студентам.

– Поэтому проводить время нам нравится с легкомысленными дамами, но женимся мы на скромницах, – подвел он итог.

Несколько раз Рубанов собирался поехать к мадемуазель д’Ирсон, но не решался. Чего боялся – не понимал сам: то ли насмешек, то ли иронии, то ли холодного взгляда.

Де Сентонж ходил с каменным лицом и даже не соблаговолял дать совет:

– Выкручивайтесь сами, месье, – пожимал он плечами, – а главное, побольше думайте… Завтра пятница, и она обязательно нанесет визит мадам Изабелле. Единственное, что могу сказать вам, поменьше общайтесь с Беатрис на глазах у Анжелы. Теперь это лишнее.

Столкнувшись на приеме с Анжелой, Максим поразился ее бледному лицу и потухшим глазам.

Де Бомон чуть не кувыркался перед ней, но она не улыбалась и была печальна. Забившись в полутемный угол, загнанным зверьком глядела оттуда на людей, и у Максима просто сердце защемило от жалости. Отбросив всякую дипломатию, этикет, такт и зачатки хороших манер, которые растоптала война и не сумел восстановить де Сентонж, он направился к мадемуазель д’Ирсон и, сурово глядя на сникшего де Бомона, предложил ему долго танцевать с юной Беатрис.

Ради спокойствия Анжелы маркиз был готов на любые жертвы, поэтому не стал перечить и ушел.