Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ради спокойствия Анжелы маркиз был готов на любые жертвы, поэтому не стал перечить и ушел.
Не думая, видит кто или нет, – скорее всего, кто-то непременно увидел – Максим упал на колени перед Анжелой, взял ее руки в свои и, прошептав: «Я вас люблю!» – прижался к ним лицом.
Мадемуазель д’Ирсон вначале замерла, сжавшись в кресле, а затем, тоже прошептав: «Ну за что вы меня мучаете?» – горько заплакала, достав из-за манжета платья носовой платок.
Максим целовал ее руки и не поднимался с колен до тех пор, пока она не коснулась мокрыми распухшими губами его лба и не сделала попытку поднять его за плечи. Тогда он сел в соседнее кресло, предварительно промокнув ее глаза своим платком.
К несказанному горю де Бомона, Рубанов проводил ее в этот вечер домой, и они долго не могли расстаться, находя все новые темы для разговора.
В конце октября осень одумалась и обильно плакала над Парижем.
Рубанов, чтобы купить цветы перед свиданием с Анжелой, отпустил фиакр неподалеку от ее дома и тут же был наказан за легкомыслие капризной осенью.
Насквозь промокший, ступил он в знакомую гостиную и, оставляя влажные следы на паркете, зашлепал к камину.
К его огорчению, цветочная лавка оказалась закрытой, и он пришел с пустыми руками.
– Месье! – воскликнула Анжела. – Вы похожи на водяного. Быстро раздевайтесь, чтоб не простудиться, а я тем временем принесу вам халат моего папà. Они с маман уехали на три дня к родственникам, – повернулась, собираясь уходить, но Максим задержал ее, нежно взяв за руку.
– Анжела, не уходите! – положил другую руку на ее плечо и сдавил его. – Не уходите… – еще раз повторил дрогнувшим голосом, отпуская ее и замерев взглядом на мокрых пятнах, оставленных им на ее платье.
Повернув лицо к Рубанову, она попыталась вложить безразличие в горделивую улыбку, догадываясь и пытаясь скрыть радость от слов, которые сейчас услышит.
– Я люблю вас, – сказал он просто, будто сообщил, что осень и идет дождь.
Она даже несколько разочаровалась, потому как ожидала, что он снова упадет на колени.
Думая, что Анжела не расслышала, он опять положил руки ей на плечи и, приблизив губы к ее лицу, прошептал:
– Я вас люблю!..
Она закрыла глаза и потянулась к нему, ощутив вначале на щеке, а затем на губах его холодные губы. Впрочем, через секунду они стали раскаленными и жгли ее кожу, заставляя тело трепетать. Затем она почувствовала ледяную дождинку, упавшую с его волос на ее щеку, а затем другую и третью, но те уже стали горячими и обжигали ее, словно кипятком. «О-о-о! Эта чудесная пытка…»
Она обхватила его шею руками и прижалась к груди, чувствуя, как становится влажным платье, а он опять поцеловал ее губы, и она ощутила крылья, выросшие вместо рук.
И эти крылья, взлетая и опускаясь, ласкали его голову, плечи, спину… И ей показалось, что она взмыла вверх, в голубое небо, и дыхание ее замерло от той высоты, на которой она оказалась.
– Я люблю вас! – услышала в третий раз и задрожала то ли от холода, то ли от счастья…
А его руки искали застежки и, не найдя их, рванули платье до самого пояса. Она даже не успела подумать, хорошо это или плохо, как лопнули шнурки корсета и сначала руки, а затем губы коснулись ее груди. Она тихо охнула, но тут же, застеснявшись, прервала стон.
Затем его руки, словно пушинку, подняли ее и увлекли на кровать черного дерева с резными ножками в форме обвившихся золотых змей. Оборвав балдахин, он осторожно уложил ее на бледно-розовое покрывало и почти без усилий разорвал платье дальше, и оно раскинулось под ней с обеих сторон. Разорванный корсет, отделанный кружевами, взлетел словно птица и упал на пол. Беленькие кружевные панталончики он пожалел и не спеша стянул с бедер, подумав про себя, что был недалек от истины, делая недавно умозаключение насчет зонта.
«Главное, не спешить…» – решил он и с наслаждением стал ласкать сначала одну грудь, затем другую, постепенно все ниже и ниже…
К его удивлению, Анжела затихла и не двигалась, лишь иногда тихо стонала, закрыв глаза и не реагируя на поцелуи. Руки ее раскинулись вдоль тела и не отвечали на ласки. Лицо покрылось капельками пота, словно это она только что попала под дождь.
«И эта уже не девушка!» – расслабляясь, подумал Максим, разочарованно замирая рядом с ней на обрывках платья.
На секунду ему показалось, что услышал издевку в ядовитом шипении золоченых змей. Нехотя он погладил ее грудь и, подняв голову, залюбовался фигурой, шелковистой кожей и прекрасным лицом. И вдруг новое желание бросило его к женщине.
В смущении и разочаровании покинул он дом д’Ирсонов.
«Скорее всего, я ей безразличен, коли в постели она так холодна, – с отчаянием думал он. – Лицедейка! Теперь играет в любовь…
Интересно, кто же был у нее первым?.. Скорее всего – де Бомон».
44
Отъезжающий из Парижа русский император давал грандиозный бал. Вся французская аристократия почла за честь присутствовать на нем.
Рубанов, затянутый в белую конногвардейскую форму, украшенную орденами, гордо прошелся перед офицерами своего полка с мадемуазель д’Ирсон. Мнение остальных людей, кроме, конечно, императора, его абсолютно не интересовало.
Счастливая Анжела нежно держала под руку завоеванного кавалера. Несчастный де Бомон, разумеется, на бал не поехал, а проводил время в компании мадам Клико.
Как и на большинстве балов, даму у Рубанова тотчас отбили и увели завистливые гвардейские офицеры.
«Сами ничего стоящего не могут найти… все Рубанов им приведи… а они станут танцевать!» – добродушно бурчал Максим, по привычке подпирая стену и разглядывая сияющую мадемуазель д’Ирсон.
От размышлений его отвлекло волнение офицерских масс конного и кавалергардского полков.
«Интересно, чего это они в кучу сгрудились и кудахтают?» –растолкал он толпу товарищей, и от удивления у него перехватило дыхание: прямо перед ним, держа под руку пожилого аристократичного вида мужчину в генеральской форме французской армии, стояла пани Тышкевич и мило болтала с обступившими ее кавалерами.
«Ну и встреча», – быстро справился с волнением и, смело шагнув к женщине, произнес, целуя руку:
– А вы ничуть не изменились, пани Тышкевич.
– Я не пани Тышкевич, – с напряжением в голосе ответила она, с интересом и внутренним трепетом разглядывая Рубанова, – а мадам де Куртенэ. Эти милые люди стояли лагерем рядом с моим замком, –объяснила супругу, нежно ему улыбнувшись.
Он молча кивнул головой и, нахмурившись, повел жену к выходу. На этом бал для нее закончился.
«Вот кто королева в постели», – подумал Максим, глядя вслед удаляющейся пани Тышкевич. Новое ее имя он не мог принять и тут же выбросил из головы.
«Бедный Волынский! Кого мы любили… Она давно забыла о нас!.. Впрочем, как и мы о ней», – стал искать взглядом Анжелу.
– Видите, мой друг, каким ошеломительным успехом пользуется в кругу ваших друзей прекрасная Анжела, – язвительно хмыкал граф де Сентонж, прохаживаясь поздним вечером перед устало сидящим в кресле Рубановым. – Прежде чем отправиться спать, вот что я вам скажу. – Зевнул он, тактично прикрывая рот ладонью.
Максим поддержал его, громко выдохнув воздух после зевка и сладко почмокав губами.
– Учиться обхождению с дамами никогда не поздно! – сделал глубокомысленное умозаключение граф Рауль. – Вам нужен талисман!
Выпрямившись в кресле, Максим хихикнул, живо припомнив фамилию своего петербургского знакомца трактирщика.
– Ничего смешного, так как я имею в виду фетиш – вещь, а не то, что Вы успели подумать…
Хотя глаза Рубанова слипались, он внимательно и даже с интересом слушал чуть хрипловатый голос графа.
– Именно талисман, – продолжал тот. – Вы никогда не обращали внимания на непонятную и таинственную связь женщин и некоторых предметов? Разумеется, нет? Так вот… Для мужчины любая вещь имеет значение лишь в связи с выполнением предназначенной ей функции.
Для женщины предмет важен исключительно сам по себе.
Смею вас уверить, что когда осуществится ваша заветная мечта, и вы женитесь на красивой и умной девушке, то будете несказанно удивлены по поводу истерики, которую она способна устроить из-за неподходящего цвета чайного сервиза, стоящего не там столика или гардин на окнах, делающих комнату темной… А так же из-за тысячи иных причин, которые ваш мозг не в силах объяснить и понять.
Но как только слуги сдвинут столик или поставят его к окну, она тут же успокоится, считая, что облик залы изменился в нужную ей сторону. Дама может поставить на камин какую-нибудь облупленную безделушку с отбитым хвостом и станет абсолютно уверена, что она улучшает ее настроение…
И, наконец, лишь женщина способна принести из сада сморщенный листик или увядший цветок и проплакать над ним целый день, так как он, видите ли, пробудил в ее душе что-то возвышенное и нам, грубым дуракам, недоступное…
