Читаем без скачивания Убийство императора. Александр II и тайная Россия - Эдвард Радзинский

В это время в обществе и в петербургских салонах все громче начинают звучать голоса из дворца: княгиня губит империю! Через нее армянский граф (Лорис-Меликов) и внушил государю разрушительные проекты… в обмен на поддержку ужасной идеи – короновать ее императрицей…

Все это подкрепляется обязательным рассказом – как немощен государь, как он старчески плаксив, как дрожат у него руки, как он постоянно печален.

Да нет, наш реформатор вновь был мощен. И если война его состарила, любовь вернула молодость!

Именно таким увидел его великий князь Александр Михайлович:

«Александр II держал себя с нею, как восемнадцатилетний мальчик»… «Она полюбила красивого, веселого, доброго человека, который, к ее несчастью, был Императором Всероссийским».

«Государь имел довольный и веселый вид и был разговорчив» (К. Победоносцев).

Но слух опасен. Ибо из него следовал только один вывод – правителя надо менять. И поскорее.

Опять загадка: смерть Достоевского

Достоевский радостно встретил 1881 год. Всю первую половину января Достоевский чувствовал себя превосходно, припадков не было, и жена его, Анна Григорьевна, была счастлива.

Анна Григорьевна – «славнейшая и редчайшая из писательских жен», как назвал ее современник. Эта молодая женщина выдержала все – смерть двоих первенцев, отчаянное материальное положение, в котором постоянно оказывался Достоевский, соединивший непрактичность писателя с безумной страстью игрока. Она была его секретарем и стенографом, вела дела с кредиторами. «Она за ним, как нянюшка, как самая заботливая мать, ходила… И это было взаимное обожание». И вот наконец-то наступил просвет. После опубликования «Братьев Карамазовых» пришла к нему поздняя всероссийская слава. После «Пушкинской речи» эта слава достигла апогея. Теперь каждое его появление на эстраде, в благотворительных концертах и чтениях сопровождалось бесконечными овациями.

И вдруг…

В ночь с 25 на 26 января, как вспоминала потом Анна Григорьевна, с Достоевским случилось происшествие: его вставка с пером упала на пол и закатилась под этажерку. «Эта вставка была ему очень дорога, потому что он не только писал этим пером, но и при помощи этой вставки набивал папиросы… Чтобы ее достать, Федор Михайлович отодвинул этажерку. …Вещь была тяжелая, Федору Михайловичу пришлось сделать усилие, от которого внезапно порвалась легочная артерия и пошла горлом кровь…»

И далее все свершится в течение трех дней.

На следующий день, 26 января, вызывали доктора. После его ухода наступило улучшение. Но вдруг в 4 часа дня следует сильное кровотечение, и Достоевский впервые теряет сознание. Придя в себя, говорит жене: «Аня, прошу тебя, пригласи немедленно священника, я хочу исповедоваться и причаститься».

После причастия состояние его улучшается, он шепотом разговаривает с детьми и просит жену почитать ему газеты. Ночь проходит спокойно…

И 27 января кровотечение не возобновлялось.

Но 28 января на рассвете он разбудил жену и сказал ей: «Знаешь, Аня, я уже три часа как не сплю и все думаю, и только теперь осознал ясно, что я сегодня умру».

Бедная Анна Григорьевна пытается его успокаивать, но он решительно прерывает ее: «Нет, я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие».

Это было Евангелие, которое когда-то подарили ему жены сосланных декабристов. И открывая его наугад, он часто гадал на нем о своей жизни.

В темном рассветном зимнем утре она зажигает свечу, и он открывает Евангелие. Святая книга открылась на третьей главе Евангелия от Матфея. «Иоанн же удерживал Его и говорил: “Мне надобно креститься от Тебя и Ты ли приходишь ко мне”. Но Иисус сказал ему в ответ: “Не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду”».

И Достоевский очень спокойно сказал жене: «Ты слышишь – “не удерживай”. Значит – я умру».

Она, конечно же, пытается успокоить его, но… В одиннадцать часов утра кровотечение возобновилось – он начинает умирать.

В шесть часов вечера, как рассказывала дочь писателя, он позвал к себе ее и сына Федю. Он протянул им Евангелие и попросил вслух прочесть притчу о Блудном сыне. После чего сказал: «Дети, не забывайте никогда того, что только что слышали здесь. Храните беззаветную веру в Господа и никогда не отчаивайтесь в Его прощении. Я очень люблю вас, но моя любовь – ничто в сравнении с бесконечной любовью Господа ко всем людям, созданным Им. …И помните: если бы даже вам случилось в течение вашей жизни совершить преступление, то все-таки не теряйте надежды на Господа. Вы – Его дети, смиряйтесь перед Ним, как перед вашим отцом, молите Его о прощении, и Он будет радоваться вашему раскаянью, как Он радовался возвращению Блудного сына».

В девятом часу началось агония.

Он лежал на диване в своем кабинете – мрачноватой неказистой комнатке. В окно кабинета была видна Владимирская церковь, прихожанином которой он был. Писатель Болеслав Маркевич, заставший его последние минуты, писал:

«Он лежал одетый, с закинутой на подушку головой. Свет лампы… стоявшей подле дивана на столике, падал плашмя на белые, как лист бумаги, лоб, щеки и несмытое темно-красное пятно крови на его подбородке… Дыхание каким-то слабым свистом прорывалось из его горла сквозь судорожно раскрывшиеся губы. Веки были прижмурены… Он был в полном забытьи. Доктор… нагнулся к нему, прислушался, отстегнул сорочку, пропустил под нее руку и качнул мне головой. Все было кончено… Я вынул часы: они показывали 8 часов 36 минут».

Весть о его смерти быстро облетела весь Петербург, и на его квартиру началось настоящее паломничество.

Знаменитый А.Ф. Кони (председательствовавший в процессе Веры Засулич) приехал поклониться его праху: «На полутемной, неприветливой лестнице дома на углу Ямской и Кузнечного переулка, где в третьем этаже проживал покойный, было уже довольно много направлявшихся к двери, обитой обтрепанной клеенкой.

Федор Михайлович лежал на невысоком катафалке, так что лицо его было всем видно. Какое лицо! Его нельзя забыть. …Не печать смерти виднелась на нем, а заря иной, лучшей жизни… Я долго не мог оторваться от созерцания этого лица, которое всем своим выражением, казалось, говорило: “Ну да! Это так – я всегда говорил, что это должно быть так, а теперь я знаю”».

Его похороны превратились в невиданное в русской истории событие. Людское море – тридцать тысяч человек – шли за гробом писателя, 70 депутаций торжественно несли надгробные венки, 15 хоров участвовало в процессии.