Читаем без скачивания Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Но образованное купечество и энергичное землевладельческое сословие заслоняются двумя задающими тон классами общества: нищенствующим народом и настоящими магнатами. У нас нет статистических данных, которые могли бы точно определить относительные размеры бедности и богатства в эту эпоху, но здесь нужно снова вспомнить замечание, сделанное почти за пятьдесят лет до этого одним римским государственным человеком, что число семейств, обладавших солидным богатством, не превышало в рядах римского гражданства двух тысяч. С тех пор само гражданство стало иным. Но есть несомненные признаки того, что диспропорция между бедностью и богатством была по крайней мере так же велика. Прогрессировавшее обнищание народа резко проявляется в притоке его в места раздачи хлеба, а также на вербовку в войска; факт же возрастания богатства определенно подтверждается одним из писателей этого поколения, когда, говоря об условиях жизни в дни Мария, он замечает, что состояние в 2 миллиона сестерциев «при тогдашних условиях считалось богатством»; тому же соответствуют и данные, которые мы имеем о богатствах отдельных лиц. Невероятно богатый Луций Домиций Агенобарб обещал дать из собственных средств 20 тыс. солдатам по 4 югера земли каждому; состояние Помпея доходило до 70 миллионов сестерциев; состояние актера Эзопа — до 20 миллионов; Марк Красс, богатейший среди богачей, имел в начале своей карьеры 7 миллионов, в конце же ее, после раздачи громадных сумм народу, 170 миллионов сестерциев. Результатом такой бедности и такого богатства было совершенно различное для той и другой стороны по внешности, но, в сущности, совершенно тождественное экономическое и нравственное разложение. Если простолюдин спасался от голодной смерти только благодаря поддержке из государственных средств, то необходимым следствием этого нищенского состояния, являвшимся, правда, иной раз и причиной его, была нищенская леность и разгул. Вместо того чтобы работать, римский плебей предпочитал сидеть в театре; кабаки и публичные дома имели такой успех, что демагоги находили выгодным для себя привлекать на свою сторону преимущественно хозяев подобных заведений. Бои гладиаторов, воплощение и фактор страшной деморализации древнего мира, достигли такого процветания, что одна продажа их программ являлась прибыльным делом; в это время было придумано страшное нововведение, в силу которого вопрос о жизни и смерти побежденного решался не по правилам поединка или по произволу победителя, а по капризу зрителей, по знаку которых победитель либо щадил, либо закалывал повергнутого на землю побежденного. Гладиаторское ремесло так поднялось в цене, или, пожалуй, цена свободы так понизилась, что неустрашимость и соревнование, исчезнувшие в это время с поля битвы, были обыкновенным явлением среди бившихся на арене, где, если того требовали правила поединка, каждый гладиатор давал заколоть себя, безмолвно и не дрогнув, и даже свободные люди нередко продавали себя антрепренёрам, становясь гладиаторами ради стола и жалованья. И в V в. [сер. IV — сер. III вв.] плебеи голодали и терпели нужду, но свободы своей они не продавали; а юристы того времени вряд ли согласились бы с помощью грубого юридического крючкотворства признать допустимым и дающим право на иск столь же безнравственный, как и противозаконный контракт такого наемного гладиатора, которым он обязывался «беспрекословно давать вязать, бить, жечь и убивать себя, если того потребуют правила заведения».

В высшем свете ничего подобного не происходило, но, в сущности, положение было почти такое же или во всяком случае не лучше. По части ничегонеделания аристократ мог смело померяться с пролетарием; если последний шатался по улицам, то первый нежился до белого дня на пуховиках. Расточительность царила здесь с такой же неумеренностью, как и безвкусием. Она завладела политикой и театром, конечно, ко вреду обоих; консульская должность покупалась за невероятную цену; летом 700 г. [54 г.] голоса одного только первого разряда избирателей были оплачены 10 миллионами сестерциев; точно так же и безумная роскошь декораций отравляла истинно образованному человеку всякое наслаждение сценической игрой. Плата за наем квартир была в Риме в среднем вчетверо выше, чем в италийских городах. Какой-то дом был однажды продан за 15 миллионов сестерциев. Дом Марка Лепида (консула 676 г. [78 г.]), красивейший в Риме в эпоху смерти Суллы, спустя одно только поколение не был даже сотым в списке римских дворцов. Мы уже упоминали о бешеной погоне за виллами; одна вилла, ценившаяся, главным образом, из-за своего рыбного садка, была продана за 4 миллиона сестерциев. Настоящий аристократ нуждался теперь по крайней мере в двух виллах: в одной среди Сабинских или Альбанских гор близ столицы, и в другой — поблизости от купаний в Кампании; кроме того, ему по возможности требовался еще сад перед воротами Рима. Еще большим безумством, чем эти виллы, были, так сказать, могильные дворцы, из которых некоторые и поныне свидетельствуют о том, в каких массах плит высотой до неба нуждался богатый римлянин, для того чтобы считаться умершим согласно своему званию. Не было также недостатка и в любителях лошадей и собак; заплатить 24 тыс. сестерциев за красивую лошадь не представляло ничего необычайного. Все гонялись за мебелью из тонкого дерева, — так, стол из африканского кипариса стоил 1 миллион сестерциев; за одеяниями из пурпуровых материй или прозрачного газа, а вместе с тем и за изящно драпированными перед зеркалом складками (как рассказывают, оратор Гортензий осыпал одного из своих коллег бранью за то, что тот смял его одежду в тесноте); за драгоценными камнями и жемчугом, впервые в это время заменившими древние, несравненно более изящные и художественные золотые украшения. Не совершенное ли варварство видим мы, когда во время триумфа Помпея по случаю победы над Митрадатом несли изображение победителя, сделанное из жемчуга, или когда в столовой диваны и этажерки оковывались серебром и даже кухонная утварь делалась из этого металла? К явлениям того же порядка относится и то, что в эту эпоху собиратели редкостей выламывают художественно сделанные медальоны из древних серебряных кубков, чтобы вставить их в золотые сосуды. Путешествовали в то время тоже с большой роскошью. «Когда путешествовал сицилийский наместник, — рассказывает Цицерон, — что, конечно, делалось не зимой, а лишь с наступлением весны, не той, что указана в календаре, а той, когда распускаются розы, он, подобно вифинским царям, передвигался в паланкине, который несли восемь носильщиков. Сидел он на подушках из мальтийского газа, наполненных розовым листом; один венок украшал его голову, другой — шею, у носа он держал тонкий полотняный нюхательный мешочек, наполненный розами. Таким образом его несли до самой его спальни».

Но ни один вид роскоши не процветал в такой степени, как самый грубый из всех, а именно, роскошь за столом. Все устройство вилл, вся жизнь в них сводилась, в сущности, к одной цели — обеду; не только имелись различные столовые для зимы и лета, но столы накрывались в картинной галерее, в складе плодов, птичнике или на эстраде, воздвигнутой в парке для дичи; к этой эстраде при появлении в театральном костюме лица, изображавшего Орфея, сбегались, лишь только он успевал сыграть туш, дрессированные для этой цели олени и кабаны. Таковы были заботы о декорации, но за этим отнюдь не забывалась и действительность. Не только повар был дипломированным гастрономом, но часто сам хозяин являлся учителем своих поваров. Уже давно жаркое было отодвинуто на задний план морскими рыбами и устрицами, теперь же италийская речная рыба была совершенно изгнана с хорошего стола, а италийские вина и гастрономические изделия считались почти чем-то вульгарным. Во время народных празднеств подавалось теперь, кроме италийского фалернского вина, три сорта иностранных вин: сицилийское, лесбосское, хиосское, в то время как за одно поколение до того считалось достаточным, даже во время пышных пиров, обнести один раз вокруг стола греческое вино. В погребе оратора Гортензия находился склад из 10 тыс. кувшинов чужеземного вина. Неудивительно, что италийские виноделы стали жаловаться на конкуренцию греческих островных вин. Ни один естествоиспытатель не мог бы ревностнее исследовать страны и моря в поисках новых животных и растений, чем это делали гастрономы того времени в поисках новых деликатесов 103 . Если гость во избежание последствий всего предложенного ему разнообразия яства принимал после обеда рвотное, то это никого более не поражало. Разврат во всех его видах был настолько систематическим и неуклюжим, что нашел своих профессоров, которые жили тем, что давали знатным юношам практические и теоретические уроки порока. Нет нужды еще долее останавливаться на этой дикой картине самого монотонного разнообразия, тем более, что и в этой области римляне далеко не были оригинальны, а ограничивались чрезмерным и нелепым подражанием эллино-восточной роскоши.