Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам - Эдуард Филатьев

«Занимались мы довольно усердно, и Маяковский, уезжая за границу в 1922 году, собирался „разговаривать вовсю с немецкими барышнями“».

Кроме занятий языком Владимир Владимирович уделял время и творчеству, написав в «Я сам»:

«Начал записывать разработанный третий год „Пятый интернационал“. Утопия. Будет показано искусство через 500 лет».

22 августа 1922 года неожиданно был посажен под домашний арест заместитель начальника валютного управления Наркомфина Леонид Наумович Юровский, разрабатывавший денежную реформу – он был включён в список пассажиров «философского парохода», которых большевики высылали за границу. Наркому Сокольникову понадобилось больше недели, чтобы отстоять своего «спеца». И в начале сентября Юровского из списков пассажиров вычеркнули.

Наступила осень.

Автобиографические заметки

В первых числах сентября Владимир Владимирович отправил некое послание, которое в 13-томном собрании сочинений поэта названо «Письмом о футуризме». Оно заканчивается словами:

«С товарищеским приветом

Вл. Маяковский».

Кого поэт называл «товарищем» и к кому обращался с приветом, в комментариях к письму не указано. По очень простой причине – уж очень неугоден был в ту пору, когда выходило собрание сочинений, адресат Маяковского. Звали его Лев Давидович Троцкий. Летом 1922 года он собирал материал для книги, которую планировал написать – о советских литераторах и советской литературе. 30 августа наркомвоенмор обратился к Маяковскому с письмом, отрывок из которого привёл в своей книге Бенгт Янгфельдт. Троцкий спрашивал у поэта, существует ли…

«… капитальная статья, в которой выясняются основные поэтические черты футуризма. <… > Не могли бы вы сами в нескольких словах, если не охарактеризовать, то просто перечислить основные черты футуризма!»

Маяковский тут же написал ответ. И отправил его с «товарищеским приветом». Он тогда знать, конечно же, не мог, какие огромные неприятности всего через несколько лет ожидают всех «товарищей» Льва Давидовича Троцкого.

Сам же Владимир Владимирович в это время сочинял автобиографию «Я сам». Ему, видимо, подсказали (Брик, Агранов, Третьяков или же сам Трилиссер), что для успешной карьеры в ГПУ неплохо иметь революционное прошлое. Поэт дал свободу фантазии и принялся искать в своей биографии факты, которые представили бы его революционером-подполыциком.

Прежде всего, Маяковский вспомнил о трёх своих «сидках» в царских тюрьмах. Они были, и их всегда можно было подтвердить документами. Вот только ничего подпольно-революционного в этих «сидках» не было. Практически все «дела», по которым гимназист Маяковский оказывался в тюрьмах, были сфабрикованы царской охранкой. К тому же юный Володя был в приятельских отношениях со студентами, снимавшими койки в семье Маяковских. Многие из них были революционно настроены, а кого-то уже завербовала охранка (включая и главного друга-приятеля гимназиста Маяковского – Исидора Морчадзе, который, однако, большевиком не был, а состоял в партии социалистов-революционеров). Когда арестовывались эти нелегалы, под стражей оказывался и их дружок-приятель.

Как бы там ни было, но эти три «сидки» в тюрьмах дали основание написать в «Я сам»:

«1908 год. Вступил в партию РСДРП (большевиков). Держал экзамен в торгово-промышленном подрайоне. Выдержал. Пропагандист».

Чем в 1908 году отличались большевики от меньшевиков, могли разобраться только вожди эсдеков. Такой партии (большевиков) тогда ещё просто не существовало. В каком именно «торгово-промышленном подрайоне» держал Маяковский свой большевистский «экзамен», он не указал.

Найти подтверждения следующему этапу большевистской работы Маяковского тоже весьма затруднительно:

«На общегородской конференции выбрали в МК. Были Ломов, Поволжец, Смидович и другие. Звался „товарищем Константином“. Здесь работать не пришлось – взяли».

Проверить всё это невозможно. Ни Ломов, ни Смидович воспоминаний о юном большевике Маяковском не оставили. Ветер– Поволжец что-то вспоминал, но его воспоминания так и не были опубликованы.

Самое громкое «дело», которое привело Маяковского в Бутырскую тюрьму, было организовано подполковником фон Коттеном, возглавлявшим Московское охранное отделение. Об этом написал в воспоминаниях Владимир Фёдорович Джунковский, бывший глава корпуса жандармов, ставший в советское время советником Феликса Дзержинского.

О том, что Владимир Джунковский не только жив и здоров, но и даёт советы главе ГПУ, Маяковский, конечно же, не знал. Поэтому дело, сфабрикованное царской охранкой, стало главным козырем поэта, пришедшего работать на Лубянку.

На составление автобиографических заметок «Я сам» много времени не потребовалось. Вскоре они были написаны, и их можно было опубликовывать.

Друзья поэта

Покинувший Дальний Восток поэт-футурист Пётр Незнамов ту пору описал так:

«В середине сентября 1922 года я приехал в Москву и поселился в помещении Вхутемаса на улице Кирова, тогда ещё Мясницкой.

День был не по-осеннему жаркий. По улицам несло мелкий пёстрый сор. Здания ещё ждали ремонта, краска на них облупилась. На углах торговали с лотков оборотистые приобретатели, так и не ставшие Морозовыми и Прохоровыми. Звонкое имя "Моссельпром "звенело в ушах.

В Сокольниках играли в футбол. На Сухаревке стояла протолчённая толпа народа: здесь на ходу срезали подмётки. Длинный книжный развал около МГУ привлекал молодёжь; студенты поражали худобой и неистребимой весёлостью. За заставами дымила индустриальная Москва.

Вскоре я вместе с Родченко, Асеевым, художником Пальмовым и другими товарищами уже был в Водопьяном переулке, узеньком и коротком, в двух минутах ходьбы от Вхутемаса.

Передняя-коридор была длинна, узка и тесна от заставленных вещей: в квартире жило несколько семей…

Тут я познакомился с Владимиром Владимировичем. С О.М.Бриком я познакомился ещё на вокзале».

Приехавшего в Москву Петра Незнамова Николай Асеев охарактеризовал так:

«Он был даровитый поэт, принципиально преданный существовавшей тогда среди нас „фактографии“, то есть обязанности отражения действительности, в противоположность работе фантазии, выдумки, воображения. <…> Маяковский, а вслед за ним и я не очень усваивали эту теорию, главным пропагандистом которой являлся Сергей Михайлович Третьяков…»