Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам - Эдуард Филатьев

И, отложив «IV Интернационал» в сторону, Владимир Владимирович принялся сочинять новую (совсем другую) поэму.

Сначала она была названа «Тридевятый Интернационал». Затем появилось другое название, на котором Маяковский и остановился: «Пятый Интернационал».

Поэма начинается с «Приказа № 3». Третий номер появился из-за того, что поэт уже издал два стихотворных приказа: «Приказ по армии искусства» и «Приказ № 2 армии искусств». Первый приказ начинался со старого футуристского лозунга:

«Канителят стариков бригадыканитель одну и ту ж.Товарищи! / На баррикады! —баррикады сердец и душ».

Второй приказ был тоже весьма энергичным:

«Вам говорю / я – / гениален я или не гениален,бросивший безделушки / и работающий в Росте,говорю вам – / пока вас прикладами не прогнали:Бросьте!Бросьте! / Забудьте, / плюньтеи на рифмы, / и на арии, / и на розовый куст,и на прочие мелехлюндиииз арсеналов искусств…Мастера, / а не длинноволосые проповедникинужны сейчас нам.Слушайте!..Нет дураков, / ждя, что выйдет из уст его,стоять перед «маэстрами» толпой разинь.Товарищи, / дайте новое искусство —такое, / чтобы выволочь республику из грязи».

Третий приказ тоже был адресован деятелям искусства и подковыривал всех стихотворцев, кроме, разумеется, футуристов:

«Прочесть по всем эскадрильям футуристов, крепостям классиков, удушливогазным командам символистов, обозам реалистов и кухонным командам имажинистов».

А начиналась поэма «Пятый Интернационал» так:

«Где ещё / – разве что в Туле? —позволительно становиться на поэтические ходули?!»

Затем Маяковский высказал (пожалуй, впервые) своё отношение к обстрелу памятников старины во время октября 1917 года:

«Громили Василия Блаженного. / Я не стал теряться.Радостный, / вышел на пушечный зов.Мне ль / вычеканивать венчики аллитерацийбогу поэзии с образами образов».

Заявил Маяковский и о том, о чём он тогда мечтал:

«Я 28 лет отращиваю мозгне для обнюхивания,а для изобретения роз…Я очень хочу / в ряды Эдисонам,Лениным вряд, / в ряды Эйнштейнам».

Объяснять с помощью поэзии, для чего ему захотелось встать «в ряды» людей, о которых тогда все говорили, Маяковский почему-то не стал и перешёл на прозу:

«Я знаю точно – что такое поэзия. Здесь описываются мною интереснейшие события, раскрывшие мне глаза. Моя логика неоспорима. Моя математика непогрешима.

Внимание! / Начинаю. / Аксиома:Все люди имеют шею.Задача: / Как поэту пользоваться ею?Решение: / Сущность поэзии в том,чтоб шею сильнее завинтить винтом…Постепенно, / практикуясь и тужась,я шею так завинтил, что просто ужас».

Познакомив читателей с совершенно невероятным и непонятно к чему приводящим процессом «завинчивания» шеи, поэт сразу заговорил о своём отношении к зарубежным странам (тоном, как всегда весьма пренебрежительным):

«В том, что я сказал, / причина коренится,почему не нужна мне никакая заграница.Ехать в духоте, / трястись, / не спать,чтоб потом на Париж паршивый пялиться?!Да я его и из Пушкина вижу, / как свои / пять пальцев.Мой способ дешёвый и простой:руки в карманы заложил и стой».

И только после этого Маяковский принялся объяснять читателям, для чего он «завинчивал» шею, и в кого после этого превратился:

«Какой я к этому времени – / определить не берусь.Человек не человек, / а так – / людогусь».

Откуда он взялся – этот невероятный «людогусь»?

Вот тут-то и кроется очередное косвенное свидетельство того, что Маяковский, шутя, стал называть ГПУ Главным Управлением Согласований, то есть ГУСом, а всех, кто работал там, «гусями», которые со своей гепеушной высоты видели гораздо больше того, что было доступно обычным людям.

Через два месяца в газетном очерке, напечатанном 24 декабря 1922 года в газете «Известия», поэт объяснит смысл этого слова:

«Вы знаете, что за птица Людогусь? Людогусь – существо с тысячевёрстой шеей, ему виднее».

Иными словами, свой новый статус «чекиста особого отряда» Маяковский представил иносказательно, изобразив себя «людогусем», то есть человеком, шея которого «завинчена винтом». И принялся осматривать землю с высоты птичьего полёта.

Это очень напоминает поэму «Человек», в которой поэт тоже возносился на небо и на протяжении веков обозревал с его высот Вселенную. Но теперь, став «людогусем», Маяковский получил ещё и необыкновенный слух:

«… не то что мухин полёт различают уши —слышу / биенье пульса на каждой лапке мушьей».

Далее перечисление преимуществ «людогуся» по сравнению с простыми людьми продолжается. И следует рапорт:

«То, что я сделал, / этои есть называемое «социалистическим поэтом»».

Таким образом, настоящим «социалистическим поэтом» может называться лишь тот стихотворец, кто сотрудничает с Лубянкой. Только тот, кто свою шею «завинтил винтом», может стать главнокомандующим всех людей:

«Чтоб поэт перерос веков сроки,чтоб поэт / человечеством полководить мог,со всей вселенной впитывай сокикорнями вросших в землю ног».

И вновь вспоминаются уже приводившееся нами слова поэта Владислава Ходасевича, летом 1922 года эмигрировавшего из страны Советов:

«Все известные поэты в те годы имели непосредственное отношение к ЧК».

Тем стихотворцам, которые ещё не общались с чекистами, Маяковский предлагал:

«Товарищи! / У кого лет сто свободных есть,можете повторно мой опыт произвесть».

На этом первая часть поэмы завершается.