Читаем без скачивания Искушение. Сын Люцифера - Сергей МАВРОДИ

Все это правильно, но ради чего? Какова конечная цель? Цели нет. Это просто инструкции стаду не толкаться и не ссориться. Цель есть только у хозяина. У рабов, у стада своих собственных целей нет и быть не может.

Единственная «цель» рабов — не создавать хозяину лишних хлопот.

И снова спросил у Люцифера Его Сын:

— А каковы Твои заповеди?

И ответил Люцифер Своему Сыну:

— Будьте свободными! Оставайтесь всегда самими собой! Будьте всегда людьми!

Это — высшая цель. Это — главное!

И ради этого главного можно пойти на все. И на убийство, и на ложь. Можно убить охранника, чтобы бежать из плена, и можно обмануть врага, чтобы спасти свою семью, своих детей, близких, свою Родину, свой народ.

И снова спросил у Люцифера Его Сын:

— Так значит, цель оправдывает средства?

И ответил Люцифер Своему Сыну:

— Свобода не нуждается в оправданиях.

И настал двадцать первый день.

И спросил у Люцифера Его Сын:

— Почему люди так охотно называют себя «рабами божьими»?

И ответил Люцифер Своему Сыну:

— Рабство настолько уродует и развращает душу, что раб начинает любить свои оковы. Свобода — это прежде всего ответственность, необходимость самому принимать решения. А рабу это уже не по силам. «На всё воля Божья», «Богу виднее», «Бог всё видит» и прочее, и прочее.

Человеку нравится быть рабом. И преодолеть эту рабскую психологию, самому «стать как боги», ему очень сложно.

КНИГА.

«И говорил [он] как дракон».

«Зачем же ты не послушал

гласа Господа?»

«Аминь!» — Курбатов поставил в конце восклицательный знак, нажал «Сохранить» и с наслаждением потянулся.

Нет, всё-таки я молодец! — с удовольствием подумал он, глядя на мерцающий экран компьютера, на ровные строчки текста.

Теперь можно было идти спать. Дело сделано.

Примерно месяц назад с Борисом Владимировичем Курбатовым, скромным клерком одного из московских банков, стали твориться странные вещи. Его вдруг начали мучить кошмары. Или, может, наоборот, — посещать видения. Он и сам не знал, что это такое и как это лучше назвать. Ибо тому, что с ним происходило, названия в человеческом языке просто-напросто не было.

Началось всё с того, что ему приснился внезапно какой-то совершенно невероятный сон. Да даже фактически и не сон вовсе, а непонятное что-то. Бред! Не бывает у нормальных людей таких снов. Не бывает — и всё тут! Не-бы-ва-ет! Неоткуда им просто взяться.

Лето, степь, Россия, революция, гражданская война. То ли 19-й, то ли 20-й год. Он, Курбатов Б. В., участвует в штыковой атаке.

Только звали его тогда как-то иначе… Как?.. И чин?.. какой-то ведь у него был тогда чин?.. Звание?.. В той, другой, дореволюционной жизни?.. Штабс-капитан, кажется?..

Впрочем, не важно. Сейчас на нем черная форма марковца, и он в составе офицерского добровольческого полка идет в цепи по выжженной беспощадным солнцем степи с винтовкой наперевес. Жара, ни ветерка.

Навстречу, пока еще вдалеке, движутся стройные и ровные, густые цепи красных. Их много, очень много. В несколько раз больше, чем белых. Они идут уверенно, быстро, каким-то легким, словно «летящим» шагом. Красные курсанты! Элита красных войск.

Цепи неумолимо сближаются. Неожиданно красные начинают петь. «Интернационал»! Подхваченный тысячами людей, он разносится далеко по степи и звучит сейчас особенно грозно. «Вставай, проклятьем заклейменный!» — ревут в едином порыве тысячи глоток.

Белые молчат. Марковцы всегда атакуют молча. И они никогда не отступают. Ни перед каким противником. Даже численно их превосходящим. Красным это прекрасно известно.

Стороны сближаются. Напряжение растет. Цепи и тех и других начинают потихоньку сжиматься в гармошку. Курбатов откуда-то знает, что это всегда происходит при штыковых атаках. Хочется почувствовать, что ты не один, не брошен на произвол судьбы, не оставлен наедине, лицом к лицу с бесконечной лавиной тяжело надвигающихся на тебя, поблескивающих тускло на солнце, несущих смерть штыков!.. что рядом кто-то есть!.. хочется ощутить локоть товарища. И потому ты невольно ищешь его, этого товарища, придвигаешься к нему поближе! хотя и знаешь прекрасно, что делать этого, ломать строй, ни в коем случае нельзя. Но поделать с собой ты ничего не можешь. И никто не может. Никто! Ни белые, ни красные.

Стороны всё ближе… ближе… Песня красных обрывается. Напряжение уже так велико, что петь невозможно. Все силы уходят только на то, чтобы не повернуться и не побежать. Чтобы заставить себя идти вперед!.. вперед!.. навстречу смерти. Еще шаг… еще… Кажется, что вынести этого уже нельзя! Что всё!! Сейчас мы побежим! Вот прямо сейчас!!!.. И в этот самый момент побежали красные.

Курбатов вздрогнул и проснулся.

Что это было? — с изумлением спросил он себя. — Сон или явь? Откуда это у меня? Откуда я всё это знаю?! Марковцы… черная форма… красные курсанты… Как при штыковой атаке себя люди ведут… Что за чудеса?! И как ясно я всё это чувствовал и ощущал!.. Солнце… жара… пот, стекающий из-под фуражки… дурманящий запах степи… Страх, отчаяние… ярость… решимость этого… человека. Как будто я и правда там только что был. Участвовал в том бою под этой затерянной в степи станицей… Заняли мы ее, кстати?..

Господи!! Какой еще «станицей»?! — вдруг опомнился он. — Кто это «мы»? Да что это со мной?!

Но это было только начало. Дальше на Курбатова обрушился целый поток подобного рода картин-воспоминаний. Они преследовали его постоянно, ежесекундно, днем и ночью!

Он ехал в метро и видел мысленным взором в то же время какие-то горящие крепостные стены… факелы… мечи… лестницы… карабкавшихся по ним людей, чьи-то разинутые в безумном крике рты… Разговаривал с начальником на работе — и задыхался одновременно от ужаса, прикованный к веслу в тонущей римской галере. Он умирал среди спартанцев Леонида под тучами стрел лучников Ксеркса при Фермопилах; принимал на себя страшный удар тяжелой римской пехоты в рядах легковооруженных галлов под Каннами, в самом центре грозного ганнибалового полумесяца; замерзал в составе Великой армии в сорокаградусные морозы на Смоленской дороге… Он тонул, горел заживо, его рубили мечами, протыкали пиками… Его бесчётное число раз пытали, вешали, распинали…

Он прожил за эту неделю тысячи жизней. Умер тысячью смертей и испытал боль, страдания и муки, восторги и радости тысяч людей. Солдат, убийц, насильников… Героев и пророков. Палачей и их жертв. Казалось, ад выпустил свои души, чтобы все они прошли через Курбатова. Чтобы он ощутил и почувствовал всё то, что в свое время ощущали и чувствовали они. Понял их, понял, ради чего они жили, ради чего совершали свои подвиги и свои злодейства. И ради чего умирали.

Когда через неделю все кончилось, Курбатов стал по сути совершенно другим человеком. На тысячу лет, на тысячу жизней мудрее. Истины, в которые он всегда свято и безоговорочно верил (а может, просто никогда особо над ними и не задумывался!), вдруг задрожали и заколебались. Черное стало белым, а белое черным.

При холодном и безжалостном свете его тысячелетнего опыта мир стал выглядеть вдруг совсем иначе. Миражи исчезли, туманы рассеялись — и вечные истины снова засияли во всей своей холодной, равнодушной, бесстрастной красоте. Предстали в своем чистом, изначальном, первозданном виде. Добро снова стало добром, а зло — злом. Подлость — подлостью, ложь — ложью, а предательство — предательством. Под какими бы личинами и масками они ни прятались и в какие бы одежды ни рядились. Он и сам тысячи раз бывал в тех своих жизнях и лжецом, и подлецом, и предателем — и теперь сразу видел их насквозь, безошибочно узнавал с первого взгляда.

Он снова понял, что такое достоинство и честь, как прекрасна победа, и как горько и ужасно поражение. Что такое друг и что такое враг. И что такое любовь.

Это новое знание переполняло его, и он просто не знал, что с ним делать.

И тогда он решил написать книгу. Роман. Он никогда ничего не писал до этого и поначалу даже не знал, с чего начать и как вообще за это взяться.

Но всё оказалось на удивление просто. Даже слишком просто. Он даже и не правил в тексте почти ничего и вообще не знал, начиная, о чем будет писать дальше и чем в итоге всё закончится. Слова сами рождались в душе, как будто кто-то посторонний нашептывал, надиктовывал ему их, а он должен был лишь только успевать их записывать. Печатать. Заносить в компьютер.