Читаем без скачивания Китай. Большой исторический путеводитель - Алексей Дельнов

БОЛЬШОЙ СКАЧОК

В конце 1956 г Мао Цзэдун призвал провести новую кампанию «по упорядочению стиля в партии» — по классическому яньаньскому образцу (так и говорилось: «Вернуться к янь-аньскому образу жизни, изжить буржуазный образ жизни»). Старожилы КПК, способные к обобщениям, могли догадаться, что затевается нечто кардинальное.

Но, вопреки их ожиданиям, тут же прозвучало обращение сначала к членам партии, а потом и ко всем китайским гражданам: «пусть расцветает сто цветов, пусть соперничают все ученые». Имелось в виду, что каждый, не боясь последствий, волен публично критиковать любое решение руководства и выдвигать любое предложение, касающееся дальнейшего развития страны. Языки, действительно, развязались. Университетские профессора, деятели демократических партий, работники культуры, студенты ставили под сомнение даже маоцзэдуновскии «китайский путь к социализму» и руководящую роль КПК.

Однако уже через месяц все встало на свои места и выяснилось, чего стоила нежданно свалившаяся свобода слова. В передовице главного рупора ЦК КПК газеты «Жэньминь жибао» прозвучало: «С 8 мая по 7 июня наша газета и вся партийная печать по указанию ЦК почти не выступали против неправильных взглядов. Это было сделано для того, чтобы ядовитые травы могли разрастись пышно-пышно и народ увидел бы это и содрогнулся, поразившись, что в мире существуют такие явления, чтобы народ своими руками уничтожил всю эту мерзость».

Очистительная кампания повелась с невиданным прежде размахом. Всем доверчивым говорунам и заподозренным в сочувствии присваивался ярлык «буржуазного элемента». Таких оказалось несколько миллионов. Полмиллиона признанных буржуазными элементами наиболее злостными были отправлены в лагеря «трудового перевоспитания». На очередном пленуме Мао Цзэдун охарактеризовал произошедшее как «социалистическую революцию на идеологическом и политическом фронте».

На международной арене наметились первые расхождения с Москвой. После XX съезда КПСС Мао открыто высказывал недовольство тем, что советское руководство «втаптывает Сталина в грязь». Не нравилось ему и стремление к мирному сосуществованию с капиталистическим миром. Именно тогда, в ноябре 1957 г. прозвучало его знаменитое откровение, сделанное на Совещании представителей коммунистических и рабочих партий в Москве: «Если половина человечества будет уничтожена, то еще останется половина, зато империализм будет полностью уничтожен и во всем мире будет лишь социализм, а за полвека или за целый век население опять возрастет, даже больше, чем на половину».

Теперь Мао Цзэдун смело мог браться за осуществление дела всей своей жизни. Китай должен был в кратчайшие сроки построить коммунизм, КПК — встать во главе мирового коммунистического движения, а сам он — утвердиться в качестве непререкаемого лидера партии и народа. В его планах было много от революционной романтики, нерастраченной с юных лет, но была и националистическая, если не сказать мессианская надежда на свой народ: самый многочисленный в мире, необыкновенно трудолюбивый, а главное — тоже не утративший способности мечтать и верить. В вождя — простого, обаятельного, гениального, в светлое будущее — великую гармонию коммунизма, в свое высшее предназначение.

То, что происходило в Китае после Второй сессии VIII съезда КПК, состоявшейся в мае 1958 г., вошло в историю под названием «большого скачка». Но «большой скачок» был одной из составных частей провозглашенного тогда курса «трех красных знамен». Другими его компонентами, или знаменами были «новая генеральная линия» (идеологические меры по всесторонней ориентации страны на рывок) и преобразование деревни путем превращения ее в совокупность народных коммун.

Мао сумел заразить своим энтузиазмом и своей уверенностью большинство руководителей КПК. Предполагалось, что «за три года упорного труда» будет перевыполнен принятый ранее «нереволюционный» пятилетний план и настигнута по уровню развития сельского хозяйства Япония. На то, чтобы догнать по объему промышленного производства Англию, отводилось 15 лет, США — 20. За пятилетку 1958–1962 гг. планировалось увеличить годовой выпуск промышленной продукции в 6,5 раз, сельскохозяйственной — в 2,5 раза. Производство стали должно было возрасти в 10 раз!

Сторонним наблюдателям этой сюрреалистической фантасмагории «большой скачок» запомнился огромными бесформенными чушками застывшего металла, порожденными чревами самодельных доменных печей — вздыбившихся на окраинах всех китайских сел в подмогу консервативной городской металлургии. Рядом со своими заводскими собратьями эти домны выглядели бы, возможно, убого, но на фоне сельских пейзажей и приземистых деревенек они казались инопланетными монстрами. Эта кустарная металлургия потребила колоссальное количество руды, угля и дров, а треть ее продукции оказалась никуда не годной. Но чтобы местное руководство могло отчитаться в выполнении задания, в переплавку шел весь металлический домашний скарб, вплоть до мисок и ложек (ешьте палочками — это гигиеничнее).

Запомнились грузовики, доверху заполненные трупиками воробышков — заодно с крысами, мухами и комарами они были зачислены в разряд «четырех вредителей» (подсчитали, сколько они всей своей популяцией могут склевать за год зерен пшеницы и риса — и ужаснулись). Сельские жители, прибывшие на подмогу горожане и солдаты НОА без устали колотили в тазы и во все гремучее, чтобы заставить птичек постоянно находиться в полете — а когда они выбивались из сил, их приканчивали палками. Очаровательные раскосенькие девчушки-школьницы мастерили хитроумные силки — и их передовой опыт кинохроника тиражировала на всю Поднебесную.

Обрадовавшись гибели пернатого врага, непомерно расплодилась саранча — и сожрала гораздо больше.

Народные коммуны в перспективе должны были стать базовыми ячейками коммунистического общества, заменив в этом качестве явно морально устаревшую и исчерпавшую свои возможности традиционную семью — и на селе, и в городе. Коммуна мыслилась не только как коллективный труд, но и как обобществление всей человеческой жизни по казарменному образцу.

Но начинать надо с малого, поэтому первым делом стали упразднять приусадебные участки, распределение по труду, вообще личную материальную заинтересованность. Мао Цзэдун вещал в одном из своих выступлений: «Приусадебные участки ликвидируются. Куры, утки, деревья возле домов пока остаются в собственности крестьян. В дальнейшем и это будет обобществлено… Надо продумать вопрос об отказе от системы денежного жалования и восстановлении системы бесплатного снабжения». Кое-где пошли и дальше: буржуазные домашние кухни были заменены общественными столовыми, в которых за совместными трапезами собиралась вся народная коммуна.

Революционного энтузиазма было в избытке. Те же коммуны: они укладывались в рамки представлений об идеальном обществе эпохи великой гармонии. Конечно, до идеала далеко — но, во-первых, не все же сразу, а во-вторых — будем надеяться, что далеко, да не очень. Лет через несколько — глядишь, и… Всей страной наваливались на реализацию грандиозных ирригационных проектов. В январе 1958 г. их претворением в жизнь было занято около 100 млн. человек! Сам Мао Цзэдун в компании верных соратников по партии с природной крестьянской сноровкой и под прицелами кинокамер орудовал лопатой на строительстве водохранилища в окрестностях Пекина — на фоне знаменитой арки, открывающей дорогу к мавзолеям императоров минской династии. Смотрелся он, несмотря на свои 65, очень неплохо.

Через какое-то время, однако, у людей опасливых все чаще стали возникать подозрения, что скакнули не совсем туда, куда надо. Если неудача с металлургическим бумом обозначилась не сразу (тем более, что за счет беспардонных приписок отчетные цифры выглядели вполне благополучно: за 1958 г. производство стали возросло в 2 раза), то несостоятельность эксперимента в сельском хозяйстве ощущалась чувствительнее. В преображенной деревне вскоре возникла нехватка продуктов питания, и за длинными столами в общественных столовых стали вспыхивать драки из-за лучшего куска. С молодых и сильных коммунаров сразу слетела конфуцианская патина: старикам доставались лишь остатки, и они недоедали.

Исчезновение материальной заинтересованности не компенсировалось задором ударников производства, и в целом производительность труда падала. Отношение к общественной собственности зачастую было несознательным, продовольственные запасы и даже семенной фонд при случае могли ускоренными темпами проесть «сообча». Большой моральный ущерб наносила показуха. Вдоль полотна железной дороги, по которой часто курсировали правительственные литерные поезда, на полях трудились разодетые в праздничные одежды крестьяне, распевая под музыкальный аккомпанемент жизнерадостные песни. Чтобы создать видимость богатого урожая, рисовую рассаду высаживали пучками. От этого она, когда начинала входить в рост, загнивала на корню, и чтобы исправить положение, на полях запускали вентиляторы. Работы повсюду велись некомпетентно, штурмовщина еще больше снижала качество.