Читаем без скачивания Новочеркасск: Роман — дилогия - Геннадий Семенихин

— И я в том числе? — усмехнулась жена.

— Нет, что ты! — пылко воскликнул он. — Ты только ослабила горечь поражения. Да и геодезия с математикой стали теперь моими родными сестрами. Но не убита еще одна мечта.

— Какая же, Саша?

— Сейчас не скажу. Потерпи немножко, Наденька, сама станешь свидетельницей.

И однажды, когда весеннее тепло уже совсем прочно завладело миром и над окраиной, утверждая смену времен года, с утра до вечера плавало щедрое солнце, отец вышел во двор, где, словно котята, баловались братья, и, критически оглядев Веньку, чуть хрипловатым от неровного дыхания голосом, лишь к нему одному обращаясь, сказал:

— Ты мне нужен, Вениамин. Умой получше физиономию, надень чистую рубашку и приходи к нам с мамой в кабинет.

— Пап, — разочарованно вздохнул Венька, — а мы с Гришей на Аксай собрались. Там отец Жорки Смешливого баркас просмоленный на воду спускать будет. Покатать нас обещал…

— Погоди, не убежит твой баркас, — отрезал Александр Сергеевич. — Делай то, что я сказал.

Венька подавленно вздохнул и, когда отец ушел, посмотрел на старшего брата.

— Гришатка, ты не знаешь, чего он ко мне прилип?

Тот пожал плечами:

— Откуда же?

Когда Венька, наскоро протерев водой из умывальника лицо, облачившись в глаженую белую рубашку и еще не разношенные сандалии, переступил порог отцовского кабинета, он немало удивился тому, что увидел. Все было обычным: солнце сквозь приоткрытую форточку скользило по зеленым, желтым и красным коленкоровым корешкам на полках книжного шкафа, в углу, прислоненная к печи, стояла берданка, в дальнем углу на полу желтел коробок с теодолитом. И только отец с матерью были какие-то необычные. Он — в темно-синем суконном сюртуке, в каком лишь в самые парадные дни уходил на службу, мать — в своем лучшем шерстяном платье, украшенном сверкающей золотом брошью, старательно причесанная, с торжественной улыбкой на тонких губах. Венька остановился и бесцеремонно доложил с порога:

— Ты звал? Вот я и пришел. Только скорее давай, чтобы на Аксайку успеть к спуску баркаса.

Никак не реагируя на его появление, отец сказал, обращаясь к одной лишь матери:

— Вот видишь, Наденька, оказывается, этот балбес в состоянии повиноваться родителям. Помнишь, я говорил тебе, что еще не убита во мне одна мечта, связанная с прошлым… с оперой.

— Помню, Саша, — подтвердила мать.

— Я всегда думал о том, что в закономерностях природы наследственность и повторяемость должны стоять на первом месте. Некоторые марксистские теоретики протестуют против этого. Однако настанет время, когда и они согласятся. Не могу же я уйти из жизни, не передав кому-то из детей либо моих математических, либо музыкальных способностей. И вот настал день, когда я хочу провести первый экзамен. Вчера я шел к дому, а наш Венечка копал под маслиной ямку и очень тихо, но в такой правильной тональности пел песню о жуке-водолюбе, которого выкинули на берег, но он не погиб, а снова нашел дорогу к воде. Я даже слова готов в памяти восстановить. — И Александр Сергеевич мягким, чистым тенором напел:

И видят люди, что за диво,Волною снова взят к реке,Наш водолюб плывет красиво —Он тут, и там, и вдалеке.

Отец умиленно протянул к мальчику руки:

— Венечка, ты так пел, кажется?

— А я, что ли, помню, — шмыгнул носом Венька, — это ты про своего Риголетто все помнишь, когда перед зеркалом про него кричишь, прежде чем побриться.

— Венечка, — вкрадчиво продолжал Александр Сергеевич, пропустив мимо ушей его грубость. Он сделал было попытку погладить сына по волосам, но Венька отстранился. — Венечка, может быть, ты присутствуешь сейчас при исторической минуте…

— Какой еще? — почесывая коленкой коленку, осведомился сын.

— Венечка, — продолжал отец, — я сейчас возьму камертон, и мы с тобой проведем следующий опыт. Всякий раз ты будешь стараться без слов петь, так, чтобы звучание твоего голоса сливалось со звучанием камертона. Ты понял, сынок?

— Понял, пап, — подтвердил Венька, которому хотелось, чтобы вся эта затеянная отцом процедура завершилась как можно скорее, потому что перед его глазами так и маячил припорошенный песком берег Аксая и баркас с бабайками, от которого так пронзительно пахло недавно застывшей смолой, что голова могла закружиться.

Александр Сергеевич ударил камертоном о брусок и дал знак сыну.

— А-а! — заревел как бык Венька. Отец мрачно вздохнул.

— Да нет, — страдальчески покривился он, — я тебя прошу, Венечка, пой вместе с камертоном. Так, чтобы ваши голоса сливались. Словно ты ему подпеваешь. Понял?

— Ага, — кивнул Венька.

В маленьком кабинете снова пропел камертон.

— Ну давай, Венечка, — прошептал поощрительно отец, — смелее, смелее.

— А-а-а-а! — рявкнул изо всех сил мальчишка.

На лице Александра Сергеевича отразилось разочарование и горькая обида, рожденная несбывшейся надеждой, и даже ярость.

— Пошел вон, болван! — закричал он внезапно. — Из тебя не только Карузо или Собинова, но даже Александра Сергеевича Якушева не получится. Убирайся из кабинета!..

— И на речку можно? — как ни в чем не бывало осведомился сын.

— Хоть к черту, только долой с моих глаз! — крикнул отец.

— Спасибо, пап! — засмеялся Венька и, выбежав в коридор, оглушительно закричал:

— Гришатка, пошли! Отец разрешил нам на речку. Ура!

С тех пор как Венька посчитался с Олегом и в драке расквасил ему нос, Аксайская улица снисходительно приняла его. Он теперь безбоязненно выбегал на бугор, свободно здоровался с соседскими мальчишками, знал их по именам и прозвищам и даже по фамилиям, которые были в значительно меньшем ходу по сравнению с кличками. Олег теперь всегда держался от него на почтительном расстоянии и здоровался с явным уважением. Рыжий сиплоголосый Жорка Смешливый, разглаживая медно-огненные вихры, одобрительно заметил:

— Мы тут у себя на Аксайской вразмашку деремся, а ты ему тычком сопатку разбил. Здорово ударил. А со мною не хочешь стукнуться?

Жорка был на полголовы выше, и Венька, поглядев на него, отрицательно покачал головой:

— Не… ты меня собьешь.

— Верно. Собью, — равнодушно согласился Жорка. — Я же тебя на три года старше. Давай на одну правшу стукнемся.

— Не, — запротестовал Венька. — Зачем же нам драться, если ты меня с братом на спасательную звал, на баркасе обещал покатать?

— И покатаю, если отец не раздумает, — польщенно согласился Жорка. — У меня знаешь какой отец? Утром одно, в обед другое, вечером третье. А матом как он ругается!.. Твой отец матом ругается?

— Не, — замотал головою Венька.

Жорка неодобрительно вздохнул.

— Понятное дело. Интеллигенция.

В эту минуту к ним подошел Гришатка в старых брюках с заплатанными коленками и в серой сатиновой косоворотке. Жорка критически его оглядел, подумав про себя: «А ведь этот и меня может вздуть, если захочет. С ним надо ладить».

— Ну что мы — идем или не идем на спасательную?

— Идем, Гриша, — подтвердил рыжий Жорка. — Даже Олега можем с собою прихватить.

— Я не пойду, — замотал головою Олег. — Меня бабушка будет бить скалкой.

Венька вспомнил ту грузную старуху в пестром платке, которая, держа побитого Олега за руку, первой ворвалась в их дом, и участливо спросил:

— Она тебя часто бьет?

— Часто, — кивнул Олег и деловито осведомился: — А тебя скалкой разве не бьют?

— Нет, — покачал головою Венька. — Меня никогда не бьют. Только ругают, если нашкодил.

— Счастливый, — недоверчиво вздохнул Олег.

…С бугра открывался великолепный вид на займище. Разлив еще более обмелел, нарядные яхты и моторки уже не бороздили Аксай, за его основным руслом спавшая вода обнажила кусты прошлогодней куги. Серо-белые чайки почти цепляли крыльями воду. С юга на север прогрохотал курьерский поезд Сальск-Москва, и, глядя ему вслед, Жорка Смешливый грустно вздохнул:

— Вот бы в Москве побывать, а то всю жизнь проживешь в нашем Новочеркасске, а ее так и не увидишь.

— Всю жизнь, — передразнил его Гришатка. — Да сколько ты ее прожил, этой жизни-то?

— Девять лет.

— Тю! Я уже двенадцать, и то молчу.

Жоркин отец, такой же, как и он, огненно-рыжий, с мириадами веснушек на лбу, щеках и крепкой шее, действительно давно поджидал их у подтянутого к самой кромке берега зеленого баркаса, до того душисто пахнущего смолой, что голова могла закружиться. Коренастый и плечистый, он был облачен в брезентовую робу, на его ногах сидели ладно пригнанные высокие забродские сапоги с подвернутыми голенищами. Вопреки Жоркиным предсказаниям матом он не ругался, а встретил ребят весьма приветливо:

— Где ж это вы запропастились, негодники! Ждал вас, ждал, а теперь время вышло. Придется Жорке вас катать. Он у меня на бабайках крепко сидит, не утопит. А ты, парень, рулевым будешь, — кивнул он в сторону Гришатки.