Читаем без скачивания Том 4. История западноевропейской литературы - Анатолий Луначарский

Софи успокаивает его. Она говорит ему о тех великих истинах, во имя которых они начали революцию, во имя которых они благословляли ее и служили ей и которые, по ее мнению, засияют над этими временными искажениями и затруднениями. Ее благородные, разумные и спокойные слова поднимают настроение Жерома, и тогда Софи решается сказать ему о присутствии в доме Балле. Жером полон радости, что Балле спасся. Но совсем иначе относится к нему Балле. Мужчины, оставшись наедине, ведут разговор серьезный и тяжелый. Балле, внутренне негодующий на Жерома, потому что он стоит поперек его дороги к страстно любимой женщине, подчеркивает свое презрение к его колебаниям и заявляет в конце концов, что как ни ненавидит он ужасного Робеспьера, он еще больше ненавидит тех, кто, не разделяя мнения Робеспьера, плетется за ним и своим малодушием фактически поддерживает кровавую власть террора.

На минуту кажется, что изменник Балле, страстной душой слепо преданный своим страстям как политическим, так и житейским, возвышается над слабым, двоедушным ученым. Но все это только подготовляет дальнейший ход драмы, где Ромен Роллан высказывается вполне именно устами Курвуазье.

Тогда вновь появляется Софи. Из нескольких взглядов, из нескольких слов Жером понимает создавшуюся ситуацию, он видит, что морально Балле отнял у него жену. Это потрясает его. С любовью своей жены Курвуазье соединил все лучшее в своей жизни, и, потеряв ее, он теряет половину смысла своего существования; другая половина разбита мучительно сложившейся политической ситуацией. Присутствие Балле в доме грозит к тому же колоссальной опасностью. Во-первых, оказывается, что старичок Байо, друг дома, цепляясь за остаток своих дней, шпионит за тем, что происходит в доме Курвуазье, и доносит высшим властям. Трудно допустить, чтобы он не донес сейчас же о приходе Балле. Во-вторых, поведение Курвуазье в Конвенте также может послужить поводом к обыску.

И действительно, на улице появляется патруль. Из дома в дом ходят люди во главе с комиссаром полиции и обыскивают. Жером приказывает Софи втолкнуть Балле в секретный шкаф, имеющийся в его спальне, где он скрывал некоторые книги и документы. Жером объясняет, что если это обычный обыск целого квартала, то Балле не будет найден, если же революционной полиции уже известно, что Балле в их доме, тогда, конечно, наивная хитрость со шкафом не спасет ни его, ни тех, кто оказал ему гостеприимство в эту крайнюю минуту опасности. Софи и Балле забывают все и обмениваются обещаниями во что бы то ни стало бороться за свою жизнь, во что бы то ни стало соединить свои жизни. Жером скрывает раздирающие его муки, сохраняет хладнокровие, старается спасти молодых людей. На всякий случай он раздает всем (и оставляет одну для себя) дозы моментально убивающего яда, полученного им от его друга, великого врача Кабаниса. Оставшись один, Жером решается во всяком случае умереть. Личная жизнь его разбита. Надо поступить согласно голосу совести, надо выступить прямо и открыто против искажения революционной идеи. Он вынимает рукопись, написанную им для разоблачения ложных идей Робеспьера, беспощадный памфлет против революционной власти, и кладет ее на стол, на видном месте. Появляется полиция, во главе с комиссаром Крапаром, который когда-то был изобличен Курвуазье в нечестности. Это одна из мелких лицемерных сошек революционной агентуры, человек мстительный, грубый, отвратительный.

Ромен Роллан ни на капельку не поднимается над традицией выставлять агентов революции именно такими.

Крапар ведет себя возмутительно по отношению к Софи, приказывает сыщице обыскать ее, употребляя при этом самые грязные выражения, но пока не находит ничего. Курвуазье обращает его внимание на компрометирующие документы, делая вид, что хочет схватить и спрятать их. Крапар коршуном бросается на документы, видит заглавие «Республика рабов» — и торжествует. Теперь Курвуазье погиб, Крапар уже собирается произвести арест. Но в эту минуту является Карно. Это великий Карно, это организатор побед революции, это самый спокойный и самый несомненный из гениев революции; это человек, умеющий ладить с Робеспьером и СенЖюстом, но вместе с тем и умеющий внушить им колоссальное уважение к своей организаторской мощи, человек, о котором остальные члены Комитета спасения знают, что без него они погибли бы.

Вот как описывает Лазаря Карно Ромен Роллан. Он одет в костюм члена Комитета общественного спасения. Он высок ростом, у него голубые глаза, широкий лоб, густые ресницы. Он терпок, надменно саркастичен. Это какой-то ухмыляющийся здоровый рассудок. Как видите, описание без симпатии; тем не менее, нужно отдать справедливость Ромену Роллану в своей во многом, в точном смысле слова, контрреволюционной драме он, как художник, уклонился от дальнейшего изображения черными красками своих идейных противников. Он понял, что этого сделать художественно нельзя, и он хорошо вооружил своего Карно. И хотя вся драма построена именно для того, чтобы Курвуазье своим моральным величием победил Карно, лучшего человека революции, в поединке великими идеями, на самом деле для нас победителем остается все-таки Карно.

Карно выгоняет Крапара довольно презрительно и, оставшись наедине с Жеромом, ведет с ним разговор, который я считаю нужным привести здесь полностью.

СЦЕНА 9-я

Карно. Что он захватил у тебя?

Жером. Мой обвинительный акт.

Карно. Акт, в котором ты являешься обвинителем или обвиняемым?

Жером. И то, и другое. В этом сочинении я обвиняю злоупотребление конституцией и деспотов, которые ее эксплуатируют.

Карно. Ты бросаешь в небо камень, он упадет тебе на голову.

Жером. Я знаю, правда убивает.

Карно. Курвуазье, у нас мало времени, я знал это, когда шел сюда, но события бегут быстрее, чем я рассчитывал. Я не думал, что найду у тебя агентов.

Жером. Разве ко мне послал их Комитет общественного спасения?

Карно. Комитет не пользуется подобными шпионами, ему достаточно твоих друзей.

Жером. Денис Байо?

Карно. Да.

Жером. Ну, значит, мне нечего тебе рассказывать.

Карно. Ты прячешь здесь жирондистскую собаку?

Жером. Может быть, ты думаешь, что я выдам тебе его?

Карно. Нет. Выгони его. Пусть он идет искать себе виселицу в другом месте. Не о нем пришел я говорить. Где бы он ни был и куда бы ни пошел, его шкура не стоит теперь дорого. Я пришел поговорить с тобой.

Жером. Чего же ты хочешь?

Карно. Курвуазье, ты знаешь, тебя подозревают не с сегодняшнего дня. Ты уже давно молча осуждаешь акты Комитета. Твое воздержание определяет тебя как врага. Довольно трудно разобраться в твоих скрытых чувствах, только заслуги, которые ты оказал нам, и хлопоты Приера и ЖанБона, отчасти и мои… Потому что я хочу спасти голову, подобную твоей, для защиты отечества… Только это пока тебя охраняет. Сегодня чаша переполнилась. Скандальны были отдельные твои слова на сегодняшнем собрании, непозволительно твое бегство. Комитет разгневан. Только что там произошла горячая сцена. Мы больше не можем сдерживать их гнев. Большинство хочет покончить с молчаливым сопротивлением, которое вреднее, чем кричащее. Вот тебе выбор: либо ты определенно станешь на защиту новых декретов, то есть против виновных, или ты будешь арестован вместе с ними. Я пришел, чтобы сказать тебе: сегодня ты пойдешь в клуб якобинцев, ты взойдешь на трибуну и выскажешься за новый декрет, иначе для тебя нет спасения.

Жером. (спокойно). Я отказываюсь. Я согласен, уже больше года поведение мое сомнительно. Сегодня я колебался, и это недостойно меня. Но с тех пор произошли некоторые обстоятельства. Бесполезно рассказывать их тебе. Мой взор прояснился, мой дух успокоился. Я хочу теперь высказать все, что я думаю, и нести все последствия. Карно. Что же ты думаешь?

Жером. Я буду бичевать проскрипции и кровавую диктатуру. Карно. Ты этого не сделаешь! Ты не имеешь на это права, да и силы.

Жером. Право дает мне моя совесть и мол готовность пожертвовать собою.

Карно. Дурак! Разве ты не видишь, что в этот момент поколебать Комитет — значит разрушить все ваше дело, самое революцию?

Жером. Наше дело? Но ведь мы хотели осуществить права человека на свободу.

Карно. Чтобы человек был свободен, надо сначала стереть с лица земли тех, кто порабощает его. Права личности — ничто для государственной силы.

Жером. Напротив, они ничто, когда ими жертвуют государству.

Карно. Да, они ничто, они только будут чем-то великим, надо уметь жертвовать настоящим для будущего.

Жером. Жертвовать будущему правдой, любовью, всеми человеческими добродетелями, уважением к себе самому, это означало бы жертвовать и самим будущим. Справедливость никогда не должна толкать нас на путь порока.