Читаем без скачивания Акула пера в СССР - Евгений Адгурович Капба

Милиционеры разбежались в стороны, окружая ложбину, я с фотоаппаратом занял позицию чуть позади капитана — и даже сделал пару кадров, как он героически вещает в микрофон:

— Граждане браконьеры!.. — и всё прочее, соответствующее моменту.

Дальнейшее прошло довольно обыденно: никакой стрельбы и лихачества. Пятеро несвежего вида мужичков вышли с поднятыми руками, и были приняты и запакованы милиционерами, еще один, одетый поприличнее, попытался бежать, но черно-серой молнией метнулась белозубая собачка — и сбила его с ног, опрокинув ничком и взгромоздившись на спину всеми четырьмя лапами. Это мне тоже удалось заснять — должно было получиться эпично.

Соломин допрашивал задержанных, Стельмах ходил меж землянок и матерился, подсчитывая бобровые шкурки, черепа с опиленными рогами, килограммы мяса. Опера тоже осматривали, разве что не обнюхивая, каждую подозрительную ямку и щелочку.

Наконец, раздался торжествующий свист:

— Гляньте, хлопцы, какая штука! — тайник был найден под разлапистыми корнями покосившегося вяза, и теперь из него тащили самый настоящий пулемет «Максим» с бронещитком и легендарным кожухом для водяного охлаждения ствола.

Эхо войны? Тут было несколько трехлинеек, даже немецкий МР-40, ошибочно именуемый шмайсером, пара люгеров… На лице капитана Соломина появилось мечтательное выражение, когда он отвлекся от допроса и осмотрел все эти находки.

— Гера! — сказал он, перестав именовать меня «товарищем Белозором». — С меня магарыч.

* * *

В Гагали, к охотничьему домику, мы добрались только вечером. Доблестная милиция нас долго не отпускала — всякие бумажные и процедурные моменты затянулись всерьез и надолго, потом — ждали Привалова вместе с руководством Жлобинского РОВД, перед которыми нужно было сделать реверансы и провести экскурсию.

Сам полковник Петр Петрович Привалов — грузный мужчина с мощными предплечьями и квадратными лицом — не посчитал ниже своего достоинства подойти ко мне и пожать руку:

— Не ожидал, не ожидал… Я твои статьи постоянно читаю, и думал — ты в основном по архивам сидишь, или там у музыкантов интервью берешь. А тут — орел! Если еще чего накопаешь вон, связывайся с Соломиным. Сработаемся!

Я тут же обнаглел и сунулся с темой про большой и красивый материал, на разворот, подав всё в ярких красках: мол, напишу о героизме милиционеров, небезразличии простых советских людей, охране природы и взаимодействии с БООР и егерской службой. И попросил пару слов для комментария. Если сам Привалов в статье отметится — у шефа варианта другого не будет как в печать ее дать.

— Хрен с тобой, делай! Можно будет еще и профилактику правонарушений сюда приплести, мол — неотвратимость наказания… Только принесешь лично мне на согласование! — тут же добавил ложку дегтя главный районный милиционер.

Но в общем и целом — я трясся на переднем сидении стельмаховского козлика с чувством глубокого морального удовлетворения. И даже совсем не расстроился, когда, останавливая машину у крыльца домика, Ян Генрикович воодушевляюще улыбнулся и сказал:

— Сейчас поужинаем, примем по сто грамм чего там ты в Крапивне надыбал, и спать! Слышите, хлопцы? Никаких посиделок ночных! Завтра подъем в пять утра!

Дождавшись таки от меня вопросительного взгляда, старший егерь глянул на меня своими синими сияющими глазами настоящего фанатика природы и заявил:

— Мы ведь должны написать статью про оленей, верно?

И про оленей напишем, какие проблемы?

Глава 6,

в которой появляется прекрасная незнакомка

Мы умудрились до семи утра отснять оленей, я дочирикал в блокноте заметки для материалов о БООРовцах, с зеленой тоской вспоминая смартфон, который облегчал работу журналиста на триста процентов. Да и за обычный диктофон с мини-кассетами я бы многое отдал — например, постоянно лезущие в глаза Герины волосы, которые бесили и раздражали. Решил точно — раздобуду диктофон и постригусь.

В полвосьмого козлик Стельмаха уже въезжал в Дубровицу со стороны сторящейся новой районной больницы. За окнами мелькали бесконечные домики частного сектора, редкие магазины и заспанные прохожие с насупленными лицами. Я боялся представить, на что была похожа моя физиономия: совершенно дикие последние три дня не могли на ней не отразиться.

Таким образом я оказался возле дверей редакции одновременно с уборщицей Лидой, которая подметала крыльцо.

— Герман! — удивилась она. — Вы почему так рано? И где пропадали?

— В лесу, Лидия Ивановна, в лесу! Есть кто в редакции?

— То-то я на тебя смотрю — ты весь всклокоченный, и травинки в волосах… Чисто — лесовик! А в редакцию только-только Шкловский пришел.

Даня Школвский — это хорошо. У него можно одолжить кофе! Топоча ботинками по кафельному полу и цепляясь брезентовым рюкзаком за конченую штукатурку, я прошел по коридору и заглянул в отдел сельской жизни:

— Данил Давидыч, утро доброе!

— Ого! Гера, ты как на войне побывал! Два дня ни слуху, ни духу, потом шеф тут чуть ли не по потолку бегал — что-то ему там Привалов наплел… Хочешь кофе? — его лучащиеся добром и позитивом хитрые еврейские глаза выражали целый спектр эмоций.

— Да! Кофе, кофе, только кофе!

Никакого капучинатора, никакой микроволновки и электрочайника на редакционной кухне не было. Зато был холодильник, временами ревущий как раненый зверь, и электроплитка, и много шкафчиков, и диван, и табуретки, и стол, накрытый клеенкой. С лимонами. Лимоны были нарисованы так кисло, что во рту тут же начала скапливаться слюна. Одним кофе тут не обойдешься — благо заботливые БООРовцы снабдили меня половиной буханки хлеба и здоровенным шматом вяленого браконьерского мяса… То есть мясо было кабанятиной, а не браконьерятиной, конечно. До такого в своей ненависти к классовым врагам егери еще не дошли.

— Кабанятину будешь? — спросил я у Дани.

— Буду, — сказал сей представитель избранного народа ничтоже сумняшеся.

Интересно, он неверующий, или дикий кабан и домашняя свинья в чем-то принципиально отличаются друг от друга? В общем, сварив на плитке в небольшом сотейнике, который выполнял роль кофеварки, крепчайший напиток, мы уселись за столом и вот-вот были готовы приступить к кофейной церемонии, как в кухню сунулась русая голова Жени Старикова — нашего фотокора.

— О! — сказал он.

— Садись! — сказали мы.

Женя был парень что надо, это память Геры тут же выдала. И с ним нужно было дружить, если хотелось получить снимки в срок. Он заведовал фотолабораторией.

— У меня есть коржики «дамские пальчики», — сунул Женя руку в свою сумку. — Папа испек.

Он уселся на табурет, налил себе кофе, а мы попробовали коржики.

— Пальчики оближешь, — сказал Даня.

Нам со Стариковым оставалось только закатить глаза — ох и шутник! По коридору строго зацокали каблучки, и мы переглянулись: это совершенно точно была Езерская. Арина