Читаем без скачивания Провал «миссии бин», или Записи капитана Вальтера - Владимир Иванович Партолин

Поднялся — всё исподнее вымазано в «гуталине». И в лыч — одному, второму, третьему. Разъярён был так, что на людях не остановился, принялся за скотину, мирно стоявшую в ожидании корма.

Прекратил я махать руками и ногами только когда положил обе упряжки, включая и Донгуана. Оплошал в азарте.

Уставший и остывший, я с тоской поглядывал на поверженных. Лошади встать боялись, буйволы лёжа засыпали. Донгуан один поднялся — ему, вожаку, валяться в пыли не пристало. Смотрел на меня пугливо, с укором и обидой, покачивал из стороны в сторону мордой с безобразно распухшими от моего торнадо-кика губами.

Хлопцы, выбежав из барака и кинувшись за мной вдогонку, по пути перехватили погонщиков шедших за сеном, и, завидев издалека как я расправляюсь с буйволами и лошадьми, принялись тех мутузить. Мужики, следом подоспевшие, еле вызволили. Остались приводить погонщиков в чувство, хлопцы, прибежав ко мне, глаза отводили: им небёнам было неловко — нокаутировали неспешных, рассудительных и пожилых русичей, настоящих крестьян.

Я сел на землю осмотреть пятку, вспоротою рогом буйвола. Подошёл Брут и поставил на землю рядом мои ботинки. Силыч присел осмотреть рану. Из подсумка достал ягодину, оторвал от клубня пузырь, вывернул наизнанку и, соскоблив ногтями «анютины глазки», скатал. Презерватив. Не отличишь, если бы не был таким прозрачным, а был цвета, например, персика, и исходил от него персиковый же аромат. Оно и от свежей, только что сорванной ягоды пахло гуталином, а от этой подвявшей несло, как из нужника. Оторвал Силыч кусочек от кожуры, вложил в «кольцо», и все это, помазав чем-то из пенала, приложил к ране. Приклеилось. Такую же операцию проделал и с пальцами на ногах, руках, коленях. Ботинки помог надеть. Краги связал и повесил мне на шею.

Не я вас уберегу, думал я о лошадях с буйволами, наблюдая за тем с каким энтузиазмом хлопцы помогали оклемавшимся погонщикам поднять упряжки, а то спасёт, что полеводы ещё с неделю-другую будут сыты батонами и флотскими макаронами. А там прикроют экспедицию, потому как нет в этот сезон оскомины, не родит оскоминица.

Костяшки на кулаках и коленках саднили, пятку жгло огнём, хотелось тушёнки.

Подвели начальника экспедиции. Не встав, сидя на песке, из-подо лба взирал я на Мацкевича.

Хрона ты забыл сразу отдать тушёнку, и письмо жены специально попридержал, чтобы мне всучить во время мёртвого часа, а самому без опаски искать оскоминицу на полях с посевами, не сомневался я.

Военврач с трудом поднял руку и сплёвывая кровь сунул мне жетон стороной с надписью МАНДАТ и строчками: «Предъявителю сего дозволяется производить на угодьях колхоза «Отрадный» научные изыскания любыми методами и средствами». Потом подал свиток пласт-паперы из коралла «хруст писчей бумаги», с водяным знаком Правительства Марса и сургучной печатью.

— Контракт, — сказал, пошатывая пальцами зуб.

Я прочёл. Документ был странным, суть содержания сводилась к тому, что колхоз «Отрадный» освобождался от обязанностей поставок на Марс топинамбура — как подчёркивалось, на все шесть лет. Требовалось только значительно увеличить сбор и поставку островной ягоды. Прочтя документ, я, мужественный офицер спецназа, ныне стойкий председатель колхоза и ищущий с творческой жилкой агроном, впал в несвойственную мне меланхолию. Оставаться на острове ещё шесть лет! На Земле! Лично я никак не рассчитывал. Лучше под трибунал и провести остаток жизни изгнанником в «найденной норе», но — в Метро на Марсе. С женой и детьми, с друзьями на одной планете.

До ночи не находил себе места. А утром полеводы, обеспокоенные неявкой председателя в правление на распределение нарядов, нашли меня в амбаре. Здесь их руководитель сидел, обалдело уставившись на скульптуру. Ночь я месил островную глину и к утру выдал.

* * *

Урожай зимами хранился в амбаре обогреваемом буржуйками на газу, который доставляли от котлована сжатым в баллонах. К вентилю подсоединяли отвод трубопровода распределявшего газ по печкам, вот такой не задействованный отвод я и использовал. Почему и нашли меня в амбаре: Хлеб, пришедший заправить кухонный баллон, застал меня за лепкой лошади — на отводе-каркасе. Труба трёхдюймовая в два с половиной метра длиной, с концом загибавшимся к низу, была прислонена к стене, я её выволок на середину пустующего помещения и закрепил на двух, из труб таких же, «козлах». Отличный каркас для скульптуры. Лошадь, почему вылепил? Под впечатлением все ещё был: упряжки положил. Как живая, стояла лошадь… нанизанная на трубу. Скульптор из меня ещё тот, а тут получилось, и не просто хорошо — довольно реалистично. Лепил я лошадь — не конкретно коня или кобылу, последняя получилась как-то сама собой. Жеребьих гениталий под брюхом не сделал; хвост получился коротким, подрезанным, задранным вверх и в сторону, аккурат над обрезом трубы торчащей под хвостом между ног над заднепроходным отверстием. Другая часть трубы, загнутая к долу — шея — обрывалась сплющенным концом в открытой пасти. Обмазал глиной, оправил — получился язык. Пасть открыта широко, язык высунут, голова склонена, губами чуть копыт недостаёт. Ноги передние вытянуты, отставлены далеко вперёд, прямые, как палки, задние же поджаты глубоко под брюхом. Будто летела во весь опор, резко в страхе затормозила и, неистово заржав, упёрлась передними ногами и мордой в землю. Дома мой дог Цезарь в такой позе потягивался по утрам, научился у дружбана попугая Гоши. Попка, имея только две ноги, упирался как-то плечами и клювом в пол клетки, топил лапки в перьях под брюшком, зад, распушив хвост, задирал высоко, выше головы. Показывал самочке ему в пару купленной, как себя вести, но та так и не поняла ухажёра, так и сбежала в форточку девственницей. Статую хлопцы, разрезав надвое по хребту, шее и голове, освободили от трубы-отвода, оставили для устойчивости козлы-ноги. Силыч половинки сложил и стык обжёг газовой горелкой. После прошёлся пламенем по всем частям и членам животины, отчего глина спеклась, стала мутновато-прозрачной, гладкой с глянцем. Получилась… кобыла — от живой не отличишь. Потому видать, что когда упряжки загнали в амбар и последним туда вошёл вожак Донгуан, жеребец через минуту весь табун выгнал во двор. Всю ночь модуль, некогда бывший ротным пищеблоком, сотрясался, сползал по глинистому склону, пока не упёрся в вагон-ресторан, колхозную столовку.

Трое медиков в расстройстве подытожили и прослезились: за пять лет взвод, из-за отсутствия профессионализма в выращивании ржи, подсолнечника, нелюбви к топинамбуру, слопал, в пюре подмешав и в тюльку, всю ягоду-оскомину. Днём Мацкевич ушёл с упряжками в сопки искать удачи там. Крыся, не поверивший в успех, запил. Пил