Читаем без скачивания Доверие - Вячеслав Рыбаков

Глаза Чари стали на пол-лица.

- И... правда? И я - вот его дочь?

- Нет! - выкрикнула Айрис, вскочив и сделав непонятный жест руками. Никогда!

- А что же ты... Все равно не понимаю. Его дочь, скажи!

- Нет, Чари, нет, - мягко сказал Ринальдо. - Мы с твоей мамой были очень недолго. Подо мной взорвался тренажер, и я стал смешной. А твоя мама - трагическая натура, она не любит смешного.

Тогда компания студентов разлеталась с пляжа; Ринальдо не было, он, как всегда, не сумел выкроить время, был занят, и Айрис загорала сама по себе, одна, и им с Чаном, которого она давно знала как близкого друга мужа, было по дороге. Он вел орнитоптер в двух метрах над морем, вдоль скалистого берега, лавируя на предельной скорости с немыслимым мастерством, в полумраке, грозившем стать тьмою. Айрис вскрикивала ежеминутно, и Чанаргван оборачивался к ней, сверкая безукоризненной улыбкой. "Мы убьемся... столкнемся..." - пробормотала она, судорожно цепляясь за его локоть. "Не убьемся", - просто ответил он, и она поняла, что это правда. "Мы убьем кого-нибудь..." - беспомощно прошептала она, в глубине души ожидая, что он ответит: "Не убьем" - и это тоже будет правда, но он снова осветил ее абсолютно правильным полумесяцем улыбки и ответил: "Пусть не зевают" - и все в мире внезапно стало на свои места - так правильно, как она и помыслить не могла до той поры, только предощущала, что возможна некая высшая правильность и точность: кровь зазвенела раскрепощенным гонгом, а Ринальдо с его куцей мудростью, с его вымученными, причудливо и бесплодно сплетенными моралите пропал навсегда. Чан помолчал еще, потом полуобернулся к Айрис: "Это сама жизнь летит под крыло. Преданно стелется, и отлетает, и кричит: задержись, возьми меня! Он помедлил. - И ты берешь".

Этот вечер все решил. Но Чанаргван был порядочным человеком, и Айрис тоже. Он взял ее лишь через год, когда Ринальдо был уже в реанимации, и взял не подло, а на целых шесть лет.

За окном гомонили птицы.

- Мама... - беззащитно сказала Чари.

- Ну не так же это было, не так, - болезненно выговорила Айрис. Почему ты всегда лжешь?

- Чтобы мне верили, - мгновенно ответил Ринальдо.

- Слышала? - крикнула Айрис.

- Ты, например, мне верила только когда я врал и притворялся не собой. А стоило мне по рассеянности или усталости захотеть внимания к собственной персоне, а не к желанной тебе модели, я сразу вываливался из отношений. Все связи рвались. Это такая жуть была - даже когда ты меня ласкала, я не мог отделаться от чувства, что ты не меня ласкаешь, а того, кем я прикидываюсь тебе в угоду. Нам в угоду. При этом ты до самой аварии утверждала, что, кроме меня, тебе никто не нужен, что во мне твои корни...

- Перестань!

- А я всегда всем верил и очень хотел, чтобы всегда верили мне. Хотя бы в главном. Совершенно не переносил недоверия. Совершенно не понимал, как это можно - не верить. Потому что верить - это и значит: понимать, не отмахиваться от чужих слов, как от маловажной ерунды, а принимать их как требующий осмысления, учета, уважения факт природы. И, готовясь к какому-то главному - я тогда думал еще, что у нас будет главное, - я принуждал себя лгать, чтобы ты привыкла, что я не обманываю.

- Болтун... - Айрис села опять, глаза ее блестели торжеством. Сколько лет прошло, а я не могу без отвращения слышать твой голос.

Ринальдо почувствовал, как Чари снова взяла его за руку.

- Пойдемте, - сказала она тихо. - Вы хотите есть? Или... хотите, я вас провожу?

- Хочу, - сказал Ринальдо. Это была правда. Странно, подумал он, я был убежден, что давно уже разучился хотеть для себя...

- Чари, - мертво произнесла Айрис. - Если ты выйдешь сейчас из дома, можешь больше не возвращаться. Я тебя не впущу.

- Ты думаешь, я так люблю этот дом? - звонко спросила Чари.

На крыльце они остановились, и Чари глубоко вдохнула лучистый, зеленый от летних листьев воздух.

- А знаете, Ринальдо, у нас здесь птицы ручные, - вдруг сообщила она. - Вот так руку подставить - и тут же прилетит. Раньше мне нравилось их с ладони кормить, а теперь разонравилось. Не люблю ничего ручного.

- На мой взгляд, - улыбнулся Ринальдо, - для птиц быть ручными не зазорно.

Удивительное существо была эта Чари. Ей открыто можно было, не боясь обидеть или нажить противника, заявить о своем несогласии, да еще по такому чудесному вопросу, как кормление с ладони птиц.

- Для птиц - да, - нетерпеливо сказала Чари, - но и люди... Вот мама - устраивает трагедии из любящих людей, и в трагедиях этих прямо купается, рыдает, не спит... И ничего не чувствует, по-моему.

- Отчего же непременно из любящих?

- Так вот именно потому что ручные и риска никакого! Как птица. Подставишь пустую ладонь, без зернышек, - прилетит, растерянно так покрутит головкой... на один бок, на другой бок, дескать, что ж вы так обманываете... улетит. Через пять минут опять подставишь пустую ладонь - и тут как тут. И она-то рада-радешенька, что к ней прилетают именно впустую! На корм-то к кому угодно прилетят! Тщеславие одно...

- Чари, а вам никогда не приходило в голову, что синицы прекрасно все видят издалека, но просто не хотят разочаровывать пустую ладонь. Хотят сделать ей приятное, что ли... Обман на обман - а в итоге все-таки общение. Побыли вместе.

- Никак не пойму, - проговорила Чари. - Неужели вы все еще любите?

Ринальдо смущенно погладил свою лысеющую голову.

- Есть столько состояний между "любишь" и "не любишь"...

- Не могу представить, - решительно сказала Чари. - Уж или да, или нет.

- Это не совсем так, - с удовольствием не согласился Ринальдо. - И потом, Чари... Надо расставаться вовремя. Чтобы застраховать себя от одиночества. Понимаете?

- Не понимаю, Ринальдо.

- Чари. Если разойтись, покуда еще любишь, только не можешь быть вместе, - остается воспоминание. Остается надежда на новую встречу. Есть для чего жить, есть для чего становиться лучше, делать все что можешь как можно лучше... Если промедлить - душа выгорит в бесплодной борьбе и останется пепелище. - Он помедлил. - Мне часто бывает грустно, но пусто никогда. А ведь пустота хуже грусти. Грусть помогает работать. Пустота сушит, останавливает. Я никогда не стану одинок.

Чари, чуть приоткрыв рот, потрясенно и зачарованно смотрела ему в лицо. Когда он замолчал, она отвернулась, оглядывая лес, но в лесу раздался приближающийся топот, и Чжуэр, вздымая тяжелыми бутсами песок тропинки, вылетел галопом из-за поворота. Он тяжело дышал, и воротник его перетянутого ремнями комбинезона был расстегнут на одну пуговицу; но еще на бегу, поймав удивленный взгляд Ринальдо и истолковав его по-своему, как относящийся к форме происходящего, а не к самому происходящему, он застегнулся ловким, скользящим пролетом левой руки. А в правой трепетал белоснежный бланк шифрованной депеши.