Читаем без скачивания Мужской день - Борис Минаев

Всего этого мама объяснить мне, конечно, никак не могла.

– Мама, – пытался понять я, – ну почему, если он может их видеть, он не может у них ночевать?

– Ну вот не может, и все! – сердилась мама. – Ты вообще уже должен спать в это время, понял?

...Да, дядя Юра действительно старался приходить к нам уже после того, как я лягу спать. Так просила мама.

Но если это ему удавалось, было еще гораздо хуже. Я почему-то каждую ночь обязательно вставал во сне и шел в туалет, и хотя мама прибегала ко всяким всем известным маминым уловкам, чтобы я этого не делал (кто их вдруг не знает или забыл, пусть спросит у своей мамы), – вставал я обязательно, как робот. При этом я обязательно шел мимо кухни, где на раскладушке спал дядя Юра. Шел практически во сне. Не просыпаясь. И в этот момент иногда раздавался чрезвычайно густой и сложный звук – храп дяди Юры, смешанный с гудением холодильника.

У холодильников, если кто не знает, ток переменный. В связи с этим холодильники, особенно старые, очень любят помолчать-помолчать, а потом вдруг как заговорить!.. Делают они это совершенно как люди, только не простые люди, а сумасшедшие (иногда даже как буйно помешанные). Когда

холодильник начинает говорить после непродолжительного молчания (за время которого все, впрочем, привыкают к тишине, потому что к хорошему привыкаешь быстро) – он сначала трясется, потом заикается и плюется, а потом сразу берет истеричную высокую ноту. И только после этого успокаивается и начинает ровно гудеть о чем-то своем.

Так вот, если наш холодильник совпадал по фазе с дяди Юриным храпом – я мог испугаться по-настоящему. Даже, я думаю, для взрослого человека, идущего ночью в туалет, это было бы немножко неожиданно. А для меня, который и не знал, что ночью кто-то пришел и спит на кухне, – это было неожиданно вдвойне. Или втройне. Или вчетверне. Короче, я начинал иногда непроизвольно реветь и орать, а иногда – спотыкаться и биться головой о двери. В лучшем случае я просто долго не мог снова заснуть и лежал в темноте, слушая сложные звуки с кухни. А утром прилежно жаловался маме, поскольку привык ей на все жаловаться. И она тут же надолго расстраивалась.

Однако постепенно мы все друг к другу привыкли.

Дядя Юра привык к нашему холодильнику и даже стал меньше храпеть. Я привык, что у нас кто-то спит чужой и к тому, что дяди Юрины ноги торчат из кухни в коридор.

Папа привык, что вечером в дверь могут неожиданно позвонить и сказать на вопрос: «Кто там?» – «Сима, открой, это я». Мама – к тому, что дяде Юре надо готовить отдельный ужин.

Дяде Юре оставалось до полного освобождения совсем немного – пять месяцев, три, два, один... В общем, совсем

чуть-чуть. Как принято говорить, он уже задышал полной грудью. Почти. Во сне он, наверное, улыбался – если не храпел. Наступил март. Весна. Становилось тепло и тревожно. И на душе. И на улице.

... Дядя Юра в благодарность за все хорошее подарил мне первый в жизни аквариум. Он страшно любил аквариумы. Дома у него было, как я потом узнал, штук двадцать аквариумов. Светлые, теплые, с ракушками и гротами. Дядя Юра вообще был мастер золотые руки. На этом он и погорел.

Примерно так родители и объясняли мне причины дяди Юриного попадания в «пионерский лагерь».

– Дядя Юра – мастер золотые руки. На этом он и погорел, – сказал как-то раз папа.

– Ну и, кроме того, он попал под дурное влияние нехороших людей, – ответила мама. – А так-то в принципе он человек очень хороший. Но только дурак.

Я в это время находился в соседней комнате.

Тут папа, как я теперь думаю, покраснел и стал стучать пальцами себе по лбу. Как бы проверяя, на месте ли его лоб. Это был папин обычный жест.

– Ну что ты стучишь? Что ты стучишь? – возмутилась мама. – Он прекрасно все понимает. Если ты думаешь, что он чего-то не понимает, это твое глубочайшее заблуждение.

– Может, он и все понимает, – рассердился тогда папа, – только все равно дядя Юра никакой не дурак. Он несчастный человек. И это тебе прекрасно известно.

– Несчастная прежде всего твоя сестра Роза! – сказала мама тоже в сердцах. – Вот она действительно несчастная. Живет между небом и землей. Несчастная Лариска, потому что должна врать в школе, где ее отец. И я несчастная, потому что живу тут как на иголках... То ли милиция с облавой придет, то ли соседи с проверкой.

Наступила тишина.

– Так... – сказал папа тихо. – И что дальше?

– Ну ты же знаешь, что я совершенно не против! – громко сказала мама. – Я совершенно не против. Но только при чем тут несчастный человек? Не надо было кормить свою овчарку ананасами, и не было бы несчастья.

– Что? – сказал я. – Какими еще ананасами?

– Лева, ты что, подслушиваешь? – наивно спросил папа.

– Конечно, подслушиваю. Вы же и хотите, чтобы я подслушивал, – сказал я из другой комнаты.

– Нет, мы не хотим, чтобы ты подслушивал, – скандально сказала мама. – Подслушивать нехорошо. Но раз уж ты все подслушал, будь добр, выйди к нам и разговаривай с нами, а не со стенкой.

– Да пусть уж лучше со стенкой... – устало сказал папа.

– Сима! – сказала мама, как любила выражаться тетя Роза, «на повышенных тонах». – Я не понимаю! Ну в чем дело? Я Юру очень люблю. Он хороший мужик. Он погорел ни за что. Я делаю все, что в моих силах.

– А от тебя ничего и не требуется. Только держать язык за зубами.

– Да? – опять сказала мама на повышенных тонах. – А кормить его ужином не требуется? А врать соседям от меня не требуется? А вытирать сопли этому балбесу, который стукается каждый раз лбом, когда Юра храпит. Тоже не требуется? Ты же знаешь, как он храпит. Или ты не знаешь, как он храпит?

– Мама, – сказал я, наконец выйдя из своей комнаты. – Понизь тоны. Я больше не боюсь, когда дядя Юра храпит. Только я не понимаю, на чем он погорел. Его что, бензином облили?

Опять наступила тяжелая тишина.

– Лева! – вздохнув, сказал папа. – Как хорошо, что ты есть!

– Лева! – сказала мама. – Это фигуральное выражение. Просто дядя Юра попал в компанию нехороших людей. И его посадили. С ними заодно. Хотя он был почти не виноват.

– А зачем он тогда кормил ананасами свою овчарку? – спросил я упрямо.

– О боже! – застонал папа. – Ну что за бред!

– Никакой не бред, – опять обиделась мама. – Я сама видела. Берет ананас недоеденный и кидает этой своей... Лайме, что ли? Или Сайме... Я уж не помню. Давно это было.

– Да... – тихо и задумчиво сказал папа. – Пять лет прошло, как одна копеечка. Только все равно ты что-то путаешь. Никогда он не кормил собаку ананасами. Собака просто не ест ананасов.

– Ну как же не ест? Все она прекрасно ест – и колбасу, и фрукты, и пироги. Ты что, не помнишь?

Тут родители грустно замолчали. Видно, они вспоминали то счастливое время, когда жили на Кропоткинской и были совсем-совсем молодые. А у тети Розы все было хорошо. Даже очень. Только я-то всего этого не знал!

Поэтому я тоже возмутился и потребовал, чтобы мне, наконец, объяснили про собак и ананасы.

– У них был дом полная чаша! – с чувством сказала мама. – Понимаешь?

– В каком смысле? – не понял я.

– Ну это такое выражение. Это значит, что у них все было.

– Ну что все?

– Ну что-что! – начала сердиться мама. – Собака большая. Радиоприемник немецкий «телефункен». Часы золотые. У Розы шуба чернобурка. Пришлось потом продать.

– Шубу ей подарил отец, – сухо добавил папа.

– Ну тогда ты рассказывай! – наконец не выдержав, сказала мама и ушла, как всегда, на кухню, и там стала стучать тарелками и громко ворчать.

И папа начал долго и скучно мне объяснять что-то про какой-то завод, на котором сначала был один директор, потом другой директор, потом начались проверки, и выяснилось, что главный технолог организовал бригаду, которая работала сверхурочно и делала дополнительную продукцию, а потом выяснилось, что эти часы нигде не учитывались и их продавали налево...

В общем, я ничего не понял и пошел на кухню к маме.

– Мама! – сказал я. – Ну скажи честно, он был виноват?

Мама помолчала и тихо сказала:

– Ну конечно виноват... Взрослый мужик, должен был понимать, чем это все кончится. Но знаешь, сажать на пять лет – за золотые руки... Это... Это только у нас может быть. Ну штраф. Ну самое большее год условно. Но пять лет... Какой кошмар!

И мама вдруг начала всхлипывать.

Так я узнал про несчастье дяди Юры, которое от меня так долго и старательно скрывали.

Насколько я понимаю, дядя Юра в молодости просто любил деньги. По большому счету, это вообще не недостаток. Но... дядя Юра немного поспешил родиться. С такими руками и с такой прирожденной любовью к хорошей жизни ему надо было родиться гораздо позже. Однако в то время, о котором идет речь, я еще не мог осознать дяди Юрину жизнь в грядущей перспективе.

В то время, о котором идет речь, я твердо сказал себе, что сделаю все для того, чтобы милиция не проникла в наш дом, в наш двор, на нашу улицу и не напала на след дяди Юры.