Читаем без скачивания Записки судмедэксперта. На основании реальных событий - Петр Котельников

Из милосердия

Как они любили друг друга, водой не разольешь. Войну он прошел, уцелел. И она ждала его. Долго ждала, казалось, вечность прошла, но дождалась. Он вернулся в село. Имущество все помещалось в вещмешке. Вся одежда: шинель, да солдатская форма. И у нее все имущество в маленьком чемоданчике помещалось. Главное – целы оба. Ранения его ни в счет, как ни в счет и то, что у нее на ногах заметные шрамы от глубоких язв, вызванных авитаминозом.

Свадьбу сыграли вскладчину, принесли кто, что мог.

Землянку построили. Как и они сами, так и колхоз поднимался. На коровах и волах пахали. Пережили неурожайный 1946 год. Потом и солнышко глянуло на обездоленных. Фундамент дома заложили. И в поле, и дома работа, работа от зари и до зари. Темень наступала, лежали рядышком, тесно прижавшись друг к другу, ласкали заскорузлыми от работы руками, целовали соленые от трудового пота тела. Жизнь налаживалась, а вот с детьми не повезло. Как ни старались, ничего не получалась. Ходила Ирина и в село Святое, воду из целебного источника брала, пила – не помогало. Надежда еще была, все же молодые были, все еще впереди! Вот уже и дом вырос, и у них все стало, как у людей. Светлый дом, просторный, лучший на селе. У Игната Савельева руки золотые, резьбой дом покрыл, Крыльцо резное сделал. А детей все не было. Плакала Ирина, Богу молилась. Кто виноват? Может, наказание за грехи? А какие, кто ведает? К врачам не обращались. Все уже вроде есть, а жизнь не заладилась. Не слышно в доме детских голосов. Дом пуст, как пустым бывает гнездо, когда в нем не отложены и не высиживаются яйца. Он упрекал ее, она вину на него валила. Стал Игнат на других женщин поглядывать. Она ревновала его к каждой, с кем он только заговаривал. Любили прежде друг друга, что от любви той осталось? То ли от тоски, то ли от другой причины, занемогла Ирина. Тает на глазах. И к врачам ливенским обращалась, и в Орел ездила, к областным специалистам. Лекарств перепила уйму, а результата – никакого, продолжала таять. Говорили, что нарушен у нее обмен веществ, а каких веществ – не сказали. Может, и сами не знали доктора. Вот уже остались кожа, да кости. И не умирает, и не живет. Местный фельдшер почти что каждый день наведывается. Послушает, постукает, микстуру выпишет – и уходит. Ни фельдшер, ни бабки знахарки не помогли. Ирина говорила мужу: «Это землянка мои соки вытянула, здоровье высосала! Вишь, только нос, да острый подбородок остался.

В очередное посещение, когда фельдшер пришла к Ирине, она уже обмытая, во все чистое одетая, лежала в гробу. Игнат говорил фельдшеру: «Ну, Инга Васильевна, преставилась моя Ирина, отошла в мир иной, ни словечка напоследок не молвила! Так уж голубушка мучилась. Да, Вы и сами знаете, часто бывали у нас в доме. Просьба у Ирины была, чтоб не вскрывали ее. Так что помилосердствуйте, пусть идет к Богу целехонькой!»

«Конечно, конечно, – закивала Инга Васильевна, присаживаясь к столу и выписывая свидетельство о смерти. По закону она имела на это право и правом своим в полной мере воспользовалась. Иное дело, выписывая свидетельство о смерти, ну, хотя бы осмотреть тело догадалась бы. Не осмотрела, чего уж тут говорить, милосердие проявила человеческое.

А потом в прокуратуру анонимки пошли, появился повод к производству эксгумации. Эксгумировали. Труп находился в состоянии разложения, однако это мне не помешало обнаружить в чешуе затылочной кости проникающее отверстие, правильной треугольной формы. Стержень обнаруженного при обыске дома безмена позволил мне сделать вывод, что удар был нанесен им. Игнату Савельеву было предъявлено обвинение в умышленном убийстве.

«Да, не хотел я ее убивать, – оправдывался муж покойной, – но намучился я с ней, видя ее страдания. Да и она, наверное, благословила б меня. Бог видит, я это сделал из милосердия!»

Мани, мани

Советская власть заботилась, чтоб в наших карманах не скапливались развращающие человека богатства. Все было рассчитано, и потребительская корзина, и отдых, и здоровье. К беде нашей, власть не могла прогнозировать стихийные и общественные бедствия, и к борьбе с ними, как правило, не была готова. Каждая семья, каждый человек в государстве, в миниатюре повторял, свойственные обществу особенности. При малой зарплате многого не накопишь. А потребности души и желудка властью не учитывались. Вот и приходилось жаждущему и алчущему, где-то искать необходимые «тугрики», занимать. За рубежом система кредитования отлажена до мелочей. У нас она не отработана, на стихийном уровне пребывает. Каждый дающий, рисковал. Меньше риска было у берущего. Он рисковал только репутацией. Поэтому и удивительно, что находились такие, которые ссужали деньги, пусть и небольшие, тем, у кого репутация была здорово подмочена. Вот с такой репутацией и проживал гр-н Лоскутов Эдуард на первом этаже двухэтажного дома, по улице Славы, в городе Керчи. Квартира небольшая: одна комната и кухня. Обстановка крайне спартанская, в комнате – кровать и табурет. В кухне – стол, а на столе две миски и стакан. Большего хозяину и не требовалось. Он терпеть не мог всего того, что называют работой, неоднократно привлекался к ответственности за тунеядство. Выводов не делал, и продолжал следовать своей философии. В доме он никому не мешал. Днем его застать в квартире было невозможно. Вечером, он здорово пошатываясь, возвращался домой, забирался в постель, часто не раздеваясь, и мирно засыпал. За коммунальные услуги он аккуратно платил, и у ЖЭКа не было оснований применять к нему санкции принудительного характера. И, вдруг, происшествие! Жильцы квартиры, что находилась рядом, были потревожены душной августовской ночью, непривычными звуками, исходившими из квартиры неуловимого соседа. Выводя собачку на прогулку утром, сосед увидел, что створки окна квартиры Лоскутова раскрыты и, несмотря на солнечный свет, в ней горело электричество. Такового еще не бывало. Он заглянул через окно в квартиру и увидел лежащего на кровати Эдуарда, а на одеяле и простыне виднелись пятна крови. Сосед тут же позвонил в милицию. Вместе с милицией прибыл и я. Мертвое тело Лоскутова лежало на спине. Открытые глаза тускло смотрели в потолок. Рот приоткрыт, словно в крике. Острый, давно небритый подбородок, выдавался вперед. Тело Лоскутова поражало худобой и резкой бледностью, свойственной смерти от больших кровопотерь. На передней поверхности шеи были множественные поверхностные раны, скорее их можно было бы назвать кожными насечками, они не достигали подкожной клетчатки. Такие же кожные насечки были на передних поверхностях предплечий. Создавалось впечатление, что Лоскутов решил покончить жизнь самоубийством, вскрыв себе вены, да не решался, только пробовал. По средней линии верхнего отдела живота располагалась проникающая в полость живота рана. Характер краев ее и состояние углов, позволяли сделать вывод, что она причинена ножом. У меня сложилось мнение, что тут имело место самоубийство. Своим мнением я поделился с оперативниками. Но они со мной не согласились. И для этого у них имелись основания, не было ножа. Не было его ни на кухне, не было его и в комнате, где находился труп. Конечно, можно было бы предположить, что, покончив с собой, и истекая кровью, он вышвырнул нож наружу. Но поиски и под окном не увенчались успехом. Пришлось сделать вывод, что нож унесен тем, кто это все совершил, то есть здесь имело место – убийство. Теперь, в ином свете виделись и кожные насечки. Преступник не действовал поспешно, он наносил поверхностные раны обдуманно, причиняя боль, но, зная, что они не могут привести к смерти. Их множественность позволяла сделать вывод, что между нанесением каждой поверхностной раны проходил длительный отрезок времени. Иными словами, шел допрос с пристрастием. Преступник чего то требовал от жертвы, болевыми приемами пытаясь ту убедить, и только, не получив, требуемого, он в ярости нанес удар ножом в живот. Кстати, при вскрытии тела я обнаружил повреждение крупного кровеносного сосуда, что сопровождалось обильным кровотечением. Брюшная полость была полна крови, около 2-х литров, а для мужчины опасна быстрая потеря всего пол-литра крови. Женщина может перенести и большую кровопотерю без риска для жизни, ибо привыкла ежемесячно ее терять (в количестве той же полулитры)

Так, за что же пытали или пытал Лоскутова кто-то? Чем ценным он мог владеть? Ни состояние квартиры, ни образ жизни не свидетельствовали о том, что Эдуард имел у себя что-то ценное. А может, у него требовали возвращения долга? Такое предположение имело право на существование. Удивляло одно, под что давался долг? Вся округа знала о несостоятельности Лоскутова. Единственное, чем он владел, это – квартира. Не брал ли он взаймы под квартиру у кого-то? Эту версию и стали отрабатывать. След вывел на одного из соседей по дому. Тот жаждал отселения стариков, надоевших ему. И он стал ссужать деньги пьянице под его квартиру. По-видимому не сработала мысль, что убив дебитора, должника, он не только не приближался к поставленной цели, но и рисковал собственной свободой. Что поделать, если разум не срабатывает в нужный момент!