Читаем без скачивания Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим - Владимир Гамаюн

Последняя моя мысль была: «Всё кранты!» Но через некоторое время сердечко стукнуло раз, потом другой, потом ещё и пошло молотить, как и раньше, только попервах с перерывами. Да, марафонец из меня, нужно сказать, хреновый. Бог ты мой, и это в какие-то тридцать лет. Мне стыдно, и я в своё оправдание могу лишь сказать, что был тепло одет, за спиной увесистый геологический рюкзак, и самое главное – на ногах у меня были толстые, негнущееся валенки, облитые толстым слоем резины, это была так называемая спецобувь, в которой можно было только стоять на одном месте и только по стойке смирно, а не устраивать какие-то заячьи бега, пусть даже за зайчихой или поездом.

Развивая свою мысль в отношении инструкции по пользованию сими кандалами, думаю, что нужно в ней указать: годны по весу (16кг) для работы вместо водолазных бот, если обуть всех зеков в такие бахилы, то ни одному нормальному сидельцу не придёт в голову податься в бега. Как же нужно себя ненавидеть, чтоб так себя наказать, прокурору и то в голову такое не придёт. Ну вот, я вроде немного оправдался по поводу своей немощи и ничтожного результата марафонского бега по перрону.

Тут и проводница уже рядом зубами застучала вовсю, заскрежетала: «Где, старый, твой билет? Не то на следующей станции ты у меня как залетел, так же и вылетишь». Господи, неужели есть среди нас и такие вот люди? «На, на, родная, твой квиток, и будь добра, закрой свою пасть», – ответил я, подавая ей билет. Та девушка, которая помогла мне забраться в тамбур, подошла очень кстати и отвела меня в моё купе. Сняв свои чоботы, я воспарил под потолок, и, испытав неимоверное облегчение, я понял, что счастье есть, хоть и небольшое, но вот оно.

Старательская зона

Не буду описывать дорогу, она была недолгой, за окном было темно и неинтересно. В вагоне я познакомился с двумя парнями, тоже ищущими удачи, они не знали, куда ткнуться и уже давно были на мели, я угощаю их всем, что у меня было и предлагаю попытать счастья там, куда я еду за расчётом. Приехали, уломав охранников, веду их в контору, долго ждём, но, как оказалось, зря, их не взяли, и я, прощаясь с ними, желаю удачи и отдаю все продукты, они им нужнее, а меня, пока не получу расчёт, кормить всё равно будут. Один из парней на прощание дарит мне на память электронные часы. Удачи вам, старатели.

Несколько дней живу в общаге и не могу попасть на приём к глав. сморчку, он самолично решает вопросы найма и увольнения. Я смотрю на наглые, сытые морды охранников, дивлюсь артельским, зоновским порядкам и сравниваю с порядками в артелях, где батрачил раньше. Затем прихожу к выводу, что даже в колымских артелях «нравы» были попроще. В один из дней, узрев входящего преда, я на полном ходу, в наглую прусь за ним в кильватере, и вместе с ним, минуя охрану, вваливаюсь в святая святых, в его, как уже стали называть по современному, офис. Оглянувшись и узрев меня неприглашённого, он охренел, но выгонять не стал. Этот сморчок, плешивый маленько, пораспрашивал меня: Кто ты есть? А зачем? А почему? А на хрена?

Сволота. Хочу в бандиты, но на время

Потом вызвал «буха» и от фонаря велел выдать мне энную сумму, услышав которую, пришла моя очередь охренеть и сесть на жопу. Выходит, что я только за харчи пахал в той «кислой» долине и даже домой не смог послать ни копейки?! У меня возникло сильное, острое, как понос желание размазать его по стенке, но я даже не заметил, когда и где он нажал на кнопочку. И тут же дюжие артельские вертухаи-держиморды взяли меня под белы рученьки, поднесли к кассе, где мне не глядя, и даже без ведомости сунули тощую пачку мелкоты, потом сопроводили до барака, чтоб я взял свой рюкзачок, и почти вежливо выставили за ворота. Я понял, что этот процесс увольнения у них отработан на ять.

Всё, теперь вход для меня закрыт, и я здесь персона нон грата. Заглянул я в свою трудовую, а там даже записи нет, и хрен кому теперь докажешь, что ты работал на этого «хмыря болотного», и он тебе не заплатил. Не зря вот такие «мухоморы» и «поганки» боятся, воздвигают двойные до небес заборы, они и бабу свою «имеют», наверняка под бдительным оком охранников. До меня доходит простая истина: будь они другие, они бы не были тем, кто они есть. Если в плохом можно найти хорошее, то я рад, что мне хоть трудовую вернули, даже если она и без записи.

Братки-бандиты, возьмите меня к себе хоть на время, мне бы только вернуть, вырвать у жлоба-«мухомора» свои бабки, а там и видно станет, возможно, нам и дальше будет по пути? Несмотря на мой северный, стойкий иммунитет от неприятностей, на душе у меня гадко и оптимизм на нуле. Но насрать на всех вас, господа жлобы и крохоборы, мы один чёрт прорвёмся, мы не пропадём, а вам всем рано или поздно хана придёт. Рюкзачишко с пожитками на плечо, рулю на железнодорожный вокзал. Теперь мой путь лежит по БАМовской ветке до станции «Ерофей Палыч» и в посёлок тоже Ерофей Палыч Амурской обл. Все мои надежды отныне связаны этой артелью. Удачи мне, удачи!

Старатели, п. «Ерофей Палыч»

И вот она, станция «Ерофей Павлович» с одноимённым названием посёлка в Амурской области. Выхожу из вагона на низкий причал, ж д вокзала, поезд стоит здесь недолго, пассажиров мало. Высадив прибывших, но никого не посадив, поезд разочаровано гуднув, опять медленно трогается, а в след ему раздаются ехидные свистки дежурного по вокзалу.

Словно обидевшись, тепловоз поднапрягся, и вагоны всё быстрей побежали по рельсам, поблёскивая стёклами окон, унося на Восток отпускников, рыбаков, геологов, старателей и прочий беспокойный люд, всех тех, кому покой только снится и кто не может жить иначе. Проводив глазами последний вагон с красными фонарями на корме, я оглядываюсь.

Маленький деревянный вокзальчик с палисадом, огороженным невысоким заборчиком с облезлой синей краской. В палисаде живут весёленькие, зелёные ёлки и голубые ели, а притулившиеся по углам бесстыжие, уже нагие, берёзки навевают жалость и тоску.

Если всё будет хорошо, этот железнодорожный пейзаж я увижу только глубокой осенью, когда эти берёзки только начнут обнажаться, сбрасывая свой летний, пожелтевший сарафан и последние, уже засохшие серёжки, а ёлки и ели, разродившись своими шишками, семенами, будут по-прежнему блистать зеленью наряда. Но хватит лирики, я спрашиваю у аборигена дорогу и, полный самых радужных надежд, устремляюсь за посёлок, на базу старательской артели, где меня ждут работа, кров и пища.

Артель находится в двух-трёх км от посёлка и в пятидесяти метрах от железной дороги, думаю про себя: «Как они здесь живут, ведь этот грохот поездов днём и ночью?» Я ещё не знал, что перестука колёс, как и самого грохота поездов никто попросту не замечает, не знал, что и мне, привыкшему к рёву дизелей на буровых и судовых силовых установок, вскоре тоже всё будет до лампочки.

Спрашиваю работяг, где контора и захожу к председателю артели для знакомства и собеседования. Он долго листает мой трудовой «талмуд», который у меня на двух языках и в двух томах. Я начинал свой трудовой путь в тринадцать лет на целине в Казахстане, и на обложке трудовой было написано «Енбек китапшасы», что и означало – трудовая книжка. Ну а два тома получилось после двадцатилетней работы на северах в разных экспедициях, старательских артелях и на всевозможных сезонных работах.

Председатель ищет запись о работе и стаже бульдозериста, но её нет. В последней, колымской артели мне отметили только работу слесарем по ремонту бульдозеров «Комацу» и «Катерпилллер», а то, что я бульдозерист и мониторщик не зафиксировали, я же, будучи после тяжёлой аварии и почти четырёхмесячного пребывания в госпитале Сеймчана, не обратил внимания на то, что там мне намалевали кадровики.

Пред долго что-то кумекает и направляет в мастерскую на ремонт бульдозеров Т-170, Т-130. Выбора у меня нет, и я спешу согласиться, потом иду, устраиваюсь с ночлегом, а вечером, скудно поужинав, заваливаюсь на вагонную плацкартную шконку и, не замечая почти минусовой температуры в вагоне, проваливаюсь в небытие. Утром выхожу на работу, и «погнали наши городских». Скрипи зубами, но терпи, хотя на дворе ещё зима, но и долгожданная осень уже недалече, семь месяцев пролетят, не заметишь, если не сломаешься раньше срока.

Становлюсь я упрямей, прямее,Пусть бежит по колоде вода,У старателей всё лотерея,Но старатели будут всегда!

Об артели, быте, отношениях

В артели человек сто криворожских хохлов и человек десять русаков. Хохлы, как и положено, все сваты, браты, кумовья, кенты кентов и просто соседи. Я сам родился на Украине, но никакой радости от встречи с земляками и перспективы дальнейшей совместной работы я не испытывал. У меня уже был печальный опыт общения с этими жертвами неудачных абортов, но поживём-увидим, может, и уживусь с этими чертями, всё равно выбора у меня нет. Старательский люд ютится в списанных железнодорожных, снятых с колёс, пассажирских вагонах, они дёшево обошлись артели, но для старателей это далеко не лучший вариант. В вагоне можно перекантоваться несколько суток, пока ты доедешь из точки А в точку Б, но жить в нём шесть-семь месяцев подряд не больно удобно, к чему, впрочем, привыкаешь, не замечая сам, когда и как.