Читаем без скачивания Поцелуй льва - Михаил Яворский

Богдан соскочил с подоконника и отчаянно жестикулировал мне уже от дверей. Опустив глаза, я опрометью кинулся к нему. На обратном пути мне снова попал в глаза написанный толстыми красными буквами лозунг: «Мы были ничем. Мы станем всем!»

Не каждый кто в рясе, монах.

НОЧНЫЕ КРЫСЫ

Начали появляться безошибочные признаки того, что дни нашей милиции подходят к концу. И не только потому, что мы не знали цели нашего патрулирования. Под конец недели нашего патрулирования мы были такие уставшие, что едва не падали с ног. Винтовки становились всё тяжелее, а улицы, на которых мы патрулировали ― всё нуднее.

Сначала мы высоко летали на волне энтузиазма и таинственности неизвестного. Мы выделили небольшую часть города как свою территорию, а однажды даже решились «нарваться» на «красных милиционеров», основным занятием которых была водка и женщины. Первым делом они захватили винокурню на Кульпарковской, провозгласили её «народной собственностью» и отказали другим в доступе к спирту. Потом они превратили усадьбу Потоцкого в «Дворец культуры» и использовали его для пьяных оргий. Они хвастались, что пригласили на открытие Дворца несколько монашек из монастыря св. Василия и «развлекали» их до самого утра. Они сказали, что бедным женщинам после стольких лет воздержания только этого и надо было. Одна из монашек убежала и попросила у нас защиты.

Были и другие признаки завершения нашей милицейской службы. Эти признаки можно было наблюдать только во время ночного патрулирования.

В первую неделю после того, как Красная армия прокатилась через город, чтобы установить новую границу с Германией, город напоминал ребёнка, который потерялся. Им некому было руководить. Испуганные жители, не зная что ожидать, не выходили из домов. Только самые смелые решались выйти на улицу.

Ночью улицы были ещё безлюднее. В это время можно было встретить разве что бездомных собак, кошек и ещё милиционеров и грабителей. Газовые фонари, которые перед войной каждый вечер зажигали, теперь стояли, словно молчаливая память прошедших времён. К удивлению, темнота что накрыла город, открыла небо. Теперь чётко было видно мерцающие звёзды, даже наименьшие, рассыпанные по Млечному пути. Именно поэтому я отдавал предпочтение ночным патрулированиям. Открытое небо напоминало мне про Явору, где не было ни газа, ни электричества, ни уличных фонарей. Там улицы освещало чистое небо, а жилища ― керосиновые лампы.

Но недавно на сцену ночного города вышли новые актёры. Время от времени появлялись малые и большие отряды Красной армии, маршируя в неизвестном направлении, исчезая бесследно, как ночные приведения. Встречая этих ночных посетителей, мы всегда приветствовали их, но в ответ никогда ничего не слышали. Они вели себя так, словно мы не существовали. Мы называли их ночными крысами. Тихонько, как тени, они под покровом ночи захватывали общественные здания. Горожане не знали, что творилось ночью, а днём жили слухами.

Центром всех слухов была Краковская площадь, расположенная недалеко от Оперного театра на берегу вонючей Полтвы ― речки, которая служила городу сточным рвом. Площадь и часть города около бульвара Легионов была центром Еврейской милиции. Её члены носили красные повязки с изображением чёрного серпа и молота. На территорию враждебных милиций мы ходили только тайно, без винтовок, хотя я и брал свой короткоствольный револьвер. Так я себя чувствовал выше и важнее.

На Краковской площади народ собирался раньше, чем в какой-либо другой части города. Первыми приходили дезертиры, бандиты и обанкротившиеся из-за войны проститутки. К ним присоединялись те, кто хотел что-нибудь продать или обменять, поэтому площадь вскоре превратилась в чёрный рынок. Сигареты, хлеб, водка, соль, сахар, одежда ― тут было всё, но по бешенным ценам. Женское тело было дешевле.

Впрочем большинство приходило сюда поговорить, в поисках новостей. Догадки, правда и ложь на Краковской сплетались в слухи. Отсюда они расходились по всему городу.

При каждом пересказе их раздували, украшали, искривляли и всегда выдавали за самые свежие новости. Казалось, что тут можно услышать всё: выдуманные истории про оголённую женщину без головы ― княжну, казнённую в ХІІІ столетии, которая в полночь ездит верхом вокруг Высокого Замка; про маньяка Макса, который насиловал и расчленял свои жертвы; про Божью Матерь, которая плачет, закрытая в тёмной часовне; про вооруженных мальчиков, которые грабили дома и магазины (наверно это про нашу «детскую милицию»); про дикие оргии в монастыре кармелиток; про сумасшедшего епископа и бывшего польского генерала, которые проводили чёрные богослужения в костёле св. Елизаветы; про предсказания Ностардамусом о кровавом потопе в Европе. Чем больше жестокими и невероятными были эти истории, тем больше нам хотелось их слушать.

Но в один солнечный день всем слухам был положен конец. Внезапно, среди белого дня город заполнили солдаты Красной армии. Вооруженные часовые стояли возле Ратуши, почты, арсеналов, железнодорожных станций, школ, театров, больниц, тюрем. Типографии тоже были взяты под охрану, как мосты и подземные переходы.

Радиоволны вдруг зазвучали традиционной русской музыкой, которую время от времени разбавлял «Интернационал» ― гимн всех трудящихся. Бесконечно повторяли, что благодаря Красной армии мы были освобождены от «буржуазного ига». Отныне мы свободны. Наступило утро светлого будущего.

Кроме новых мелодий, языка, имён, терминологии и радио, в городе появились и новые газеты: «Правда» и «Известия», большого формата, русскоязычные газеты, которые были напечатаны в Москве, и «Советская Украина», меньшего формата, на моём родном языке.

Как и радио, вся пресса объявляла нас вольными и свободными, чем мы благодарны коммунистической партии и её вождю ― «великому Сталину». На первых страницах размещались огромные портреты великого вождя с лучезарной, доброжелательной улыбкой. Ниже ― фотокарточки радостной толпы людей, благодарной за своё освобождение.

Объявления Народного комиссариата внутренних дел провозглашали первые приказы. Завтра все должны были выйти на свою прежнюю работу. Всё оружие и коротковолновые радиоприёмники необходимо было сдать в течении 24 часов. За неподчинение, было написано в объявлениях, будут строго наказывать.

Некоторым старшеклассникам было жаль заканчивать наши милицейские приключения. Мы же с Богданом облегчённо вздохнули, лишившись винтовок. Когда мы их сдавали в бывшем кабинете директора, Богдан спросил: «А твоя игрушка?» Он знал, что у меня есть револьвер, а я знал, что он увлекался латинскими поговорками, поэтому ответил: «Omnia mea mecum portand»[18]

«Диктатура пролетариата… это самая безжалостная война… с буржуазией»

«Мы формируем свои жилища, а потом жилища формируют нас»

ЯЗЫК БУДУЩЕГО

Порядок в школе наводили целую неделю. Мы все старательно работали под руководством школьного уборщика. Ребята делали тяжёлую работу ― носили столы и лавки, а девочки чистили полы, стены, окна. Распространялись слухи, что по непредсказуемой новой системой новым директором школы будет уборщик. Как по мне, он это заслужил, почти всю жизнь скобля полы и туалеты.

Я вошёл в школу в день её официального открытия, переполненный любопытством и смешанными чувствами. Перед войной я всегда боялся пересекать вестибюль ― сверху на лестнице стоял суровый директор и поворачивал обратно тех из нас, у кого была мятая форма, грязный воротничок, или не должным образом прикреплена на левом рукаве синяя нашивка с серебряной окантовкой и номером нашей школы.

Я всё это вспомнил, когда переступил порог школы. А что, если тот бог мести где-то прячется, тайно посматривая на меня? Отлично! Пусть видит, что я не одел ни пиджак, ни галстук, а верхняя пуговица моей рубашки расстёгнута, а штаны помяты. Большинство ребят выглядели так же как я, в отличие от девочек. Так же как и перед войной, на них короткие юбчонки в складку цвета морской волны и выглаженные белые рубашки.

Я, наверное, опоздал, потому что когда зашёл в класс, все повернулись. Они засмеялись, увидев что я не учитель, но быстро замолкли, так как в нескольких шагах сзади меня внезапно появился преподаватель. Я уселся рядом с Богданом, за той же партой, что и до войны. Как и раньше, перед нами сидели две девочки: Нора, которая постоянно скулила, и Соня с «хвостиком», которая играла на мандолине в школьном оркестре.

В напряжённой тишине ожидания мы изучали нового учителя с головы до пят. Не было сомнений, кто он такой. С первого взгляда я узнал в нём «советчика», одного из множества гражданских, которые с недавнего времени начали прибывать из Советского Союза. Они появились, словно ниоткуда, в тот день, когда все общественные здания были взяты под охрану. Их легко было узнать по странной стрижке, мешковатой грубой одежде и тяжёлой поступи. В тёплые дни они единственные носили шапки из искусственного меха и серые ватники. Выглядели они все одинаково.