Читаем без скачивания Презумпция виновности - Лариса Матрос

— Надо тут отдать должное Заславской и Аганбегяну, — сказал, перебив Вадима, Сергей. — Они всегда, как могли, противостояли этому и делали все, чтобы туда ездила молодежь.

— Да-да, я совершенно согласен с тобой, — поддержал Вадим. — Так вот, хотя все понимали, что создание института — это прежде всего политика, все же наши трудяги-социологи в лице Шубкина, Шляпентоха, Ядова, Левады, Шкаратана и других, подобно Остапу Бендеру, который считал, что для того чтобы реализовать свой план, ему нужна хоть какая-то контора, были рады самому этому факту создания института, волей-неволей дающего права гражданства их любимой социологии. Поэтому, засучив рукава, они стали там работать. Но директором партначальство назначило ортодоксального марксиста, который был призван бдеть за направлением социологических мыслей и исследований в «нужном» направлении…

— Дорогой, Вадик, ты во всем прав, — сказал Юра, — только в своем высказывании употребил лишнее слово. Ты сказал, что директор должен был «бдеть за направлением мыслей». Так за этим ему следить как раз не нужно было, поскольку мысли в этом институте с самого начала были совершенно исключены.

Вспомните, как организаторы бились над названием института. И придумали: ИКСИ — Институт конкретных социальных исследований. С чьей-то легкой руки это слово «ИКСИ» произносилось с особым выделением буквы «к», на которой ставилось особое ударение, и после паузы произносилось «си». Получался, с одной стороны, эффект заикания, с другой — как бы подчеркивалась ненужность этой буквы «к», спотыкание о нее. И это было не случайно, потому что все понимали, что в этой букве «к» заложена концепция института, ведь буква «к» — начальная в слове «конкретные», должна была висеть над каждым, словно молоток, вбивающий головки всех гвоздиков на одном уровне, дабы не допускать малейшего движения мысли выше уровня анализа анкетных опросов.

Любая попытка обобщения социальных процессов и явлений, выходившая за рамки слова «конкретные», обзывалась «словоблудием», «голым теоретизированием», «общими рассуждениями». В единственном в стране социологическом журнале под названием «Социологические исследования» теоретические статьи вообще не принимались. «Конкретика», за которой стояло описание ответов на вопросы прошедших строгий контроль в обллитах анкет, было ключевым словом в деятельности социологических коллективов, программ и всей социологии.

— И вот результат, — сказал Сергей, — теперь, когда грянуло время перемен, мы, гуманитарии, оказались банкротами. Что? Что можем мы положить на стол тому же Горбачеву, чтобы подсказать хоть какой-то ответ на извечный русский вопрос: «Что делать?». Зато как быстро все восприняли как индульгенцию слова Андропова о том, что мы не знаем общество, в котором живем.

Помните, что творилось, когда Андропов на пленуме ЦК в восемьдесят третьем году произнес эти слова. На всех семинарах и конференциях и мы, и все наши начальнички как великое открытие двадцатого века цитировали слова генсека, которые ему нужны были только для того, чтобы оправдать провалы в экономике. Мы, бедные, завезенные в СССР инопланетянами, сегодня-де вдруг оказались в этом обществе и не знаем его.

Если вы помните, Андропов в том своем докладе прошелся по науке, которая не подсказала, что такое наше общество есть сегодня и чем мы будем завтра. Конечно, понятно, что они, партийные идеологи, гуманитарную науку душили, а сейчас это бумерангом бьет по ним же. Они и вправду горюют, что не знают, что же это за общество мы построили… А раз не знают, действуют вслепую, и все время — провал за провалом. Но где же эти наши гуманитарные подпольные Дубинины и другие, которые во времена клеймления генетики сидели в подвалах, изучая свою дрозофилу, а когда времена изменились, вернулись к своей науке не с пустыми руками. Где, где подпольные, самиздатские результаты исследований нашего общества, его социальной структуры, реального положения различных групп, их отношения к власти и тому подобное. Где? Я этот вопрос задаю и себе.

Ведь вспомним историю: у декабристов, например, были свои проекты государственного устройства общества, о котором они грезили. И это были не просто фантазии, эти проекты сопровождались анализом реальной ситуации в обществе. У них были проекты конституций, где все продумывалось.

А что есть у нас? Вот и разводим руками, почему вместо дружбы народов навеки обнажилась межнациональная рознь и началось кровопролитие; вместо радости первым росткам свободы — полное неумение ею пользоваться, вместо однородной классовой структуры — раздираемые противоречиями, противоборствующие страты, вместо процветающих укрупненных деревень, ведущих к «слиянию различий между умственным и физическим трудом», — полный развал сельского хозяйства, неумение и нежелание трудиться на земле тех, чьи предки сытно кормили державу в прошлом и имели излишки для продажи за рубеж.

— Да, Юра, ты затронул очень важный аспект, — сказал Вадим, отойдя от окна, которое он открыл, потому что в комнате стало очень душно, — ведь мы привыкли, что наша наука — это нечто вроде десерта на общем столе нашей жизни, и не задумывались, что ее ошибочное развитие не только не нейтрально по отношению к обществу, но крайне вредно влияет на повседневную жизнь. Кто знает: если б тогда, с того семинара по социальной стратификации, некоторые из нас не обиделись бы за посягательство на ленинский подход к социальной структуре, а способствовали началу изучения подлинного соотношения социальных сил в обществе, забили бы в набат,(как теперь это делают публицисты), о наличии у нас особого класса эксплуататоров — номенклатуры, все было бы иначе.

Может, если б тогда в анализе общественной структуры мы бы по-ленински не загнали интеллигенцию в «прослойку» между рабочими и крестьянами, а определили ее подлинное место в условиях научно-технической революции и трубили о необходимости создания для нее системы моральных и материальных стимулов, мы бы не оказались в таком позорном отставании от прогресса. Не было бы проблемы «утечки» мозгов, которая спать не дает бюрократам от науки. А спать им не дает философия собаки на сене, суть которой: «сам не ам, и другому не дам».

— Владимир Шубкин, — сказал Виктор, — назвал их поколение шестидесятников «спровоцированным поколением». Мы, хоть и были помоложе их, но начало шестидесятых годов — это начало нашей самостоятельной жизни, поэтому я себя тоже отношу к шестидесятникам. Да, нас спровоцировали на мысль, на поступки. Вспомните знаменитую историю с «Письмом сорока шести».

— А что за письмо? — спросил Митя.

— А было дело, когда сорок шесть сотрудников из разных институтов Академгородка написали коллективное письмо Брежневу и в другие инстанции по поводу дела Гинзбурга, — ответил Юра.

— Вы знаете, ребята, — сказал вдруг Андрей, — получилось, как в той шутке: «случайно в кустах оказался рояль». Представьте себе, сегодня я получил письмо от друзей из Академгородка, и они мне прислали газету, где это письмо опубликовано.

— Да-да, — подтвердила Инга Сергеевна, — я помню, что где-то летом в газете «Наука в Сибири» это письмо с постановлением райкома партии о реабилитации его авторов было напечатано.

— Точно, — продолжил Андрей, доставая конверт из спортивной сумки, в которой он принес напитки. — Я его вынул из почтового ящика, когда выходил из дому по дороге сюда и успел в подъезде только пробежать глазами. Вот она — газета от двадцать восьмого июня сего года. А письмо, между прочим, очень короткое, и, если хотите, могу прочитать вслух с выражением.

— А что, почему бы не обратиться к первоисточнику, — сказал Вадим. — Мы ведь только слышали об этом «монстре» − письме, взбудоражившем всю советскую власть. А что в нем на самом деле никто, кроме «подписанцев», толком и не знал. Так, только по слухам. Так что, давай, Андрей.

— Итак, — начал Андрей, — поглядывая на газету, — , − сначала, справедливости ради, я зачитаю текст, который предваряет это письмо. Вот, — Андрей, как иллюзионист в цирке, раскрыл листок газеты, тряхнул им и пальцем указал на маленький текст, обведенный квадратной рамкой, которая вверху была «разрезана» огромными буквами: ПОСТАНОВЛЕНИЕ Бюро советского райкома КПСС от 12 июня 1990. Андрей начал читать текст, обведенный рамкой: − «Вернувшись к постановлению бюро от 16 апреля 1968 года, бюро Советского ЦК КПСС находит его ошибочным по существу, отражающим принятые в то время представления о методах идеологической работы, исходящим из искаженного понимания соотношения общечеловеческих и классовых ценностей, что привело к развитию застойных явлений в общественной жизни Академгородка, и постановляет:

Конец ознакомительного фрагмента.