Читаем без скачивания Кот со многими хвостами. Происхождение зла - Эллери Куин

Старик остановился и повернулся:

— Что-что?

— Шесть убийств имеют некоторые общие элементы.

— Общие элементы?

Эллери кивнул.

— И сколько же их? — осведомился инспектор.

— По меньшей мере три. Но я подумываю и о четвертом.

Отец подбежал к нему:

— Что это за элементы, сынок?

Но Эллери не ответил. Старик подтянул брюки и молча вышел из комнаты.

— Папа.

— Что? — послышался сердитый голос из прихожей.

— Мне нужно время.

— Для чего? Чтобы Кот мог свернуть еще несколько шей?

— Это удар ниже пояса. Ты должен знать, что иногда в таких делах нельзя торопиться.

Эллери вскочил на ноги, слегка побледнев.

— Папа, эти элементы что-то значат. Должны значить! Но что?

Глава 4

В этот уик-энд Эллери постоянно нервничал. Часами он возился с компасом, линейкой, карандашом, миллиметровкой, вычерчивая таинственные статистические диаграммы, но в конце концов бросил их в камин и предал огню. Инспектор Квин, увидев, как его сын в это немыслимо душное воскресенье греется у камина, заметил, что если он должен жить в чистилище, то намерен каким-то образом понизить температуру.

— В аду не бывает вентиляторов, — мрачно усмехнулся Эллери. Он отправился в свой кабинет и закрыл за собой дверь.

Однако его отец последовал за ним:

— Сынок.

Эллери стоял возле письменного стола. Он не брился три дня, и кожа под отросшей щетиной казалась зеленой.

«Эл больше похож на какой-то диковинный овощ, чем на человека», — подумал инспектор.

— Сынок, — повторил он.

— Папа, я, пожалуй, сдамся.

Инспектор усмехнулся.

— Ты отлично знаешь, что не сделаешь этого. Хочешь поболтать?

— Если ты можешь предложить тему повеселее.

Старик включил вентилятор.

— Ну, всегда можно поговорить о погоде. Кстати, слышно что-нибудь от твоей… как ты их называешь… нерегулярной команды?

Эллери покачал головой.

— Как насчет того, чтобы прогуляться по парку? Или прокатиться на автобусе? Можешь не бриться. Ты не встретишь никого из знакомых — на улицах пусто. Что скажешь, сынок?

Эллери посмотрел в окно. В небе над крышами домов виднелась темно-красная кайма.

— Чертов уик-энд!

— Послушай, — настаивал инспектор. — Кот действует строго по рабочим дням. Ни одного удушения в субботу или воскресенье, а единственный праздник с начала своей деятельности — 4 июля[41] — он также проигнорировал. Так что в уик-энд перед Днем труда[42] мы можем не беспокоиться.

— Ты же знаешь, что представляет собой Нью-Йорк накануне Дня труда. Пробки на всех дорогах, мостах, туннелях. Все возвращаются в город в одно и то же время.

— Брось, Эллери! Давай сходим в кино. Или знаешь что? Пойдем поглядим ревю. Сегодня я не возражаю поглазеть, как дрыгают ногами.

Эллери попытался улыбнуться.

— Я бы пошел только вместе с Котом. Развлекайся без меня, папа. Я сегодня не в настроении.

Инспектор, будучи разумным человеком, удалился. Но он не пошел глазеть, как дрыгают ногами, а поехал на автобусе в Главное полицейское управление.

Темнота стала вишневой, когда нож гильотины скользнул к его шее. Он был спокоен, даже счастлив. Телега внизу была набита котами, которые торжественно вязали шелковые шнуры голубого и оранжево-розового цвета, одобрительно при этом кивая[43]. Маленький котенок, не больше муравья, сидел под самым его носом, глядя на него черными глазками. В тот момент, когда нож коснулся его шеи, он ощутил резкую боль, и ему показалось, что тьма внезапно рассеялась, и яркий свет хлынул отовсюду…

Эллери открыл глаза.

Щеку царапало что-то, лежащее на письменном столе. Он заинтересовался, что именно прервало кошмарный сон, когда понял, что телефон в отцовской спальне звонит с удручающей монотонностью.

Эллери встал, прошел в спальню и включил свет.

Без четверти два ночи.

— Алло. — Шея продолжала болеть.

— Эллери! — Голос инспектора пробудил его окончательно. — Я звоню уже десять минут.

— Я уснул за столом. В чем дело, папа? Где ты находишься?

— Где я могу находиться, звоня по этому телефону? Я весь вечер болтался в управлении. Ты одет?

— Да.

— Встретимся в многоквартирном доме «Парк-Лестер» на Восточной Восемьдесят четвертой, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню.

Час сорок пять ночи. Значит, День труда уже начался. От 25 августа до 5 сентября. Одиннадцать дней. Между убийствами Симоны Филлипс и Битрис Уилликинс прошло десять дней. Сейчас на один день больше…

— Эллери, ты слушаешь?

— Что? — Голова раскалывалась от боли.

— Ты когда-нибудь слышал о докторе Эдуарде Казалисе?

— Психиатре?

— Да.

— Невозможно!

Он с трудом брел по узенькой дорожке здравого смысла, пока ночь не разлетелась на миллион блестящих осколков.

— Что ты сказал, Эллери?

Он чувствовал себя затерянным в космосе.

— Это не мог быть доктор Казалис. — Эллери собрал нее силы.

В голосе инспектора послышались хитрые нотки.

— Почему ты так считаешь, сынок?

— Из-за его возраста. Казалис не может быть седьмой жертвой. Это исключено. Тут какая-то ошибка.

— Из-за возраста? — Старик был ошарашен. — Какое отношение имеет к этому возраст Казалиса?

— Ему ведь около шестидесяти пяти? Это не укладывается в схему.

— Какую еще схему? — рявкнул старик.

— Ведь это не доктор Казалис, верно? Если это он…

— Можешь успокоиться — это не он!

Эллери вздохнул.

— Это племянница жены Казалиса, — сварливо продолжал инспектор. — Ее звали Ленор Ричардсон. Ричардсоны живут в «Парк-Лестере». Отец, мать и девушка…

— Ты знаешь, сколько ей было лет?

— Думаю, двадцать пять, самое большее — под тридцать.

— Она была замужем?

— Вряд ли. У меня очень мало информации. Я больше не могу говорить, Эллери. Приезжай скорее.

— Сейчас буду.

— Погоди! Откуда ты знаешь, что Казалис не мог…

«Дом на другой стороне Центрального парка», — думал Эллери, глядя на трубку на рычаге. Он уже забыл, что положил ее туда.

Телефонный справочник…

Он вернулся в кабинет и схватил справочник по Манхэттену.

Ричардсон…

Ричардсон Ленор, Вост. 84-я, 12/2.

Под тем же номером значился Зэкари Ричардсон.

Эллери побрился и переоделся, пребывая в блаженной нирване.

Позднее ему удалось синтезировать свои ночные впечатления в единый комплекс. Ночь была беспорядочной. Лица мелькали в воздухе, голоса прерывались, текли слезы, входили люди, звонили телефоны, строчили карандаши… Двери, шезлонг, фотография, фотографы, измерения, маленький посиневший кулачок, покачивающийся шелковый шнур, золотые часы в стиле Людовика XVII на камине из итальянского мрамора, картина маслом с изображением обнаженной женщины, книга в рваной обложке…

Но мозг Эллери был подобен машине. Любые факты поддерживали его в движении, рано или поздно приводя к результату.

Сегодняшний результат Эллери, как запасливая белка, спрятал в кладовую, чувствуя, что он понадобится в будущем.

Внешность самой девушки ничего ему не сообщила. Эллери мог судить о ней только по фотографии: плоть, застывшая в разгаре борьбы за жизнь, являла собой бессмысленную окаменелость. Она была маленького роста, с мягкими и вьющимися каштановыми волосами, вздернутым носом и (судя по фотографии) «обидчивой» складкой рта. Волосы недавно причесаны, ногти — наманикюрены. Под шелковым халатом дорогое белье. В момент нападения Кота она читала потрепанную книгу «Твоя навеки Эмбер»[44]. Остатки апельсина и несколько вишневых косточек лежали рядом с шезлонгом. На столе находились ваза с фруктами, серебряный портсигар, пепельница с четырнадцатью испачканными губной помадой окурками сигарет и серебряная настольная зажигалка в форме рыцаря в доспехах.

В блеклой синеве смерти девушка выглядела на пятьдесят лет, на недавней фотографии ей можно было дать восемнадцать. В действительности ей исполнилось двадцать пять, и она была единственным ребенком в семье.

Эллери отбросил Ленор Ричардсон как прискорбный, но бесполезный факт.

Живые поведали ему не больше.

Их было четверо: отец и мать убитой девушки, ее тетя, миссис Казалис, — сестра миссис Ричардсон — и сам знаменитый доктор Казалис.

В их горе не ощущалось семейного товарищества. Это послужило для Эллери стимулом и он стал внимательно изучать одного за другим.

Мать провела остаток ночи в непрерывной истерике. Миссис Ричардсон была роскошной дамой средних лет, чересчур разодетой и увешанной драгоценностями. Эллери казалось, что она испытывает хроническое беспокойство, не связанное с ее горем, словно ребенок, терзаемый коликами. По-видимому, эта женщина цеплялась за жизнь, как скряга. Золото ее молодости померкло, а то немногое, что оставалось, она покрывала яркой позолотой и упаковывала в экстравагантный самообман. Теперь она кричала и ломала руки, как будто, потеряв дочь, нашла нечто, давно пропавшее.