Читаем без скачивания Кадын - владычица гор - Анна Никольская

Слушает Су-ээзи топшуур сладкозвучный, слушает песню девичью. Голову набок склонил, веки прикрыл — нравится, однако!

А другим духам, что в озере холодном сидят, завидно. Шеи долгие вытянули, уши длинные распрямили, глядят-слушают, а на берег выйти трепещут. Запищали-заголосили духи от злости, от зависти. Да так пронзительно, что Кадын играть перестала, топшуур отложила в сторону. Смолкла старая песня кайчи.

Поглядела девочка на озеро, что за шум? А любопытных духов уж и след простыл. На дно нырнули, под коряги да под камни забились, от человеческих глаз спрятались. Лишь луна круглая, дебелая озёрную гладь серебрит, да круги от трусишек-духов по воде во все стороны расходятся. А на самой поверхности мелкие, белые, как варёные клецки в похлёбке, колобки плавают. Много их: сотни, а может, и тысячи.

Удивилась девочка диву такому, подняла правую бровь и спрашивает:

— Что это, Су-ээзи, за колобки на воде белые?

Смутился дух воды, от огня морду хитрую отворачивает и тихим голосом скулит:

— В двух словах не расскажешь — тут долгий сказ нужен.

— Ничего, ночь длинная, — принцесса ему отвечает. — Говори, не то прогоню тебя в озеро холодное!

— Давным-давно, когда на Алтае ни гор, ни холмов ещё не было, лежало на плоской земле озеро золотое, и жили в нём духи, — начал свой сказ Су-ээзи. — Скучно духам жилось, невесело. На редкого человека, у озера заплутавшего, они только и радовались. Выйдет он на берег, шалаш из веток поставит, огонь разведёт, песню затянет. Не знает человек, что не один он у озера. Что песнь свою духам поёт, о том не догадывается.

Одним недовольны духи были. Как ночь звёздная на землю спускается, ложатся люди, глаза закрывают и до утра лежат бездвижные. Не идут никуда, не поют, ничего не делают. Снова скучно, однако!

Как-то ночью решил один дух, любопытный самый, на человека вблизи взглянуть. Проверить, чего он лежит, не шевелится? Подобрался вплотную, вдруг видит — у спящего над головой маленькое облако висит полупрозрачное. Колышется чуть, но не улетает, словно невидимой нитью привязано. Сунул дух нос длинный внутрь облака, а там диво дивное! Люди громадные синие в сто саженей ростом на таких же великанских жёлтых зверей охотятся! По траве-цветам невиданные существа о семи лапах бегают! В небе птицы бескрылые диковинные летают, зелёное солнце с красной луной разом светят! Сон, значит, человек видит.

Ох и понравилось же это духу нашему! Повадился он каждую ночь людские сны подсматривать. Дальше — больше: какой сон ему особо приглянется, сгребёт он лапой облако, дёрнет тихонько, невидимую нить обрывая, и с собой утащит. Человек без сновидений спит, а дух облако в колобок скатает и в озеро нырнёт. Там, на глубоком дне самом, где вода мёртвая стоит, не колыхнётся, прятал дух сны ворованные. Вода на дне золотого озера ледяная, для сохранности снов пригодная самая.

Натаскал себе дух-проказник сновидений целую кучу. Сделается ему скучно, колобок достанет, в облако растряхнёт, нос внутрь сунет и глядит сон человеческий в своё удовольствие.

Так бы и дальше шло своим чередом, но прослышали о его забавах соседи. А рядом с любопытным духом, под ближайшей корягой жил другой дух, мрачный. Однажды ночью подглядел он, как сосед развлекается, сны людские смотрит. Ничего не понял, однако досада его разобрала: соседу весело, а самому со скуки хоть на луну волком вой! Помрачнел мрачный дух. Дождался, пока любопытный дух за новой порцией снов улетит, и вытащил кучу колобков-сновидений из воронки глубокой. Раскидал их по всему золотому озеру — собирай теперь, тысячу лет не соберёшь!

С тех пор, когда на небе полная луна всходит, а золотое озеро серебряным кажется, выносит волна на берег колобок белый. На воздухе свежем оборачивается колобок облаком. И если случается так, что поблизости человек без сновидений спит, подлетает к нему сон чужой и снится. Так что ночью лунной на берегу золотого озера можно чужой сон увидеть: может, человека, который тысячу лет назад жил, а может, того, кто ещё и не родился на свет, — досказал Су-ээзи свой сказ и смолк.

Глядь, а великая Кадын-принцесса без задних ног уже спит.

И приснился ей сон про хана мёртвого. Будто стоит он на вершине горы Тургак-туу: ноги в землю вросли, мхом покрылись от времени, борода по камням стелется, шёлковые одежды от пыльных ветров совсем седые. А над ним небо звёздное, бездонное неоглядно раскинулось. Раскрыл мёртвый хан уста, что и семерым алыпам не разомкнуть, и молвил:

— Беда стряслась, Кадын, пока ты странствовала, злополучие! Прослышал давний недруг отца твоего — хан Джунцин, на бело-чалом коне ездящий, — что могучая принцесса, на врагов страх наводящая, отчий дом покинула. В путь-дорогу отправилась, чтобы с джунгарским союзником Дельбегенем нечистым сразиться. Рассвирепел хан Джунцин и напал с бесчисленным войском в доспехах звенящих на границы владений укокских. И отправил отец твой брата твоего Бобыргана с джунгарским войском расправиться. А в дорогу дал ему лепёшку ячменную. Та лепёшка на грудном молоке семерых ханских жён замешена, слезами посолена, с наговором испечена. Съешь её — невиданную силу обретёшь, неслыханной мощью овладеешь. Сунул Бобырган лепёшку за пазуху, серого, как железо, коня оседлал и к границе помчался.

На беду, напали на него в пути чудища крылатые: спереди — орлы с горбатыми клювами, сзади — львы с лапами когтистыми. Вырвали они у богатыря лепёшку ячменную, буйную голову ему расцарапали да и скрылись за облаками. Но не дрогнул алып Бобырган славный, коня вспять не поворотил, а воины джунгарские уже тут как тут. Сощурились, прицелились и, как один, стрелы в богатыря разом выпустили. Меткие стрелы Бобыргана в грудь ударили, но будто о застывшую лаву стукнулись. Прогнулись железные наконечники, крылатые концы стрел задымились.

Копьеносцы с разбегу тяжёлые копья метнули. О богатырскую грудь ударившись, бронзовые острия, как пчёлы, зазвенели, как хрусталь, рассыпались. Сам Джунцин близко-близко к богатырю подскакал, острый меч из кожаных ножен выхватил и ударил с размаху. От удара этого искры во все стороны посыпались. Как зарница в небе запылали! Как огненный дождь с облаков на землю упали! От этого удара звон по всему Алтаю был слышен! А на теле Бобыргана розовой царапины даже не появилось.

Девять дней и девять ночей джунгарские воины мечами богатыря секли, ножами кололи, копьями. К закату девятого дня обессилел Бобырган, подкрепиться ему надобно, а нечем. Волшебную лепёшку ячменную грифоны в горы скалистые, дремучие уволокли. Понял хитрый Джунцин, что силы богатырские на исходе, велел воинам спешиться, яму глубокую в девяносто сажен в земле вырыть.

Выкопали они яму и столкнули туда Бобыргана израненного, обескровленного, измождённого. Девятью тяжёлыми цепями сковали белые руки его, девяносто девять цепей от колен до лодыжек повесили на ноги. И лежит Бобырган в яме той глубокой с тяжестью цепей на сердце и смертушки со слезами жгучими на глазах ждёт.

Злой Джунцин задумал казнь страшную учинить, открытую. Завтра на восходе солнца четвертуют Бобыргана. А куски плоти богатырской на съедение грифонам бросят, чтобы и следа на алтайской земле от алыпа великого не осталось! — Спасать тебе надо брата без замедления. Торопись, Кадын! — Сказал так мёртвый хан и исчез, растворившись в сонном облаке.

Открыла глаза девочка — нет Су-ээзи, как в воду канул. Лишь луна круглая, дебелая озёрную гладь серебрит да круги по воде во все стороны расходятся. А на самой поверхности мелкие, белые, как варёные клёцки в похлёбке, колобки плавают. Много их: сотни, а может, и тысячи…

Глава 12

Пып!

Ночь осенняя на синем Алтае длинная, но дорога к милому брату, славному Бобыргану, ещё длинней. Быстро мчится огненно-гнедой конь с белой звёздочкой во лбу по горам-долам, а Кадын ещё быстрей нагайкой кожаной его погоняет — успеть брата до восхода солнца спасти торопится. Не вспотели от быстрого бега гладкие бока коня, не заходили чаще рёбра тонкие, не вскипела в тугих жилах тёплая кровь.

Вот уже и пики дальние, скалистые, снежные на востоке зарделись, словно щёки девицы зарумянились. Увидала Кадын солнца первый луч, узду крепко дёрнула. Взвился конь, точно ястреб небесный! Но сердце его спокойно бьётся, ровно, тихо большие глаза сияют.

Вот уже и горы ближние, кедрачом покрытые, бурые заалели, словно неведомый великан из огромной чочойки кровью их спрыснул. Увидала Кадын второй солнца луч, взмахнула нагайкой кожаной, верного Очы-Дьерена больно стеганула. Будто крылья на его копытах выросли. Быстрее птицы, едва касаясь земли, помчался конь!

Но невдомёк солнцу утреннему, что Бобыргану погибель верную сулит оно. Солнце с лунной ночью не на жизнь, а на смерть борется, ясный день на землю опустить спешит. Золотые лучи расправляет, со сна потягиваясь, белый свет на смену тёмному идёт-торопится. Вон уже и птицы в лесу просыпаются, голоса пробуют.