Читаем без скачивания В сутках двадцать четыре часа - Владимир Киселев

— Где работаете? Фамилия? Мне же записать в книгу нужно.

— Не обязательно. Скажи, мил человек, комиссару, что к нему пришла.

Женщину пропустили. Но своей фамилии она не назвала и Семенову.

— Вам это ни к чему, а я спокойнее жить буду.

— Ну раз так, настаивать не буду.

Он проводил женщину, поблагодарил ее за сведения…

Семенов приказал организовать за мастерской наблюдение. Через несколько дней доложили: в половине седьмого мастерскую закрывают. На дверь вешают массивный замок с секретом. Окна закрывают ставнями. По вечерам в субботу с черного хода в особнячок вместе с хозяевами заходят какие-то люди с большими свертками. «Гуляют» на втором этаже, не шумят, соседям не мешают. Что за люди, пока установить не удалось.

Семенов не спешил делать выводы. Ему нужны были факты, неопровержимые улики. А их пока не было, работница могла ошибиться.

Однако вскоре кое-что прояснилось. На Сухаревском рынке задержали карманника, когда тот продавал «смит-вессон» церковному вору Егорке Хромому, «очистившему» перед революцией Успенский собор в Кремле. Хромого отпустили, а карманника задержали. Он признался, что «смит-вессон» украл у сапожников. Как попал туда револьвер, принадлежавший милиционеру Коршунову? Это предстояло выяснить.

В пятницу на легковом извозчике к сапожной мастерской привезли упакованный в бельевые корзины хромовый и шевровый товар. Но Семенову доложили: в корзинах награбленные вещи. В мастерской работают не сапожники, а бандиты. Обувь ремонтировать они отдают за хорошую плату другим, настоящим сапожникам. В воскресенье в мастерскую должен приехать главарь шайки.

Семенов решил брать бандитов. Обдумывая предстоящую облаву, пока никому не говорил о ней. Вполне возможно, что бандиты окажут вооруженное сопротивление, попытаются уйти проходными дворами.

Перед самым выездом Семенов вызвал к себе милиционеров, объяснил задачу и сразу же повел группу к грузовику. К переулку подъехали на автомашине и по четыре человека пошли к мастерской. Двух милиционеров с наганами комиссар поставил с улицы под окнами. Переулок перекрыли засадой, проходные дворы — патрулями.

Семенов не спускал глаз с особнячка. Через ставни пробивался слабый свет — «сапожники» были дома. Вышедший во двор один из «сапожников» ускорил события. В темноте натолкнувшись на милиционера, он метнулся назад, запер дверь на щеколду и заорал: «Спасайтесь! Лягавые!»

Свет в особнячке погас. Захлопали выстрелы. Из сна выскочил мужчина, но тут же был схвачен милиционерами. Банде удалось прорваться к проходным дворам, но, попав под плотный огонь, теряя убитых и раненых, она вынуждена была отойти в дом. Уже около четырех часов шла перестрелка. На предложения Семенова сложить оружие бандиты отвечали огнем и сдались только после того, как потеряли главаря.

В этой схватке погиб милиционер Фомичев, трое были ранены. Милиционеры захватили много оружия, патронов и большое количество награбленных вещей. Следствие установило, что на «черных автомобилях» разъезжала разгромленная банда. А уничтожала милиционеров она по заданию белогвардейской организации.

На следы банды милицию навела простая работница, пожелавшая остаться неизвестной. Она пришла за мужниными ботинками. В мастерской никого не было, но починенные ботинки лежали на верстаке. Подождала несколько минут, никто не шел. Тогда решила пройти и, пока нет мастеров, посмотреть, хорошо ли починена обувь. Нагнулась и обомлела: в приоткрытом ящике у сапожника лежал револьвер. Как она сказала Семенову, «настоящее оружие».

Именем революции

— Товарищ комиссар, в Салтыковском переулке купца Егорова убили!

— Кто убил?

— Неизвестно…

— Выставить охрану, вызвать медицинского эксперта, — распорядился Николай. — Сейчас еду…

Трошин надел фуражку, набросил на плечи шинель.

— Пошли! — позвал он милиционера Андрея Иванова.

…Парадная дверь особняка была настежь распахнута. В прихожей толпился народ. Краснолицый, лет пятидесяти, дворник в белом фартуке с большим блестящим номером на груди, почтительно проводил милиционеров в комнаты.

— Позови жену покойного, — попросил Трошин.

— Не было у них жены, гражданин комиссар. Жили Егор Егорович одиноко. Кухарки — и той не было, два мальчика им прислуживали.

— Что за народ собрался в доме?

— А это братья и сестры во Христе, стало быть его ближайшие родственники… по религии, — пояснил дворник.

— Вот что, гражданин дворник, попросите, чтобы немедленно освободили помещение, и без моего ведома никого в дом не впускать! — распорядился Трошин.

— Будет исполнено, будет исполнено, гражданин комиссар.

Дворник вытер фартуком вспотевшее лицо, попятился к выходу…

…Убитый лежал у окна на ковре, широко раскинув руки, лицом вниз. Правая туфля валялась посреди комнаты. Никаких следов борьбы не было видно. Все находилось на своих местах. На большом письменном столе черного дерева, покрытом зеленым сукном, стояла бронзовая чернильница в виде парусного корабля, в стакане из уральской яшмы торчали тонко отточенные карандаши. На углу высилась аккуратная пачка газет и книг в старинных кожаных переплетах. Некоторые были с тяжелыми золотыми застежками. Они источали запах кожи и старой бумаги. В простенке меж окон разместилась конторка, на которой шевелила листами под ветром из окна толстая конторская книга, исписанная четкими мелкими буквами. Со стен из рам с окладами и без окладов укоризненно смотрели на вошедших десятки ликов святых. Если бы не письменный стол и конторка, помещение напоминало бы молельню. Иконы поражали воображение не столько богатыми окладами, сколько исполнением. В каждом облике святого были запечатлены живые человеческие черты, святые были больше похожи на обыкновенных людей с их заботами и чувствами. Трошин сердцем почувствовал, что художник как бы сумел вложить в краски частичку жизни, своей души.

— Ну-с, я закончил, — подошел к Николаю врач. — Пострадавший убит выстрелом в затылок, в упор… Из пистолета крупного калибра. Смерть наступила мгновенно. Убитого следует отвезти в морг.

— Хорошо, распорядитесь… Благодарю вас, доктор… Вы свободны.

Труп унесли. Ушел доктор. Трошин с Ивановым остались в комнате одни. Андрей внезапно наклонился и, подняв что-то с пола, протянул Трошину.

— Смотрите, что я нашел. — Он разжал кулак. На ладони лежала тяжелая, серебряная, в виде человеческого черепа, запонка.

— Не иначе как бандитская! — сказал милиционер.

Бандиты, как это ни странно, мало что унесли из особняка купца. Милиционеры обнаружили в комнате разграбленный денежный ящик покойного. Но видимо, почтальон, принесший Егорову телеграмму, спугнул грабителей.

Трошин открыл дверцу застекленного книжного шкафа. На полках в строгом порядке, под номерами выстроились рядами толстые книги. Николай попытался разобраться в витиеватых надписях, но на первой же фразе споткнулся. Только и сумел прочитать: «Евангелие». Книга была в плотном кожаном переплете, с золотым обрезом и тяжелыми застежками. Плотная, чуть пожелтевшая бумага отливала матовым блеском. Он осторожно пролистал всю книгу и поставил ее в шкаф на прежнее место.

Как поступить с имуществом убитого купца, Николай не знал. Впрочем, завтра, может, родственник какой объявится? А если родственников не окажется, куда девать купеческое добро? По закону надо бы… В таких делах без закона никак нельзя… Но и закона советского на это дело пока тоже нет. Николай позвонил в Совет Игнатову — узнать хотел. Но того на месте не оказалось: уехал в Каширу…

Трошин прошелся по верхним комнатам особняка, спустился в зал к Иванову. «Пока суд да дело, все растащут. Охрану оставить надо», — решил Николай. Поставив у дверей особняка милиционера, Трошин и Иванов пошли в сторону Петровских ворот — в комиссариат.

Стояли последние дни осени, воздух уже был прозрачным и морозным. Ветер гнал последние желтые листья кленов через Тверскую к памятнику Пушкину. Быстро стемнело. В переулке протарахтела одинокая извозчичья пролетка. Внезапно со стороны Трубной площади послышалась беспорядочная стрельба. От магазина Елисеева появилась свадьба. Заливалась гармошка. Несколько голосов подпевало гармонисту…

На темных улицах гулко стучали каблуками патрули да слышались в темноте грозные оклики:

— Стой! Кто идет?! В ответ неслось:

— Красная гвардия!.. Милиция!..

— Проходи!

И снова тихо, темно. Только кое-где блеснет лучик света из занавешенного окна. Там, за тяжелыми портьерами, в душных, пропахших нафталином и лампадным маслом комнатах хозяева особняков пережидали революцию. Москва засыпала. Но вдруг на Тверской от Скобелевской площади пробежали какие-то тени. Тишина разорвалась душераздирающими криками: «Караул! Ограбили!»