Читаем без скачивания Кол Будды - Руслан Белов

Обернувшись к выигрышам, он увидел, что они сидят на краешке кровати так, как залетевшие женщины сидят в своей поликлинике.

- А что это вы такие кислые? - присел перед ними на корточки.

- Серафима сказала, что Борис войдет, когда мы будем барахтаться, и всех убьет.

- И ты этому веришь?

- Нет. Но он что-то замыслил, это точно.

Настроение у Смирнова упало вовсе. Какой уж тут секс?

Когда вошел Борис Петрович, они втроем сидели на кровати и рассматривали ногти.

- Что-то тихо у вас, вот я и пришел. Что-то не так, уважаемый Евгений Евгеньевич? Может, вам виагры в ладошку насыпать?

- Да что-то не климат... Я всю жизнь этим по любви преимущественно занимался, а тут вот какое дело.

- Послушайте, Евгений, я ни разу вас не обманул, ведь так?

- Ну да.

- Я не стал настаивать, что значение слова "выстрел" вполне конкретно?

- Нет, не стали.

- Вы выиграли двух этих женщин?

- Ну, выиграл.

- Значит, вы должны выполнить оговоренные условия.

***

Смирнов вспомнил однокурсника Федю Севенарда. Тот поспорил с Сашкой Таировым, что съест в один присест десяток сырых картошек. И съел. Но смешно было не то, как он это делал. Смешно было то, что Таиров заставил Федю выпить выигрыш - бутылку забористого портвейна - до последней капли и в один присест. Потом весь лагерь смеялся до упада: нескладный и несмелый Севенард, слова не умевший сказать твердым голосом, побил своего врага (к нему его отвел Таиров), потом признался в любви Томке Сорокиной (к ней его привел Таиров) и, в завершении всего, сделал строгий выговор начальнику лагеря, весившему раз в десять больше. Начальник, выпроводив Таирова вон, принял выговор с пониманием - отец Феди, построивший не одну ГЭС (а потом и питерскую плотину), был коротко знаком с Брежневым.

***

- Значит, должен, - ответил Смирнов. - Где там ваша виагра?

Борис Петрович порылся в ящике золоченой тумбочки, сунул Смирнову коробочку и, глянув на часы, вышел из спальни.

- Ну что, начнем, пожалуй? - сказал Смирнов, с трудом проглотив таблетку.

Женщины молчали, кисло рассматривая Гогена, висевшего на стене напротив. Репродукция называлась "Когда ты выйдешь замуж?"

- Может, вам тоже таблеток принять? Или по стаканчику коньяка?

- Это идея, - ожила Валентина.

- Он там, в баре, - указала подбородком Серафима.

Смирнов налил им по рюмке. Они выпили. Он тоже. Коньяк не успел достигнуть желудка, как в разрезе платья Валентины появилась ажурная резинка розового чулка. После второй рюмки женщина посмотрела с интересом, и разрез стал шире.

- Так на чем мы кончили? - сказал хозяин положения, поставив бутылку на пол. - Насколько я помню, до того, как весь этот российский Лас-Вегас начался, вы, Серафима, сидели на корточках у края кровати, а вы Валентина, на мне? Может, восстановим эту сцену, будоражащую мою память в течение последнего часа?

- Не получится, - странно блеснув глазами, покачала головой Валентина. - Сейчас восемнадцать минут четвертого, и время Симочки почти вышло. Двух оставшихся минут вам хватит лишь на длительный прощальный поцелуй.

Серафима вскочила рассерженной кошкой и, полоснув подругу ненавидящим взглядом, бросилась вон из спальни.

Они остались одни. Виагра начала действовать. Смирнову стало неловко. Химический по своей природе секс его не воодушевлял. Самоопределение члена было ему неприятно.

Валентина верно оценив ситуацию, взяла инициативу на себя и, озорно глядя, опрокинула его на кровать. Налегла. Поцеловала. Смирнов ее обнял. Попытался почувствовать женщину губами. Почувствовать ее кожу руками. Вдохнуть ее пленительный запах.

Не вышло. Тонкие чувства позорно сникли. Набычившийся фаллос ревел каждой своей клеточкой: "К черту сантименты! К черту глупости! Воткни меня в эту бабу! Воткни со всей силы! Я покажу ей, и тебе покажу, наконец, покажу, что такое настоящий животный секс!

"Животного секса" Смирнов не вынес. Сжал губы, уронил голову на постель. С потолка на него смотрели расписные амуры. Недоуменно смотрели.

- Ну и дурак, - выдохнул фаллос, превращаясь в орган мочеиспускания.

- А ты хороший... - прошептала Валентина, опустив ему на грудь голову. - Не самец...

Ее волосы пахли геленджикскими магнолиями.

Они пахли беззаботным курортным вечером, пропитанным неизбежностью чувственной ночи.

Что-то их охватило. Что-то содвинуло их души.

- Давай просто полежим? Ты такая лапушка... - прошептал Смирнов. - Мне хочется прожить эти полчаса по секунде.

- Уже двадцать пять минут, - потерлась щекой Валентина. - Мне так хорошо. И ничего не нужно...Ты такой родной.

- Ты тоже. Я, как только тебя увидел, понял, что ты принесешь мне счастье. На полчаса, но принесешь...

- Со мной никто не был счастлив... И я не была ни с кем счастлива. Вот только сейчас. На полчасика.

- Глупенькая. Мы просто не замечаем своего счастья. Или кто-то вдалбливает нам, что счастье - это то-то и то-то. И мы верим. Верим, ищем его и ничего не находим, потому что счастье - это глубоко личная штука. Ее нельзя вдолбить.

Смирнов рассказал, как несколько часов назад превратился в маленького мальчика, который был безбрежно счастлив. Одним морем. Небом над ним. Зелеными горами, отгородившими его от всего мира.

- Я тебя сразу заметила. У тебя такие глаза... Ты видишь...

- Да, вижу, - Евгений Евгеньевич увидел Бориса Петровича сидящего в гостиной и неотрывно смотрящего на часы.

- И будущее тоже?

- Да. И будущее.

- Скажи, что у меня все будет хорошо.

- Не могу. Не могу сказать, что у тебя будет все хорошо. Человеку не может быть хорошо одному. Ему может быть хорошо только с другим человеком. С другими людьми. Если ты найдешь его, или их, то тебе будет хорошо. Очень хорошо. Так хорошо, что ты почувствуешь себя счастливой.

- А я найду такого человека?

- Конечно. Нашла же ты меня... На берегу.

- Нет, в море... Но ты - путник. Ты всегда будешь ходить. Я смотрела на тебя. Ты весь для хождения. У тебя такие сильные ноги...

- Я - это первый лучик. Ты найдешь другого человека. Но сначала поищи его в муже.

Валентина легла на спину. Она рассердилась. Смирнов навис над ней серой тучей:

- Ты пойми, нельзя найти ничего путного, переступив через человека. Когда ты переступаешь через человека, часть твоей души остается с ним. С его телом, поверженным тобой. Несколько раз переступишь - и все. Не остается того, что можно кому-то отдать. Или того, что может кого-то привлечь.

- Ты так говоришь... Ты переступал?

- Да. Много раз. И сейчас наполовину пуст. И пустота это тоскует. По тому, что в ней было. По потерянным частичкам души. А они везде. На севере, на юге и востоке. Поэтому, может быть, я и хожу. Пытаюсь их найти. Вернуть.

Валентина поцеловала его в губы. Робко и целомудренно, как любящая дочь. Смирнову захотелось ее обнять, ощутить груди, кость лобка, но он сдержался.

- А что там у вас с твоим Замминистра не вышло? Давно вы женаты?

- Семь лет. Я в него влюбилась. Боря тоже. Но потом... Потом выяснилось, что я не могу родить. А он... а он потихоньку стал обыкновенным бытовым подлецом... Скользким и, в то же время пушистым, как все воспитанные подлецы.

- Как это стал?

- Ну, понимаешь, если ты хочешь быстро сделать карьеру, то ты должен стать пушистым подлецом. Если ты хочешь иметь образцовую семью, на зависть всем семью, представительскую семью, то должен стать пушистым подлецом. И так далее...

- Ты знаешь, она права! - ворвался в спальню Борис Петрович, растерзанный самим собой. - Да, я стал подлецом. Да, я подсиживал, клеветал, предавал, где надо говорил, а где надо молчал. Да, я ходил в сауны с нужными людьми и после длинноногих блондинок приносил ей бриллианты и объяснялся в любви. Но это к делу не относится, а если относится, то опосредовано, потому что, вы, Евгений Евгеньевич, бесчестный человек! Я вам это ответственно заявляю. Вы - бесчестный человек!

- Я?!

- Да, вы, Евгений Евгеньевич! Вы не выполнили своих обязательств! Вы не отдали мне святого - вы не отдали мне карточного долга, вы не обладали моей женой!

- Почему это не обладал? - встала перед ним Валентина в позу обозленной супруги. - Обладал, да так, как тебе никогда не удавалось!

Воспаленные Бориса Петровича глаза забегали по супруге.

- Глаза не кошачьи, - отмечали они. - Ничего от удовлетворенной кошки. Платье не помято. Макияж не смазан.

Потом посмотрел на Смирнова. Он лежал в рубашке и брюках. Ширинка была застегнута.

- Да мы были близки, - оставаясь лежать, заложил Евгений Евгеньевич руки за голову. Улыбка удовлетворения блуждала по его лицу

- И он... он оплодотворил меня, вот! - чертовские искры заплясали в глазах Валентины.

Она была чудо как хороша.

- Будет двойня, Борис Петрович, я это чувствую, - сочувственно покивал Евгений Евгеньевич. - И вам придется ее воспитывать.

Борис Петрович сник, опустил руки. Он смотрел на жену с восторгом, с восторгом, испачканным низостью, смотрел, не узнавая ее. "И эта удивительная женщина моя?! Была моей?!