Читаем без скачивания Пещера и тени - Ник Хоакин

— Чед, ты могла узнать все это только от…

— От нее самой. И еще от Альфреды — мы не прерывали переписку. Когда девушку отослали сюда, она, конечно, сразу же пришла ко мне, и я разыгрывала из себя приемную мать. И все о ней выведала. Мне не очень-то нравилось, что она считала, будто тоже знает обо мне все. Но я спросила себя: разве можно винить девушку в том, что она просто не умеет думать иначе? У нее была страсть разоблачать — правда, я бы сказала, не со зла. Ненита искренне верила, что люди только и ждут случая рассказать ей о себе то, что сообщать не принято, а потому считала, что и вещать об этом может всему миру… Не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать.

— Открытая исповедь, доведенная до абсурда — до колонки сплетен в газете.

— О нет, для нее это были не сплетни, а великие откровения, о которых надо кричать с колокольни.

— И все началось после того, как ей сказали об отце?

— Она услышала об этом, когда ей было двенадцать.

— И разоблачение было грандиозно обставлено?

— Напротив, все произошло совершенно случайно. Ты же знаешь, сколь жестокой временами может быть Альфреда. Ненита мне говорила, что раньше все люди для нее были вполне обычными, она считала, что их следует принимать такими, какими они выглядят. Зеленщик — это зеленщик, а полицейский — полицейский. И вдруг выясняется: внутри они все не такие, какими кажутся. Она ведь не подозревала, что в ее собственном доме на самом деле все время жил монах, который до сих пор был просто ее папа, разъезжий торговый агент. А может быть, и священник в церкви тоже скрывает под своей личиной кого-то другого? Мысль, что в каждом человеке таится кто-то совсем иной, как это было с ее папой, не давала ей покоя. Зеленщик на деле вовсе не был зеленщиком, а полицейский мог оказаться совсем необычайной личностью, как папа.

— Значит, для нее это не было потрясением? Я имею в виду само сообщение о том, что она дочь монаха.

— Джек, потрясения бывают разные. Альфреда опасалась, что у девочки это вызовет шок, поскольку тогда она обожала своих родителей, и, конечно, наша Альфреда даже готова была решительно от всего отречься. Но получилось так, что она сама испытала потрясение — от того, как девочка восприняла новость.

— Была очарована.

— Если верить Альфреде, лицо ее дочери прямо-таки засияло от восхищения. Неделями она не могла отвести глаз от отца. Они с Альфредой, должно быть, вздохнули с облегчением — настолько легко все обошлось. Но потом восторги их поутихли, поскольку Ненита всюду хвасталась, что ее отец — монах. А когда дома ее за это ругали, это сбивало девочку с толку — ведь ей внушали, что папа и мама проявили великодушие, рассказав все. Что же дурного в том, что она сама говорит правду?

— Не думаю, чтобы это слишком удручало Альфреду, — обронил Джек. — Она вполне способна была обойти всех самых благочестивых матрон в городе и сказать: ну разве не забавно, что мистер Куген был иезуитом? — а заодно и спросить, не нуждаются ли их сыновья в репетиторе по латыни… И этих дам гораздо больше потрясло бы ее спокойствие, чем то, что монах женился.

— Не совсем так, Джек. Ведь это происходило пять лет назад, когда такое было еще в диковинку даже там, в Америке. Но ты прав: и она, и отец Куген держались с апломбом. Они сказали маленькой Нените, чтобы она набралась мужества и не обращала внимания на насмешки и поддразнивания в школе. С этого момента девочке никакого удержу не было. У нее, так сказать, открылись глаза. Скоро она уже носилась с новым откровением: ее мама не американка, она — туземка! Положим, Альфреда никогда не делала секрета из того, что она филиппинка, но в глазах дочери необыкновенной ее делало то, что она туземка, — и уж бог знает, какой смысл ребенок вкладывал в это слово.

— Шаманские барабаны и тотемные столбы — вся эта экзотика Южных морей вполне способна очаровать белого ребенка. Представляю, как она всем хвастается: «Твоя мама просто американка, а моя — туземка!» Она ни разу не просила поносить мамину травяную юбку?

— Так оно и пошло: Ненита что ни день являлась с новыми открытиями, вначале невинными, вроде того что мисс Гиббс, преподавательница математики, носит парик, поскольку голова у нее лысая, точно бильярдный шар, или…

— Или как мистер Джонс, мясник, облачается дома в дамские панталоны с кружевами.

— Да, что-то в этом роде. Но по мере того, как маленькая Ненита росла, возрастали и масштабы ее разоблачений. Что ты ищешь, Джек?

— Салфетку. А, наверно, эти странные пестрые штуки? Я чувствую себя почти как мистер Джонс, мясник, который целует кружевные панталоны. Прости, Чеденг. Так что же предприняла Альфреда?

— Они решили уехать. А ты выпил слишком много пива. Но через год им снова пришлось переезжать, потому что все соседи перестали с ними разговаривать. Тогда они поняли, что всякий переезд на новое место давал Нените дополнительный простор для новых исследований и разоблачений. И решили отослать ее сюда. Мне кажется, они надеялись, что здесь ей будет затруднительно, если так можно выразиться, раскрывать в ком-то туземца или туземку, поскольку тут все туземцы. И жестоко ошиблись.

— Не пойму только, каким образом девочка выведывала секреты. Что это, пронырливость?

— Нет, пронырливости она была начисто лишена. Ее действительно интересовали люди, особенно если у них какие-то тайны.

— Тайны есть у всех. Поэтому-то и существуют законы, карающие вторжение в личную жизнь.

— Но Ненита думала, что законы — обычное притворство взрослых. Она была уверена, что взрослым больше всего хочется, чтобы их тайны выплыли наружу, хотя они и притворяются, будто это не так. К ним только надо найти подход, но для Нениты это было уже частью игры — отнюдь не пронырством. Ангел, который все разузнает, а потом оглашает, — вот ее роль. К сожалению, она не всегда правильно истолковывала полученные сведения. Но ведь в конце концов она была еще ребенком. А много ли ребенок понимает из того, что видит?

— Теперь я понимаю, почему говорят, будто она была патологической лгуньей.

— О нет, она не лгала. Просто она неверно истолковывала то, что мы, по ее мнению, скрывали. Кстати, и меня не обошла своим вниманием. Ты знаешь, почему я оставила Алекса?

— Я слышал, что однажды ты пришла домой и обнаружила трех незнакомцев в своей постели и еще одного в ванной.

— Так… Уже, значит.

— Что уже, Чеденг?

— Ты не был на родине, можно сказать, сто лет, приезжаешь и сразу слышишь обо мне весь этот вздор.

— Но ведь должно быть объяснение тому, что ты и Алекс живете порознь.

— Только не такое простое. Брак вообще вещь сложная. Да и смешно жене политика протестовать против того, что ей приходится принимать чужих людей, кормить их и устраивать на ночлег. Когда я выходила замуж за Алекса, то знала, что меня ждет, и целых тринадцать лет мирилась со столпотворением в доме: вечно какие-то незнакомые мужчины, подозрительные женщины. Так с какой стати было мне уходить от него только потому, что трое очередных незнакомцев спали в моей постели, а один занял ванную?

— Тогда почему ты все-таки ушла?

— Незадолго до этого случая Алекс проводил предвыборную кампанию в провинции, и какой-то наемный убийца стрелял в него. Алекс был ранен в грудь, пришлось делать операцию. Мы все знали, кто нанял убийцу: тоже политикан, большой друг Алекса, — и после этого они по-прежнему остались друзьями. А вот наемника того потом прикончили здесь, в Маниле. Как-то вечером он стоял на улице, четверо мужчин проезжали мимо в машине и буквально изрешетили его. Убийц так и не нашли.

— Те самые четверо, которых ты обнаружила у себя в комнате?

— Поначалу я никак не связывала их с убийством. Но они продолжали жить у нас, и я догадалась, что это новые телохранители Алекса. Я даже была признательна им, потому что они выглядели более респектабельно, чем те головорезы, которые обычно сопровождают политических деятелей. А когда поняла, кто они на самом деле, то что мне оставалось, кроме как уйти вместе с сыном?

— Ты могла бы сказать Алексу: или они, или я.

— Ха-ха! Какая мелодрама! Нет, Джек, это было совсем не просто. Даже если бы он отослал их, оскорбление было уже нанесено. Убийцы спали в моей постели, ели за моим столом, играли с моим сыном, даже пытались заигрывать со мной. И я ушла. Это было пять лет назад. Андре было тогда двенадцать. Я сняла квартиру и открыла эту контору.

— Но я слышал, вы с Алексом продолжаете встречаться.

— Да, как друзья. И теперь я не знаю, действительно ли тогда стоило так переживать, потому что, видишь ли, я ничего не имею против встреч с ним. Собственно, я и контору бы эту не могла открыть, если бы не Алекс.

— Но жить с ним ты не можешь.

— Я не могу жить в его доме. Особенно теперь, после Нениты Куген.