Читаем без скачивания Вороний мыс - Михаил Барышев

Гнеушева уже не будет на свете, а его билет еще будет жить по всей форме, пока старший сержант Беляев самолично впишет фамилию и номер в горькую сопроводилку, где тоже поставят в графе «пропал без вести».

Обидные и несправедливые слова. Родился Гнеушев, в школе учился, токарил, воевал, и бесследно исчезнуть он не может. Человек может жить или умереть. А чья-то хитрая голова придумала ему еще третью судьбу. Увертливые и тягучие слова, к которым можно приспособить любую придумку.

А вдруг решат, что Гнеушев сдался в плен?

На ноге расплывалось липкое пятно, и голову заволакивало расслабляющим туманом.

А вдруг он потеряет сознание и попадет в лапы егерям?

Мысль была так страшна, что захотелось выйти из укрытия с гранатой в руке.

Василий попытался подогнуть раненую ногу, но она не послушалась. Странно было ощущать, что собственная нога, всю жизнь сгибавшаяся и разгибавшаяся по первому желанию, отказывается повиноваться. Лежала недвижимая, чужая и тяжелая.

Кровь медленно сочилась сквозь повязку. Вместе с красной жидкостью в пробоину мышц из тела уходили силы. Наваливалась сонная вялость, сохли губы, и в ушах принялись назойливо попискивать невидимые комарики. Холодная боль неотвратимо подползала туда, где гулко, с надрывом колотилось сердце.

Василий понял, что кинуться с гранатой он не сумеет. Провел слабеющими пальцами по рубчатому боку лимонки и решил, что в самый последний момент рванет чеку и зажмет гранату в кулаке. Когда егеря набегут, отпустит планку. Щелкнет по запалу ударник, искра сожжет пороховой столбик, и грохнет взрыв, которого Гнеушев уже не услышит…

Затем сознание замутилось. Наплыла сухая душная дымка. Закрутила в цветастой, прорезанной искрами, карусели небо, скалы и узловатую, одинокую березку, неспешно свивавшую лист за листом.

«Ребята… Ребята как без меня в пещерке… Не уйти ведь им. Докукин, сержант… Про бухточку не узнать… Кобликов совсем пацаненок…»

Когда Василий пришел в себя, он увидел в трех метрах сухое лицо и бездонное дуло нацеленного в упор автомата.

Рука потянулась к гранате, но егерь опередил. Черный зрак «шмайсера» вспыхнул ослепительным пламенем. Оно ударило в грудь, прожгло, пронзило насквозь, кинуло в вертящуюся бездну.

Василий не умер. Егеря вытащили из норы разведчика с простреленной грудью, где еще упрямо пульсировала жизнь. Подобрали его автомат, магазины и неизрасходованную лимонку. Проволокли по гранитной расселине и швырнули на песок возле землянки в бухточке.

Острая боль в теле, растревоженном ударами о камни, толчками автоматов и рывками жестких рук, возвратила Гнеушеву сознание. Он увидел перед собой стену, уложенную из неровных валунов с прокладкой ягеля и коричневых дернин осыпающегося торфа.

«Как у нас в роте», — подумал Василий, удивляясь, что все еще продолжает жить на свете.

Разведчика ухватили за плечи и прислонили спиной к валунам.

Перед глазами Василия оказалось море. Бескрайний разлив воды, колыхающейся складками мертвой зыби.

Вода была в двух десятках метров, шипучими языками облизывала закраины песчаной косы. Шел прилив, и море наступало на берег.

Мучительно хотелось пить. Во рту наплыла горькая сухость, язык, казалось, распух и непослушно ворочался, требуя хоть каплю влаги. Ведь ее бесконечно много было совсем рядом. От этого жажда казалась невыносимой, и за один глоток Василий отдал бы сейчас то немногое, что еще оставалось у него.

Он с трудом оторвал глаза от моря и удивился. Прибрежный песок, завитый ветром в остренькие барханчики, был почти не тронут человеческими следами.

И егерей возле разведчика стояло немного. Пять человек и щекастый приземистый офицер с обер-лейтенантскими погонами и тяжелой кобурой парабеллума.

То, что в обманной предрассветной мгле старшина принял за ряд землянок, оказалось грядой причудливых скал, обточенных штормовыми ветрами. Не минометы, не пушки были за ручьем под отвесной стенкой, а беспорядочно накиданные морем стволы плавника…

Сознание вновь заволокло туманом. Нестерпимо знойный, он окутал голову, застлал глаза, обжег раскрытый рот. Осень была, знобкая заполярная осень… Откуда же взялся такой горячий туман?

Мысли смешались, и в голове начали пробиваться бессвязные картины. Рядом почему-то оказалась босоногая Валентинка в ситцевом платье с алыми горошинами. В руке у нее было пустое ведро. Смешно переступая голенастыми ногами, она торопилась по песку и оставалась на месте. Под ней не осыпались гребешки песчаных барханчиков. Не оставалось ни одного следа… Потом придвинулся капитан Епанешников, свел к переносице мохнатые брови, качнулся на каблуках и тут же рассыпался, раскололся блескучими брызгами, как зеркало, кинутое о камень. Ленька Кобликов, вздергивая тонкой шеей, лихорадочно сыпал морзянку, передавая сообщение о сосредоточении егерей на Вороньем мысу. Клювик железного ключа торопливо бился о контакт, и Гнеушев никак не мог дотянуться, рвануть ключ из Ленькиных рук…

Офицер что-то спрашивал, но Василий не слышал его. Он видел, как на лице офицера смешно шевелились губы, и монотонное «бу-бу-бу» достигало разведчика.

Не было землянок в бухточке… Камни, пустые обломки скал находились на песчаном склоне между морем и отвесом сопок.

Короткие минуты, которые оставалось прожить Василию, были смяты, раздавлены осознанием собственной ошибки. Как мальчишку, провел щекастый офицер командира разведгруппы Гнеушева. Зря пошлет штаб прикрытие в сторону Вороньего мыса и ослабит удар по батареям. Может, целый батальон попусту пролежит в валунах на перешейке, потому что Гнеушев не сумел все сообразить, не мог во всем разобраться.

А теперь уже ничего нельзя поправить. Только жизнь дает человеку возможности и силы. У смерти же ничего такого не остается. Василий уходил во мрак с сознанием, что его хитро ограбили напоследок.

У него хватило сил воспротивиться. Он приподнялся и плюнул в офицера розовой пеной, наплывавшей во рту. Липкий сгусток упал на песок возле начищенного сапога с жестким, обтягивающим икру голенищем.

Сапог отступил на шаг. Раздалась короткая команда, и перед лицом Василия появился тяжелый, с металлическими шипами на подошве, ботинок горного егеря. Качнулся, прицеливаясь, отошел назад и с сокрушающей силой ударил Гнеушева в простреленную грудь.

Вспыхнуло оранжевое пламя. Море колыхнулось и стало съеживаться в берегах, сбираться в ярко-синий серпик, в ослепительно сверкающее блюдце, в обжигающую точку.

Она взорвалась, и Гнеушев обмяк, закрыл глаза и упал лицом в песок, раскинув руки. Словно последним движением хотел обнять землю, за которую довелось драться смертным боем. Хотел обнять, а руки оказались малы. Царапнули песок скрюченными пальцами и застыли.

Большое солнце катилось над морем, над грядой молчаливых сопок, над моховыми болотами и валунами. Небесный шар привычно посылал на землю щедрое тепло, не ведая, что в это мгновение на сыпучем песке в безымянной бухточке убили человека.

Вопили чайки, скользили над морем на выгнутых крыльях. В расселине за ручьем сердито хрипел старый крепкоклювый баклан, растревоженный суетой на берегу бухточки.

Жило море. Работало без устали. Катило к берегу волны. Выгибая упругие спины, они кидались на камни и разбивались в прах. Крепко пахло ветром, гнилью старого плавника и аптечным ароматом выброшенных на песок водорослей.

Обер-лейтенант отстегнул клапан кобуры, вытащил парабеллум, привычно вздернул пуговки взвода и для надежности выстрелил в затылок распластавшегося на песке русского разведчика. Потом отдал приказ о ликвидации группы противника на Вороньем мысу.

Глава 6

— Ты поешь, Игорь, поешь, — уговаривал Докукин, подсовывая Лыткину котелок с бурой жижицей растолченного сухаря. — Поешь, без питания совсем сил не будет…

Лыткин лежал, вдавив голову в смятые стебли вороничника. Дыхание его было слабым, и тело раз за разом вздрагивало, напрягаясь в бессильных потугах что-то выкашлять.

— Вот ведь оказия, — огорчился сержант. — Не ест он сухари…

Докукин тряхнул вещевой мешок. Глухим стуком отозвались банки с тресковой печенью, осточертевшей даже сержанту.

— Одни консервы остались… Двенадцать банок…

Ленька сглотнул голодную слюну. Вчера Докукин дал ему пригоршню сухарных крошек, и с тех пор Кобликов питался только брусникой.

— Лыткину легкую пищу надо, а где ее взять? Конечно, тело у него молодое, крепкое. Оно от болезни выправится… Старшины не видно, Кобликов? Должен уже быть?..

— Не видно, — откликнулся Ленька, лежавший в кустах с карабином наизготовку. — Может, случилось что с ним, товарищ сержант?

— «Случилось», — сварливо передразнил Докукин. — Что языком попусту мелешь?.. Ты от наблюдений не отвлекайся… Подкатит к нам немчура, тогда будут по всем статьям именины… Старшина в бухточке наверное все высмотрел… Считай, что наше дело сделано.