Читаем без скачивания Газета День Литературы # 67 (2002 3) - Газета День Литературы

А вернулась старухой домой…

Или вот ещё одно стихотворение, где Смирнов выражает смысл — важный, законченный в пределах векового многокольцевого времени нашей эпохи:

Былую Русь не воскресить из праха,

А будущее — тёмного темней…

Да, тяжела ты, шапка Мономаха,

Но ленинская кепка — тяжелей.

Теперь я хотел бы остановиться на интимной лирике поэтов, без которой представления об их духовных ипостасях останутся неполными.

Для лирического героя В.Смиронова значение женщины во времени и пространстве необъятно велико: "Ты в дом вошла, вселенски хлопнув дверью. Ты, как звезда, в мой мрачный дух сошла". Он ощущает женское начало в природе — "округлость нежная сугроба напоминает девичье плечо". Он, мрачный, оттого и светлеет, что женщина-природа дарит ему хмельное вино любви: "И пятится ночь: у меня на губах горят и не гаснут весны поцелуи". Он всегда в ожидании чуда, в надежде встретить лучшее из лучших воплощений женственности в природе. Он чутко схватывает малейшее из её проявлений, бережно копит в душе любую из примет:

Осторожно влетая в оконце,

Словно твой воплотившийся дух,

Возле зеркала вьётся и вьётся

Тополиный светящийся пух.

Когда в его судьбу входит избранница, поэт предполагает в ней божественность, готов преклоняться перед ней. При всех перипетиях интимных отношений в памяти поэта она остаётся такой, какой он воспринял её впервые:

А ты была безликой берегиней,

Берёзой белой совесть берегла.

А ты была небесною богиней,

И золотой змеёй во мху была.

Пробужденье поэта к новой жизни всегда сопровождается благодарностью, каждый миг с любимой рождает в его душе аккорды мелодий земной любви. Он осознаёт мгновенность самого своего существования на Земле: "Я живу не на этой планете — я на этой планете умру". Потому и умеет ценить любой миг, приносящий облегчение и радость: "Может, всё-таки камень могильный эти бабочки стащат с меня?" — никогда не теряет поэт последней спасительной надежды.

У В.Смирнова женщина должна разделить с ним бессмертие. Он пытается сообщить ей свою духовность, словно не во всём доверяя земной чувственности её проявлений любви. Вихрем увлекая за собой, поэт стремится спасти её для бессмертия:

Зацветает сирень.

Вышел утро встречать я.

Мы — бессмертны. Надень

Своё белое платье!

Он делает это самоотверженно, а потому и бывает порою рассержен, горяч, не находя спасения для самого себя. Он всегда щедр и бескорыстен в чувствах: "И жизнь свою, как на болото шубу, я лихо бросил под ноги твои".

При всей необузданности своих любовных переживаний он никогда не покажет перед женщиной своего превосходства, ему необходима равная ему, а не рабыня. Вновь и вновь, вопреки всему, напрягает он свои усилия во имя женщины: "Я выкрою из собственного духа весёлое столетье для тебя!" — обещает поэт. По всему, у Смирнова преобладает родительское, созидательное начало. Лирика его на крыльях колыбельно-поминальных строф, как и женщина, воспеваемая им, призвана дарить радость и надежду:

Она в века, как молния, летает.

Она светла, как летний луч в реке.

Одной рукою — милого ласкает,

Держа людскую цепь в другой руке…

Лирике же Кузнецова более присуще вершительное начало, а порою и ниспровергающее. Его лирический герой и в интимной лирике остаётся олимпийским громовержцем, сохраняя страстность и порывистость чувств:

Ты женщина — а это ветер вольности…

Рассеянный в печали и любви,

Одной рукой он гладил твои волосы,

Другой — топил на море корабли.

Кстати, эти строки Ю.Кузнецова из стихотворения "Ветер", написанного в 1969 году, с лёгкой руки плагиатора Пеленягрэ положены на музыку И.Крутого и на голос Аллегровой. Сегодня они у всех на слуху, только мало кому известно, что настоящий автор этих стихов — поэт Ю.Кузнецов.

Лирический герой Кузнецова сам творец и законодатель своей любви, женщина — от его адамова ребра, а потому он и не скрывает своего превосходства над нею:

Твоё тело я высек из света,

Из прохлады, огней и зарниц.

Дал по вздоху свистящего ветра

В обе ямки повыше ключиц.

И прошёл на закат, и мой путь

Раздвоил глубоко твою грудь.

Подобно скифскому воину, он обучает женщину своему искусству; как мне представляется, он хочет видеть в ней свою амазонку-воительницу духа:

За сияние севера я не отдам

Этих узких очей, рассечённых к вискам.

В твоём голосе мчатся поющие кони,

Твои ноги полны затаённой погони.

И запястья летят по подушкам — без ветра

Разбегаются волосы в стороны света.

А двуострая грудь серебрится…

Так вершина печали двоится…

Увы, нет радостного торжества самоутверждения перед женщиной: южное кипение крови, лирический порыв завершается обоюдным снеговым покоем печали. Если и положат в поэтическую погребальную ладью к поэту близкую женщину, то, вернее всего, ритуально. Поэт, предчувствуя это, не хочет поступиться бессмертием, понимает, что без ответного чувства любви оно может не наступить, — без той любви, "раздувающей ноздри, у которой бессмертья просил". Его же любовь становится "ненавидящей, тяжкой". А женщина сохраняет печальное молчание, стоя на полпути к поэту, на полпути к бессмертию. Об этом у Ю.Кузнецова — на пределе искреннего лирического чувства в стихотворении "Звякнет лодка оборванной цепью…":

Сколько можно молчать! Может, хватит?

Я хотел бы туда повернуть,

Где стоит твоё белое платье,

Как вода по высокую грудь.

Он всё глубже вглядывается в себя, где образ той, о которой он не перестаёт мечтать: "Только ты стоишь перед глазами, как звезда стоит перед землёй". Всё более снисходит он к земной женщине, из своего быта не умеющей подняться на высоту его бытия: "Над женщиной встанет крыша, а над мужчиной звезда". К возлюбленной своей он не теряет рыцарского отношения: "Старый меч благородства и страха клал на ложе меж ней и собой". Всё искреннее старается он быть к ней внимательным и чутким, и в этом положении начинает с ней как бы меняться местами. И вот уже она испытывает безотчётное превосходство над ним, порой не удостаивая ответной нежностью. С изящной и точной символикой об этом в стихотворении "Спящая":

В тени лежала ты нагая,

И там, где грудь раздвоена,

Порхала бабочка, мигая,

И села на верхушку сна.

О, как она затрепетала,

Когда, склонившись, снял её!..

— Отдай! — во сне ты прошептала. —

Ты взял чужое, не своё.

Светлым сожалением от утраты — своей и, стало быть, вселенской — исполнено одно из недавно написанных стихотворений "Лада":

Закатилась звезда в твоём имени,

И река пересохла совсем.

Но в душе золотое и синее

Всё живёт неизвестно зачем.

Женский образ здесь ассоциируется с образом России, всей русско-славянской гибнущей красы.

Если называть наиболее сильные, на мой взгляд, наиболее проникновенные стихи поэтов, то у Ю.Кузнецова — это цикл стихотворений, посвящённых Памяти отца, а у В.Смирнова — Памяти матери. Стихи Ю.Кузнецова исполнены высочайшего трагизма, безысходного горя, напряжения всех духовно-нравственных сил поэта в поисках вселенских ответов. В.Смирнов в стихах о смерти матери находит для себя светлый выход — при всей непостижимости горя: "Не верю, не верю, не верю, что мама моя умерла!", и при всей полноте и неизбывности страдания: "Изба без матери пуста, как та могила…" Не веря в окончательную смерть, поэт приходит к постижению небесной ипостаси Жизни как отражённой на земле Смерти: "Впору, мама, дивиться, озаряя избу, высоко, как царица, ты лежишь во гробу".