Читаем без скачивания Тоомас Нипернаади - Аугуст Гайлит

- Кто велел рубить рощу Истукана? - вскочив, спросил Паулус и взмахнул кулаком.

- Кто погнал народ в ржаное поле? - крикнул Пеэтрус.

- Кто виноват во всех наших несчастьях? - орал Ионатан. - Ну, я скажу, никогда еще у меня так не чесались кулаки! Из-за него мы потеряем все сое состояние, из-за него нас посадят в тюрьму! Вот она, справедливость, в этом мире, так вот и страдают невинные люди!

- Что тут рассусоливать, намять ему бока! - закричал Паулус. - Никогда еще не дрался с таким удовольствием, как сейчас. Да, пырял я финочкой безвинных, а жулика порезать — радость-то какая будет.

 Пеэтрус сбросил пиджак, раздувая ноздри, как разъяренный бык. Он побагровел и мрачно глядел перед собой.

Нипернаади подхватил каннель, словно желая защитить свой дорогой инструмент. Потом смешался и в растерянности остановился.

- А ну, выходи, кровопийца! - заорал Ионатан.

- Сейчас мы тебя научим мартышек ловить. - закричал Паулус. - сейчас покажем, как лес рубят и новины палят. Ты только не плачь, когда слишком жарко станет!

Он схватил дубинку и бросился на  Нипернаади.

Но в этот момент во двор с плачем вбежала Милла. Она кинулась Ионатану на шею и, всхлипывая, спросила:

- Правда, это правда, что тебя завтра посадят в тюрьму?

Пеэтрус и Паулус остановились, свесили головы и мрачно, исподлобья смотрели на Ионатана.

А  Нипернаади шляпу цап, каннель за плеча и чуть не бегом пересек двор и — в поле. И не умерял шага, пока не вышел на большую дорогу. А шляпу он держал в руке — пока видны были крыши и трубы Кроотузе.

Ловец жемчуга

После многодневных странствий по лесам и дорогам достиг он нагорья, откуда видно было далеко вниз. За дальними лесами синело море. В зарослях ольхи и черемухи вилась, бежала к нему речка, словно девушка-болтушка, спешащая домой. Под неоперившимися деревьями краснели крыши хутора, над которыми кружили стаи ласточек. Поодаль поднималась белая башня кирхи и господский дом, укрытый осинами. Весенний вечер был напоен цветеньем и смолистым духом.

В раздумье он разглядывал открывшийся вид. Улыбнулся, а потом стал быстро спускаться.

Он был высок и сухощав,  с жилистым, обожженным солнцем лицом, на котором большой кривой нос торчал топорищем. Шел он вприпрыжку, кокетливо, как сорока, длинные руки болтались, словно флаги на ветру. Обут он был в большие расхлябанные сапоги гармошкой. Через плечо у него висел каннель, а больше ничего при нем и не было. Широкая грудь — нараспашку, черная шляпа на самом затылке. И шел он, напевая и посвистывая.

Ступив на двор хутора, он обмахнул шляпой запыленные сапоги и присел на камень.

Появившиеся на небе облака занялись закатом. Закуковала кукушка, как усердный звонарь зазывая на субботнюю службу. Окна вспыхнули светом заходящего солнца.

С поля пришла девушка и, увидев незнакомого человека, остановилась перед ним. У нее были белые, слегка косившие глаза, покусанные оспой румяные щеки. Белесые волосы висели вокруг запачканного рта. Юбка была подвернута до колен, грязные постолы были огромные как два челна.

- Как звать тебя, милое дитя? - спросил незнакомец.

Девушка застенчиво потупилась.

- Тралла, - ответила она, и ее пухлые губы растянулись в глуповатой улыбке.

- Ты посмотри, какое славное, какое красивое имя, кто бы мог подумать, - удивился незнакомец. - Может, ты еще и хозяйская дочка?

- Ничего подобного, - отвечала Тралла, - я тут прислугой и пастухом, какая будет работа и что прикажут. Меня тут даже ругают Дурочкой, они меня Тралла-Балда называют. А хозяйскую дочку зовут Элло, она — барышня. Такая нарядная, такая богатая — поля нашего хозяина тянутся до самого моря и даже вон те дальние леса — тоже его. А коров и телок столько, - косящие глаза сделались большими-пребольшими, - что их и сосчитать никто не может, ну никак.

Девушка окинула собеседника оценивающим взглядом и, сделавшись серьезно, пояснила:

- Так а толку-то что: барышня выходит замуж на пастора, все достанется ему. А пастор человек очень серьезный и совсем не улыбается, ну никак. Он хромой — смешно, а?

И тут, словно испугавшись своей откровенности, она резко повернулась и припустила к хлевам. Оттуда она еще воровато выглянула из-за угла и, залившись смехом, скрылась.

Чужак улыбнулся и пошел по двору хутора. Войдя в дом, он сказал:

- Меня зовут Тоомас Нипернаади, не найдется ли у хозяина какой-нибудь работы, вспахать забор починить или что-нибудь в этом роде? Я когда сюда шел, заметил, что забор обветшал, а во дворе навоза - прямо как у бобыля какого. Разве может быть такое на большом хуторе!

День был воскресный, хозяин сидел за столом и листал газеты. Хозяйка расположилась подле него и лениво глядела во двор. Прошло немало времени, прежде чем хозяин отложил газету, снял очки и встал. Он открыл окно и крикнул во двор:

- Тралла, Тралла-негодница где ты болтаешься, бык рушит колодец!

И поскольку со двора никакого ответа не последовало, он снова сел на лавку и наконец обернулся к незнакомцу.

- Откуда идешь и кто будешь, самолюбец?

Тоомас поставил каннель в угол и сел за стол.

- Иду издалека, - оживленно ответил он, - хозяин о тех местах и не слыхивал. Куда лежит путь-дорога, туда и я, и там побываю, и тут, где-то и поработаю. А про жалованье мне можно не беспокоиться, там разочтемся, как время придет мне дальше идти.

- Нечего мне с тобой тут делать, - нахмурился хозяин.

- Да пусть остается, - проговорила хозяйка, как будто очнувшись ото сна, - куда же человеку уходить-то?!

- Вот и я думаю, куда же ему уходить-то! - торопливо поддакнул Нипернаади. И, словно опасаясь долгих разговоров, подхватил свой инструмент и заиграл веселые мелодии. Вопрос решился, и больше об этом не заговаривали.

Так он остался на хуторе.

И сразу принялся за дело. Он облазил все хлевы, амбары и сараи, перезнакомился со всеми работниками и каждой девушке сказал какую-нибудь любезность. И только в комнату барышни Элло он не осмелился зайти. Постоял-постоял перед полуоткрытой дверью, да и отошел. Он был по-ребячески смешон и даже робок. Брови над его большими глазами кустились.

А когда солнце садилось, он уходил. Шел полевыми тропками, собирал цветы, насвистывал и радовался. Во всем его существе было что-то артистичное и наивное. Он разглядывал облака и шалел. Он ходил по лесу и прислушивался. А потом, словно вспомнив что-то важное, бежал на берег моря и кидал камушки в накатывающиеся волны. И так он просиживал часами. Только к полуночи он потихоньку брел домой.

На дороге, ведущей в церковь, ему повстречалась Элло.

- Приветствую вас, барышня! - сказал  Нипернаади и сорвал шляпу. Он стоял растерянный и не вымолвил ни слова.

- Вы, наверно, наш новый батрак? - поинтересовалась барышня.

- Да, наверно, - ответил Тоомас, - я как раз сегодня пришел к вам на хутор. - Отчего-то он улыбнулся во весь рот.

И тут, безо всякой на то видимой причины, он заговорил:

- Вы только взгляните, как блистают в бледном небе звезды весенней ночи! - воскликнул он, жестикулируя. - Можно, я расскажу вам об этом? Весенний лес полон птиц, цветов, и даже гадюки повыползали на кочки. Вы, барышня, хоть когда-нибудь заглядывали им в глаза, близко-близко?  И луна плывет над кронами дерев, будто желтый пьеро, подвешенный к небу. И уже облетает черемуха: стоит прилечь под ней, и скоро лепестки облепят тебя словно белым снегом. Есть что-то страстное и одновременно болезненное в нашей северной весне: она налетает внезапно, как порыв бури, разрушая ледяные покровы, сразу засевая луга и леса неисчислимым разноцветьем. Даже стволы и ветви деревьев усыпаны цветами. Еще вчера солнце стояло низко, казалось чадящей закоптелой лампешкой, а сегодня уже снега потекли к морю и лес полон свистящих, свиристящих птах. Вот и с человеком та же история: как нагрянет весна — не усидеть на месте. - И он подошел к Элло довольно близко.

- Однако нахальства вам не занимать! - неприветливо сказала барышня.

- Простите меня! - воскликнул  Нипернаади пугаясь. - По правде говоря, я ведь не крестьянин, я и за плугом никогда не ходил. Я, видите ли, портной, сельский портной, которого возят с хутора на хутор вроде какой-нибудь полуразвалившейся молотилки. Боже мой, чем же мне гордиться-то — шью брюки, пиджаки, случается — шубы и помаленьку обхожусь. А с весной бросаю свое занятие и ухожу в поля и в луга. Тогда уже не усидеть никак, тогда играй, насвистывай, шагай под божьим солнышком, как веселый бродяга.

Барышня взглянула на него с презрением.

- Вы, верно, очень любите приврать?..

- Смотрите, звезда упала и небо, словно мечом, пополам рассекла! - воскликнул он, схватив барышню за руку. Но тут же отпустил ее и грустно произнес:

- Приврать? Прошу прощения, случается, порой я и правда привираю, одному богу известно почему. А-а, какой из меня портной, тут я и впрямь прихвастнул: я и нитки-то толком не вдену в иголку, не говоря уж о брюках и шубах. Моряк я, самый заурядный рыбаке ловлю салаку себе на пропитание, а что сверх того — вожу на рынок, чтобы разжиться табачком и стопкой водки. Что мне, бедному, поделать со своей грешной душой! Вот если возьмут сюда батраком, непременно схожу к господину пастору причаститься. Можете барышня замолвит за меня словечко? Ведь скоро вы станете его супругой. А пастор, говорят, человек хороший, только вроде бы с ногами не все в порядке и совсем никогда не улыбается.