Читаем без скачивания Российский колокол, 2015 № 3-4 - Журнал Российский колокол

Нас, как и обещали, подняли на час раньше. Отстояв в очереди, я получил свои сорок три с копейками. На выходе из конторы ко мне подошел комсорг Толик и напомнил о комсомольском собрании после работы. Проторчав час с небольшим в «красном уголке», я двинулся в пивную в надежде, что хоть кто-нибудь там еще и остался из наших. В «Ромашке» народу было много. Завидев Евгеньича и прикупив пару кружек, я пристроился к нему.

– Привет, пропащая душа! Ты чё сегодня шуганый как будто, без обеда, да и сюда опоздал? Хотя лучше поздно, чем никогда! – произнес он и улыбнулся своей доброй и мягкой улыбкой. Я поставил пару своих кружек на высокий круглый стол. Тут Евгеньич достал из сумки бутылку водки и бухнул добрую порцию себе в кружку. – Тебе не наливаю, рано еще. А что пришел – правильно: традиции трудового человека надо чтить. Пятница, зарплата – имеешь право! – он торжественно похлопал меня по плечу.

Евгеньич – это первый человек, с которым я познакомился в бригаде. Отношения у нас с ним сразу сложились дружественные. Он часто делился со мной принесенным с собой обедом, да и полтинник, а то и трешку до аванса занимал. Он был простым рабочим, но имел авторитет не меньший, чем руководство. Про него ходили слухи, что, дескать, раньше был большим начальником где-то, потом проворовался или убил кого-то и теперь работает тут. Его многие называли «Отец», и он не обижался, а вот однажды кто-то назвал его «Дедом» и получил от него ведро с краской на голову. Он мог запросто послать куда подальше любого, от бригадира до прораба, отчего те его побаивались и иногда даже советовались. А на «качели» он спускался вместе с нами, потому что каждый раз доказывал, что еще есть порох в пороховницах, да и потому как нам, высотникам, платили немного больше.

Я, жадно испив половину кружки разбодяженного с водой и димедролом зелья, негромко произнес:

– Я, Евгеньич, это… давеча там, наверху, увидел надпись на немецком языке!

Евгеньич поставил кружку на столик и медленно посмотрел по сторонам. Мужики пили пиво и каждый трещал о своем, и до нас Евгеньичем им не было дела.

– Чё за надпись?

– «Гот мит унс». Бог с нами, значит! – ответил я.

– Сам знаю, не дурак, в школе тоже учился! Что видел, помалкивай, а то придем утром на работу, а тебя нет… А ты в это время далеко на Севере, лес лобзиком валишь. На вот лучше, махалку погрызи!

Он положил передо мной хвост сухой рыбы. Я отломил кусочек воблы и запил ее пивом.

– Евгеньич, а ты ведь что-то про это знаешь?

Евгеньич достал папиросы, выбил одну из пачки и прикурил. Через мгновение послышался окрик продавщицы:

– Евгеньич, ну сколько можно говорить: тут не курят, иди вон на улицу!

– А и правда, пойдем-ка со мной на улицу, там и курить можно, и ушей свободных меньше…

Взяв в руки недопитые кружки пива и сняв свои сумки с крючков, мы вышли на улицу, где также стояли столики, пустые по такой жарище. Разложив на столе остатки недоеденной рыбы, мы продолжили свой разговор.

– Ты, Сашок, вижу, парень смышленый, далеко пойдешь, если не остановят. Думаю, что тебе можно рассказать, хотя я не вижу в этом ничего такого… Ну, слушай.

Эта история началась в сорок третьем году, а вообще-то немного раньше, когда армия генерала Паулюса была окружена и сдалась под Сталинградом. Тысячи немецких военнопленных находились в фильтрационных лагерях. Сотни колонн двигались в разных направлениях по степным пыльным дорогам. Как правило, до места назначения доходил только каждый десятый, остальные оставались лежать вдоль дорог, так и не увидев свое арийское солнце.

Повезло тем, кого грузили в эшелоны и увозили в разные части необъятной страны восстанавливать разрушенное войной хозяйство. В основном это были специалисты, высококвалифицированные рабочие, инженеры, некогда служившие фатерланду.

Однажды летом сорок третьего в наш город на вокзал, в отстойник, пришли товарные вагоны с наглухо заколоченными окнами. Милиция, военные плотным кольцом окружили теплушки. Через некоторое время двери с лязгом открылись, и из вагонов потоком вылилась людская масса. Это были пленные солдаты, среди них были и немцы, и румыны, и австрийцы, венгры и даже итальянцы. Через некоторое время длинная серая змея ползла по городу в окружении вооруженной охраны и под лай овчарок. Пленные выглядели ужасно: выгоревшая от солнца, в пятнах крови и пота летняя полевая форма без каких-либо знаков различия и обожженные сорокаградусным морозом нордические лица. Колонна шла молча.

Горожане высыпали на улицу поглазеть на сверхлюдей. Многие видели немецких солдат впервые, для нетронутой войной Астрахани это было в диковинку. Женщины суровым взглядом окидывали каждое лицо проходящего, словно искали глазами того, кто безжалостно спустил курок, забрав у них отца, мужа, брата или сына. Они смотрели в глаза этим людям, и им ни сколько-нибудь не было страшно. Это наша земля, наша Родина, и никто сюда этих вояк не звал. Мальчишки, словно воробьи, кружились стайками; иногда, внезапно выскочив из подворотни, кидали камнями в немцев и снова растворялись в толпе зевак. Конвой шел молча, будто не замечая этих шалостей. И лишь овчарки, лениво перебирая лапами, высунув языки от нестерпимой жары, иногда подавали голос, и то, как казалось, для пущей важности их собачьего дела. Пленные, шаркая ногами, шли тихо, никто из них не переговаривался между собой. Уставшие и изможденные лица были опущены вниз. Возможно, от усталости, от голода, а скорее – от чувства вины за совершенные свои злодеяния.

Некоторых отправили подальше от города, остальных поселили в лагере военнопленных на «десятке». Пленные немцы возводили новые дома, строили дороги. Так шли месяцы, годы. В сорок шестом году из пленных стали формировать бригады на постройку железнодорожного моста через Волгу. В качестве контрибуции из Германии были привезены составные части моста, вот и потребовались специалисты, которым были знакомы привезенные в Астрахань инженерные устройства…

Евгеньич, допив остатки, вошел в пивную, а через мгновение вышел, держа в руке пару кружек.

– На, угощаю!

– А ты, Евгеньич, видел их в тот день?

– Эх, брат, я в это время брюхом свою борозду пропахивал от Волги до Вены. Когда война началась, я уже год как служил. Жил я тогда в Иркутске, охотником был знатным. Служил на границе. Как война началась, мы японца держали. А потом стало туго, нас и бросили в бой под Москвой. Через месяц меня ранило. Два месяца в госпитале, а потом снова передовая. Потом опять ранение, госпиталь… В свою часть я так и не попал. Победу встретил в Вене. До Иркутска и не доехал. А кто меня там ждал? Отца у меня не было, один брат погиб в сорок втором, второй сгинул в степях Украины. Мать от горя умерла. Нашел я медсестричку, которая меня, раненого, вытащила. С ней и остался в Воронеже. Там работал на заводе. Начинал простым рабочим, а через три года стал начальником смены. Своих в обиду не давал. Однажды пришел главный инженер и стал давить план, требовал работу в ночную смену, сверхурочные. Мои стали жаловаться, я к нему, он меня послал. Меня, солдата, какая-то тыловая крыса! Ну, я сгоряча ключом гаечным его и отоварил по голове. Директор хороший мужик оказался, тоже бывший фронтовик, шум не стал поднимать, с этим инженером потолковал, а потом говорит мне: давай-ка ты, мол, Евгеньич, вали с завода. Съест он тебя. Посидели с женой, подумали да и решили к ее тетке в Астрахань уехать. Вот так я тут и оказался. Это было в срок восьмом, кажется. А теткин муж, Григорий, работал на стройке, он меня к себе и устроил. Строили мы мост через Волгу, тот самый, который сейчас красим. Тогда был тоже предъюбилейный год. В сорок девятом был юбилей товарища Сталина, начальство должно было сдать мост в аккурат к юбилею…

Евгеньич отхлебнул пива, затянулся папиросой и закрыл глаза, то ли от удовольствия, то ли, может, просто погрузился в свое далекое прошлое. Потом, словно очнувшись, продолжил:

– Согнали пленных на «десятку» и стали достраивать мост. Я работал водителем начальника строительного треста и невольно был в курсе всех происходящих событий. Некоторые немцы в память о своем участии в строительстве ставили клейма на конструкциях, выбивали свои имена, знаки своих родов войск. Лагерная охрана боролась с этим, но кто уследит, что там делает человек в десятках метров над водой. Некоторые выбивали молотком и зубилом, но таких вычисляли быстро и потом жестоко наказывали, и только единицы могли выжечь сваркой, как в твоем случае. Потом, годы спустя, кто-то с проходящего под мостом судна в бинокль разглядел какую-то надпись. Была проведена проверка, и нашли сотни подобных! Их зачищали, шпаклевали, закрашивали. Ну, ты сам видел. Рано или поздно, все равно в этом месте «запузырит»…

– Слушай, Евгеньич, а они потом куда все делись?

– Кто, пленные? А бог их знает, многие вернулись на родину, некоторые остались и живут тут по сей день.