Читаем без скачивания Год Иова - Хансен Джозеф

Это обсуждают актёры и техники. Тихо, между собой. Не с режиссёром. Он и слушать не станет. Каждое утро с восходом солнца этот громко смеющийся бородач с большим животом и в ковбойской шляпе приезжает сюда, в горы, из Палм Спрингс, что в подножье, на «джипе» времён Второй Мировой, а уезжает с наступлением сумерек В компании стройной и загорелой дамы на один день и закадычного друга-писателя. Не того, что писал сценарий для этого фильма. Богатого писателя. Режиссёр живёт в Палм Спрингс на огромной вилле этого богатого писателя — там есть и бассейн, и теннисные корты, и шеф-повар француз. Вот где он развлекается после съёмок картины.

Неуклюже расхаживая в ковбойских сапогах, дублёнке и тёмных очках, он смотрит за тем, как выполняют его работу. Он обходит площадку, как слон под куполом цирка. Ему и дела нет до затеи, в которой он участвует. Но и неприятностей ему, конечно, тоже не надо. Все уважительно разделяют с ним это или, по крайней мере, просто хотят поскорей очутиться дома, подальше от этого холода. Словом, никто не доставляет ему никаких неприятностей — кроме девочки. Каким-то образом она оказалась под опекою Джуита. Ни у режиссера, ни у картины в целом на это времени нет. Когда её пытался урезонивать режиссёр, он не повышал голоса, но его лицо багровело, надувались сосуды на шее. Всякий, кто в это время был на площадке, затаив дыхание, ожидал взрыва.

В первый раз Джуит подошёл к девушке, накинул ей на плечи песцовую шубку, обнял рукой за тонкую талию и отвёл в сторону к деревьям. Он усадил её рядом на поваленный ствол, утешая, погладил рукой, прислонил сё голову к своей груди, слегка потрепал по спине, тихо напел что-то и вытер ей слёзы, поправил волосы, пошутил. Через пять минут она уже уныло улыбалась, и съёмки можно было продолжить. Он повторил это столько раз, что уже сбился со счёта. Иногда за ним посылает режиссёр, иногда он сам начинает утешать её без напоминаний, если находится поблизости. Однако, это никак не сближает его с девушкой. Вне этих эпизодов она не пытается ни заговорить с ним, ни даже улыбнуться ему. Это его не беспокоит. Его беспокоит то, что она не разговаривает ни с кем и не улыбается никому. Она кажется чудовищно одинокой.

Он покидает нагретое помещение маленькой полупустынной закусочной, где пахнет кофе. Снаружи падает снег. Чтобы испытать на себе толкотню и вспыльчивый нрав хозяев не стоило втискиваться в буфет вместе с первой волной проголодавшихся актёров и техников. В закусочной работают толстый и потный хозяин, который готовит еду, его толстая жена, которая то и дело путает заказы, и толстая прыщавая дочь, которая переваливается туда-сюда с тарелками в руках. Ради еды, которую они подают, тоже не стоило торопиться. Сегодня давали пюре, бифштекс, морковь и груши из морозилки и, словно налитый свинцом, яблочный пирог. Вчера готовили несвежих цыплят табака. Завтра подадут мороженную рыбу, зажаренную в масле темпура — так значилось в меню, написанном от руки Джуит предлагал внести исправления. «Звучит неплохо, — ответил ему толстяк — Если понадобится место повара, приходите ко мне». Но пища оставалась столь же несъедобной, хотя и превосходила те так называемые блюда, которые подвозили на съемочную площадку к полудню в полосатом алюминиевом продуктовом фургоне. Их ели молодые актёры. Пожилые актеры и техники этот ланч пропускали. А режиссёр привозил еду, приготовленную французом шеф-поваром, с собой в симпатичных плетёных лукошках. Когда приходило время перекусить, они вместе с дамой на один день и писателем исчезали в трейлере. Никто не знал, что они ели, но слухи всякий раз упоминали петушиные языки. Джуит тоскует по своей собственной кухне. Иногда, чтобы заснуть, он читает себе наизусть рецепты приготовления блюд.

Трейлер печальной девушки стоит посреди деревьев. Свет в его окнах уже не горит. Джуиту этот жизнерадостный «дом на колёсах» почему-то кажется похожим на гигантский гроб. Он идёт, вобрав голову в плечи и засунув руки глубоко в карманы меховой куртки, рядом с Ритой Лопес На ней полушубок на лисьем меху, не новый. Мех даже слегка грязноват. Рита работает актрисой ещё дольше, чем Джуит актёром. Она снимается в таких же однообразных повторяющихся ролях. Начинала она в ролях звонкоголосой, жестокой, пресыщенной плотской любовью девушки с нежным сердцем. Затем играла трагикомичную шлюшку с золотым сердцем. Позже, когда кино осмелело настолько, чтобы назвать проститутку проституткой, Рита играла проститутку, у которой не сердце, а каша. Когда возраст сказался на её внешности, и Рита поправилась в бюсте и бёдрах, она стала играть фермершу. И, наконец, владелицу затасканных меблированных комнат в детективных фильмах. В этом фильме она суёт нос в дела своих постояльцев, и её убивают за то, что она узнаёт лишнее. И Рита, и Джуит гуляют в зимних ботинках Её ботинки из мягкой кожи на молнии. Из трещинок у носков ботинок виднеется пушистая подкладка. Под ногами у них хрустит снег. На её накладных ресницах застывают снежинки.

Джуит останавливается.

— Неужели у этого ребенка нет матери?

— У Кимберли? — Рита продолжает идти. — А зачем ей мать, когда у неё есть ты?

Рита останавливается, поворачивается и возвращается к нему.

— Оливер, она не ребёнок Ей двадцать пять, она уже побывала замужем и развелась. Детей в нашем бизнесе не бывает. Ты же знаешь. — Она берёт его за руку. — Пойдём. Иначе мы здесь окоченеем.

— Надо, чтобы кто-нибудь был с ней рядом.

Джуит сходит с дороги, спускается между толстых серым сосновых стволов, стучит в дверь трейлера. — Кимберли, — зовёт он. — У тебя всё в порядке?

Никакого ответа. Он поднимает замёрзшую ладонь, чтобы постучать снова, но не стучит.

— Кимберли, — он стоит в нерешительности, чувствуя себя глупо из-за того, что проявляет излишнюю опеку и вмешивается в чужие дела. Он опускает руку в карман, плетётся обратно к дороге, где стоит Рита, которая наблюдает за ним с насмешливой улыбкой.

За спиной Риты — тень таверны Энтлера. Должно быть раньше, в девяностых годах прошлого века, когда здесь были лесозаготовительные угодья, здание таверны служило конюшней дня лошадей-тяжеловозов, которые возили сани и вагонетки. Это недавно выкрашенное в красный цвет массивное просевшее здание. Над входом — неоновая вывеска. На двери крест-накрест прибиты лыжи. Изнутри, через старые стены, просачиваются звуки кантри-вестерна. Молодёжь внутри свистит и горланит ковбойские «йохэй!» Ботинки танцующих глухо сотрясают дощатый пол. Джуит просит Риту минутку подождать, переходит белоснежную дорогу, тянет на себя тяжёлое железное дверное кольцо и заглядывает внутрь. Фиолетово-оранжевый вихрь сатиновых рубашек, блеск пряжек ремней, запах пива, отточенный звук электрогитар. Верхом на механическом быке, который, качаясь вперёд и назад, изображает родео, словно хлыст, извивается стройной тело девушки. Оно утопает в мелькании мерцающих блёсток, которые отбрасывает зеркальный шар, вращающийся под потолком. Это не Кимберли. Кимберли у Энтлера нет. Она и не придёт сюда, думает он. Он плотно закрывает дверь — поднялся ветер, который закружил снег. Склоняя голову перед ветром, Джуит возвращается к Рите, которая дрожит от холода на дороге. — Почему бы ей не повеселиться там? — говорит он.

— Потому что она звезда. — Рита берёт его под руку, и направляет в сторону мотеля. — Сейчас такое время, одна картина — и ты уже звезда, не правда ли? Суперзвезда. Она не может с ними общаться. Ты что, коммунист, что ли? Возможно, она придёт туда в последнюю ночь. Даже эти дешёвые ублюдки наверняка устроят вечеринку по окончании съёмок. Несвежие крекеры, плесневелый сыр, пара кувшинов пунша с дохлыми мухами.

— Пробудет ли она здесь до последнего вечера? — Джуит оборачивается, чтобы ещё раз взглянуть на трейлер, но снегопад и сумерки не позволяют что-либо разглядеть. — Это несчастная девочка, Рита. Она чем-то себя пичкает, поэтому и держится ото всех в стороне.

— Надеюсь, что ты не прав, — говорит Рита. — Если это так, им придётся сё заменить и переснимать всю плёнку с её участием. Да-а, если бы мне нравилась такая погода, я бы пошла в поход с Наполеоном в восемьсот двенадцатом! — Она не должна быть одна, — говорит Джуит.