Читаем без скачивания Бэзил Хоу. Наши перспективы (сборник) - Гилберт Честертон

– Боюсь, наш последний танец заставил вас разочароваться в сэре Роджере из Коверли.

Та сказала в ответ что-то веселое, и Хоу шагнул к Гертруде. Взяв ее за руку, он, казалось, готов был отпустить замечание в своем обычном духе. Но после недолгого молчания он сказал со странной улыбкой, смущенно глядя в пол:

– Если хотите, давайте поставим наш эксперимент, мисс Грэй.

Она крепко сжала его руку, и он, выбежав из комнаты, понесся по ночным улицам, не чувствуя под собой ног.

Четырнадцать дней и ночей после того памятного вечера Гертруда пребывала полноправной владычицей своего тайного сокровища, украдкой мечтая о молчаливом и верном друге, вдруг придавшем ее жизни новый смысл. Сестры были крайне удивлены ее спокойствием, тем более что после праздников или выходов в свет она обыкновенно становилась особенно капризной и невыносимой. Воплощенная мягкость и покладистость, она была поглощена новыми заботами и чувствовала себя совершенно счастливой. Быть подругой и наперсницей одинокого и изголодавшегося по человеческому теплу “весельчака” оказалось не таким уж простым делом. Неизменно проклиная себя за якобы доставляемое ей беспокойство, Хоу при всем желании не мог скрыть от нее минуты, когда его в очередной раз накрывало сознание собственной никчемности, и, видя это, Гертруда переворачивала небеса и землю в поисках утешений, чтобы вселить в него уверенность и убедить во всеобщей любви. Он безотчетно тянулся к ней всякий раз, когда на сердце у него бывало тяжело, а она так проницательно читала в его, казалось бы, ледяных глазах, что слов не требовалось. Игра парадоксами, причудливые полунамеки, словесная эквилибристика и остроумные замечания теперь предназначались другим – Кэтрин и всем прочим. Гертруде же доставались невнятные и безыскусные речи, давно копившиеся безотчетные переживания, судорожные сомнения и надежды новоначального в таинстве дружбы. И этой невеселой долей она гордилась больше, чем любыми мыслимыми комплиментами. Порой в его словах проскальзывала тревога, не наводит ли он тоску своим самоуничижением; ей и самой иногда приходили в голову подобные мысли, но она тут же, повинуясь тихому голосу сердца, давала им гордую отповедь: “И пусть, пусть я стану такой же несчастной, как он”.

Чтобы вполне понять восторг, в который приводили Гертруду их отношения, нужно помнить, что она сама была новичком в школе жизни. Она была ребенком, дикарем, привыкшим полагаться лишь на свои чувства. В ее случае хорошее воспитание не смогло пробудить дремлющие в ее душе недюжинные способности, которые теперь неумело начинали заявлять о себе. Ею правили сострадание и восторг, и ни один человек не стал бы ей лучшим наставником. Научившись слушаться своего сердца, Гертруда с неожиданной легкостью и изяществом обрела неведомые доселе такт, находчивость и уравновешенность. К удивлению друзей, от “безумной” Гертруды, – которая на самом деле была всего-навсего не нашедшей себя Гертрудой, – не осталось и следа. Чем бы ни были их отношения, все эти дни Хоу черпал силы и утешение у неопытной девочки, почти ребенка. Он, эксцентричный светский балагур, прекрасно это понимал, и если когда-либо приличный молодой человек девятнадцатого века, оставшись наедине с собой, превращался в истового идолопоклонника, то именно это произошло с мистером Бэзилом Хоу. Потрясенный и раздавленный столь непривычным опытом сочувствия и неожиданной возможностью ослабить хватку, которой он сжимал себя всю жизнь, он несколько дней подряд был охвачен всепоглощающим переживанием, преклоняясь перед той, что увидела в нем человека. Что же до Гертруды, она обратила свою душевную энергию на будущее, строя планы изменить свою жизнь, по большей части детские и наивные. Клокочущая у нее в груди энергия настойчиво искала выхода.

Семейство Грэй, подобно большинству семейств среднего класса, составляли консерваторы, причем консерваторы благородного, специфически английского склада. Хоу же, как оказалось, был либералом. И вскоре Гертруда уже сделалась красной республиканкой самого радикального толка: она расшатывала устои отеческой гостиной ребяческими и, как правило, недалекими обличениями королевской семьи и рассуждала о национализации земли так, словно собиралась приступить к ней завтра же с утра. В другой раз можно было услышать, как она решительно отстаивает наличие юмора на небесах, что совершенно выводило из себя Кэтрин и очень веселило Маргарет. Ее первые порывистые шаги в новой жизни могли показаться неосторожными, но в них отражалась ее натура, и сестры с их куда более традиционным складом характера едва ли были на такое способны. Среди детей ветхого послушания не было никого благороднее, но Гертруда стала тем меньшим в Царствии Небесном, кто больше их.

Глава 9

В которой птенец встает на крыло

Компания из пяти молодых людей шла гуськом по неровной поросшей вереском кромке берега высоко над сонной гладью моря. Маргарет, нагруженная, по своему диковинному обыкновению, стопкой книг из библиотеки, двигалась впереди вместе с Сесиль. За ними следовал Люсьен, облаченный в светлую фетровую шляпу и самый светлый из своих семи светлых костюмов; это пиршество утренних тонов оттеняли неизменная простая черная шляпа и длинный черный сюртук его кузена Хоу. А между двумя этими группками счастливым мотыльком порхала Гертруда, болтая веселую чепуху и развлекая всех присутствующих.

Как мы уже говорили, Хоу вовсе не был молчуном; сам он сравнивал себя с каракатицей, “которая прячет свое природное уродство и нелепость своего поведения от добропорядочных морских звезд, напуская побольше тумана”. Его остроты заставляли Люсьена плясать от смеха, подобно костлявой смерти на средневековой ярмарке, но все же во время прогулки бывали минуты, когда Хоу мечтал лишь о том, чтобы молчаливо смотреть, как ветер треплет и развевает огненные волосы Гертруды и они рдеют над задумчивой синевой моря.

– Я вижу, вы готовы к встрече с управителем, – сказал Хоу, обращаясь к Люсьену, которого дамы, опасаясь очередного приступа самовлюбленных откровений, ненавязчиво препоручили заботам его безропотного кузена. – Рад за вас. У деловых людей свои обычаи. – Он указал на ружье, висевшее на плече у молодого человека.

Весьма примечательно, что любой, у кого в руках оказывается ружье или удочка, начинает выглядеть весомо и значительно, словно в таком положении есть что-то героическое. Люсьена, горячо преклонявшегося перед “мужскими” видами спорта, это касалось втройне. Если бы не примесь французской крови, сообщавшая ему восприимчивость к прекрасному, он представлял бы собой довольно обыкновенный тип молодого англичанина, худого, бледного и спортивного, похожего на человека, отправившегося в нескончаемый пеший поход. Быть может, он больше всего походил на подростка, так как возраст этот наиболее эгоистичен; он не умел следовать моде, флиртовать и был глух даже к самым робким нашептываниям греха, но зато был по-своему рыцарствен, доброжелателен и совершенно не способен держать свои секреты при себе. Мы заговорили о его характере, потому что спустя мгновение Люсьену предстояло увидеть нечто, определившее дальнейший ход событий. Привлеченный радостным возгласом Гертруды, он обернулся и заметил вьюрка, взметнувшегося вверх из подлеска. Юноша умелым движением вскинул ружье и приготовился выстрелить.

– Что вы делаете! – вскрикнула Гертруда. – Неужели вы хотите ее убить?

Люсьен вытаращился на нее и расхохотался. Он не был жесток, разве что жестокостью школьника и англичанина, жестокостью бездумной привычки. Но забота Гертруды о братьях меньших была ему решительно непонятна. Он вернулся на исходную позицию.

– Мистер Флери! – выдохнула Гертруда и дернулась вперед, крепко схватив его за руку. В ответ он снова рассмеялся. Им уже овладел спортивный азарт, кроме того, Люсьен отнюдь не собирался угождать девичьим капризам. Он мягко высвободил руку и отстранился, по-прежнему сжимая ружье. Гертруда беспомощно раскачивалась на месте, как тростник, и слабым голосом звала его сестру и своих:

– Маргарет… Сесиль… ради всего святого, остановите это.

– Что остановить? – недоуменно спросила Сесиль.

– Твой брат… Птичка… – только и смогла выдавить из себя Гертруда, не в силах оторвать скованного ужасом взгляда от происходящего.

Резкая судорога скорее боли, чем ярости, на мгновение изменила черты Хоу, и, надвинув шляпу на глаза, он быстро подошел к Люсьену и что-то сказал ему. Слов не было слышно, но, глядя на то, как две тонкие темные фигуры стояли друг перед другом на фоне неба, девушки, казалось, наблюдали столкновение двух воль и чувствовали, как унаследованные от многих поколений средневековых графов бешеные аристократические инстинкты бойца и охотника отступили перед расторопностью и добытыми нелегким опытом навыками представителя образованного среднего класса. Было видно, как Хоу говорил что-то непривычно медленно и сурово, а Люсьен отвечал злобным и высокомерным смехом. Затем Хоу поклонился, Люсьен закинул ружье за плечо, и они вернулись к остальным. Гертруда стояла, потрясенная, залившись краской до корней волос, лишь сверкали белоснежные зубы и изумрудные глаза. Предмет ее поклонения только что вознесся на самый высокий из возможных пьедесталов.