Читаем без скачивания На границе чумы - Лариса Петровичева

Выяснилось, что вчера Даня испытывал свою самогонную машину, отчего у него приключились разнообразные видения.

– Видно, и песьеглавцы из той же машины прибежали, – буркнул мельник, а несколько селюков подошли к Дане спросить, нельзя ли поучаствовать с ним вместе в испытаниях чудесного аппарата.

Больше никаких версий возникнуть не успело, потому что на ступени храма поднялся чернявый инквизитор, не так давно наводивший страх на Бооха, и резко вскинул руку.

– Тихо, люди!

Селюки мигом умолкли, даже бабы перестали болтать и ныть. Чернявый сделал глубокую паузу и опустил руку.

– Я брат-инквизитор Грег, – сказал он. – Государь издал новый указ. Слушайте внимательно, понимайте правильно и запоминайте надолго.

Один из его спутников протянул Грегу указ, тот встряхнул лист и принялся за чтение.

На площади стояла такая тишина, что не слышно было даже людского дыхания. Когда же Грег дочитал до пункта «мобилизовать все силы и завербовать на строительство наибольшее число народа, желающего делом доказать свою верность Заступнику», в толпе кто-то всхлипнул, и людей словно прорвало: бабы завыли, заголосили, повисли на шеях у мужей, не желая становиться соломенными вдовами и терять кормильцев. Грег молчал – было видно, что к подобным сценам он уже успел привыкнуть. Затем он снова заговорил, и площадь умолкла:

– Из Кучек мы отобрали десять человек. Сейчас я назову их, и пусть они выйдут сюда.

Он принялся выкликать имена, и суровые мужики – кто спокойно, кто отрывая от себя рыдающих жен, кто хмуро – поднялись на ступени храма. Инквизиторам следовало отдать должное: семейных было только двое, остальные – бобыли или вдовцы. Боох, стоявший чуть поодаль, сокрушался, не в силах скрывать свою печаль: на строительство забирали трех лучших работников Кучек. Грег быстро сосчитал вышедших: их было только девять. Он быстро сверился со своим списком, поименно назвал каждого, а потом крикнул:

– Кто из вас Андрей? Иди сюда!

По толпе прокатилась волна ропота. Дело действительно было неслыханным: забирать на строительство скорбного разумом человека всей деревне показалось кощунством.

– Да он же дурачок! – воскликнул мельник. – Юродивый!

– Побирается Заступника ради!

– Глупенький!

– До чего дошли – Заступникова человека обижать!

Грег молчал, прекрасно понимая, что тут ничего не поделаешь. К строящемуся храму и так начнут стекаться убогие и юродивые со всего Аальхарна – кто-то кормиться за счет паломников, кто-то пророчествовать и грозить – наверно, и местный дурачок окажется там же. А работать его все равно не заставишь, поэтому Заступник с ним, пусть и дальше сидит в Кучках на кучке. Инквизитор поманил владетельного сеньора и поинтересовался:

– Что же ты, вредитель, убогого как нормального записал?

Боох пожал плечами и кивнул в сторону белесого инквизитора, карманы которого многозначительно позвякивали монетой. Белесый подморгнул Грегу, и тот вздохнул:

– Эх, зараза!.. В другое время я бы тебя…

Бооху подумалось, что в другое время и в другом месте он так бы прихлопнул чернявого, что и мокрого места не осталось бы, но вслух владетельный князь, разумеется, ничего не сказал и только смиренно опустил голову. Грег спрятал указ и списки в карман плаща и крикнул:

– На сборы час!

Толпа заколыхалась, распадаясь на отдельные группы. Кто-то пошел собирать в долгий путь друзей и соседей (теплая одежда в преддверии будущей зимы, небольшой запас еды на самое первое время, мешочки с лекарственными травами и порошками, кое-какие инструменты), кто-то остался, чтобы посмотреть, как будущие строители собора будут садиться в повозки и отправляться на Сирые равнины, чтобы трудиться там днем и ночью и в закономерном итоге очень быстро умереть. Вполне довольный Грег подошел к Бооху и посоветовал:

– Убогого запиши как полчеловека. Весной к вам еще заедем.

И инквизиторы подались в храм – наступало время утренней молитвы.

Будущих строителей храма провожали со слезами и воем. Ясно было, что этих людей все видят в последний раз. С двумя семейными отправлялись жены и дети: Грег подумал и решил, что так будет даже лучше: баб всегда можно пристроить как поварих или лекарок, а что строителям надо будет есть и лечиться – в том сомнений не было. Наиболее практичные селюки уже прикидывали, что к весне можно будет наложить лапу на оставленные дома и имущество: все равно никто из уходящих с инквизиторами и армейцами сюда больше не вернется – замерзнет зимой, отравится дурной пищей, надорвется от непосильного труда, да мало ли какая смерть может настигнуть человека вдали от дома, а вот добру пропадать не надо. Уходящие это прекрасно понимали и, усаживаясь в инквизиторские повозки, давали остающимся последние указания:

– За домом последи! Там печка дымит…

– Свиньюшку-то корми, не забывай…

– Курочек можешь себе взять, а лошадку не тронь…

– Смотри, я вернусь! Если что пропадет, пеняй на себя!

На площадь вышел отец Грыв с крохотным ларцом, в котором хранилась реликвия – мощи святого Анта Странника. Он поднял ларец над головой и нараспев произнес:

– Сохрани вас Заступник, и дай вам силы, и осени своей милостью, чтоб вы начали, продлили и завершили дело во славу Его.

При этих словах по толпе снова прокатились всхлипывания. Грег, которому за сегодня уже до смерти опротивели пафосные сцены, лихо вскочил на свою лошадку и махнул рукой возничим:

– Поехали!

Протяжно заскрипели колеса, и повозки покатили с площади.

Андрей встретил их по пути с рыбной ловли. В небольшом темном озерце неподалеку от деревни водились крупные сонные куши – покрытые тяжелой, черно-золотистой чешуей, они казались выкованными из старой бронзы и были удивительно вкусными, если изжарить их на масле. Масла у Андрея, разумеется, не было, однако похлебать горячей наваристой ухи он всегда был не прочь и частенько ходил к озеру – там у него было запримечено местечко, где куши клевали особенно хорошо и жадно. Вот и сегодня он проснулся еще до рассвета и отправился на рыбалку. Теперь у него была Несса, и заботиться приходилось и о ней тоже.

Иногда Андрей вспоминал сыновей и Ингу, задаваясь вопросом, думают ли они о нем. Отречение было обязательной формальной процедурой, но невозможно ведь вычеркнуть человека из жизни и памяти, тем более любимого и любящего человека. Каково им там живется, в идеальной стерильности Гармонии? Кем стали сыновья? Старший, Мишка, помнится, хотел податься в художники, занимал призовые места на молодежных конкурсах, а стена в его комнате была увешана грамотами и медалями. А младшему Диме хотелось пойти по стопам деда: мальчишка играл в космические корабли и представлял себя отважным капитаном… Ведь прошло уже десять лет, думал Андрей с какой-то внутренней пустотой. Где они? Кем стали? И мучительно добавлял: помнят ли меня или отречение было для них вовсе не пустым звуком?..

Нессе было тринадцать. Через год ее бы выдали замуж за какого-нибудь вполне достойного человека, но у вдовы нашли овечьи сердца. Когда еще недавно такие хорошие и добрые соседи поволокли мать к отцу Грыву, Несса сделала правильные выводы и бросилась бежать – ничего хорошего от мужиков с вилами и факелами ей ждать не приходилось. В лесу она умудрилась заблудиться, свалилась в какой-то овраг и разодрала ногу, так что, когда Андрей увидел ее возле своей избушки, она едва не падала от страха и потери крови.

Что-что, а зашивать раны бывший главный врач Московского военного гарнизона умел в любых условиях и едва ли не голыми руками. Мастерство не пропьешь, думал он с гордостью, пальцы помнят все… От страха и удивления Несса даже утратила дар речи, хотя потом ее словно прорвало, и она засыпала Андрея вопросами, главными из которых были: «Кто ты такой? Колдун? Лекарник?» Разумеется, Андрей снова прикинулся тем дурачком, которым его знала вся деревня, и Несса мигом создала собственную версию. Выходило, что Андрей был великим лекарником Боратой, который в свое время служил самому государю и мог вылечить все болезни на свете. Борату все любили и уважали, но случилось так, что один из колдунов позавидовал его доброте и таланту врачевания и оклеветал доброго лекарника перед государем и инквизицией. Борату схватили и привезли в тюрьму, но он стал горячо молиться Заступнику, и тогда кандалы его упали, а сам Бората перенесся на много-много лиг от темницы. Только случилась беда: он забыл все, что знал до этого, и перестал быть лекарником.

– Поэтому ты и живешь дурачком, – закончила Несса свой рассказ. – Ну, хоть живешь, и то хорошо.

На следующий день ее шок прошел, Несса окончательно поняла, что потеряла мать и стала изгнанницей, и погрузилась в тяжелое молчание, проронив за весь день едва ли несколько слов. Тихая и сосредоточенная, она сидела возле крохотного оконца и смотрела в пустоту; изредка по ее щеке прокатывалась слезинка, Несса стирала ее ладонью и безвольно роняла руку на колени. Андрей искренне ей соболезновал, но с разговорами не лез и только под вечер, когда до него как-то вдруг дошло, что Несса за целый день не спросила о еде, предложил ей ломоть хлеба и пару отварных клубней земляшки.