Читаем без скачивания Второе нашествие янычар. История создания «национально свидомых» - Русин

Но австрийскую власть интересовало не удобство и целесообразность фонетического правописания, а именно разрушение языковой связи оккупированных русских территорий с Россией. Фонетическая реформа украинского правописания преследовала исключительно политические цели.

К концу 19 века в Галиции, уже начавшей называться Галичиной и «Украинским Пьемонтом», вылупилось достаточное количество «птенцов гнезда Голуховского», которые целью своей жизни поставили «возрождение великой украинской нации». И эти «птенцы» с воодушевлением восприняли идею фонетического правописания.

В 1892 году «Науковое Общество имени Шевченко» и галицкое Педагогическое общество подали в австрийское министерство народного просвещения проект о введении фонетического правописания в печатных изданиях, в учебниках народных школ и в средних учебных заведениях.

Идею поддерживает и русофобская Народовская (объединявшаяся вокруг журнала «Народ») партия во главе с ее видными деятелями, известными полонизаторами Ф. Гартнером и С. Смаль-Стоцким. Мотивировка их ходатайства была предельно проста: «Галиции и лучше, и безопаснее не пользоваться тем самым правописанием, какое принято в России».

Впрочем «правопыс» (правописание) не был целью «наукового товарыства» и «народовцев». Их целью было создание «украинского языка», как основы «украинской» то есть не русской нации.

Возмущенные русины в Галиции и Буковине собирают более 50 тысяч подписей против реформы, но на этот раз сделать уже ничего не могут.

В 1893 году австрийский парламент официально утвердил фонетическое письмо для «украинского языка».

Далее методика была проста: при помощи полицейских мер во всех учебных заведениях стали насаждать «кулишовку» (украинское правописание), отбирать книжки, написанные на литературном русском языке, закрывать литературные общества и увольнять всех несогласных с этим нововведением преподавателей. «Фонетика» используется для официального делопроизводства, выпуска периодических изданий, печатания книг. Маховик украинизации русинов начал набирать обороты. Это подтверждают и более поздние откровения министра просвещения и вероисповеданий петлюровской Директории митрополита Иллариона, сказавшего, что успех введения «фонетики» был обусловлен только тем, что «цэй правопыс здобув соби урядовэ затвэрдження» (это правописание получило правительственную поддержку).

По воспоминаниям самого И. Франко, возмущенные галицкие читатели возвращали подписанную прессу со следующими сопроводительными записками «Не смийте мени присылати такой огидной макулатуры», «Возвращается обратным шагом к умалишенным»…

Но украинизаторы не остановились только на «фонетике». В отличие от австрияк, считавших серьезным достижением изменение даже одной буквы, они предприняли более радикальные меры. Из алфавита они выбросили буквы «Ы», «Э», «Ъ», «ђ — ять» и добавили «Ї», «Є» и «Ґ». Кроме того, они заменили написание некоторых звуков: «Ы» на «И», «И» на «І», «Е» на «Є», «Э» на «Е», «Ъ» в средине слова на «’»; несколько особняком стоит буква «Ґ» обозначающая произносимый несколько иначе звук «г» (примерно так, как если бы после него стоял твердый знак) в менее чем пяти сотнях «украинских» слов и буква «Ї», звучание которой можно приблизительно передать сочетанием «йи». (После отмены в русском правописании буквы «ять» (ђ) и отмены в конце слов «эров» (Ъ) отличия между русским и украинским алфавитом несколько уменьшились.)

Но почивать на лаврах «после трудов праведных» «национально свидомым» не пришлось. Даже в таком сильно изуродованном виде письменный язык не разъединял окончательно две части русского народа. «Филологи» начинают лихорадочно выбрасывать из украинского новояза слова, хоть немного напоминающие русские и насаждать слова, заимствованные из польского и немецкого языка. А когда и этого оказывалось недостаточно по причине одинакового произношения — придумывать новые. Этот зуд словотворчества с новой силой возобновился в нынешнее время. Но, как и ранее, продуктивность его весьма мала, а вернее — вообще никакая. Насколько мне известно, в настоящее время в современном «литературном украинском языке» в употреблении только одно, истинно украинское слово — «лэтовыще» (аэродром), которого нет ни в русском, ни в польском языках. Другие образчики украинского «новояза», несмотря на все потуги «национально озабоченных» распространения не получили. В качестве примера можно привести «жывнык» (биолог), «ризальнык» (хирург), «заразлывэць» (врач-инфекционист) или совсем уже неприлично звучащее «выпэрдова» (выхлопная) труба.

Эта деятельность наглядно подтверждает малорусскую пословицу «нэхай гиршэ, абы иншэ» (пусть хуже, лишь бы иначе). И в точности повторяет попытки польских отцов-основателей «украинской нации», которые вначале попытались убедить русинов, в том, что они — восточные поляки; а когда это не удалось — убедить их, что они не русские «украинцы».

Дополнительные проблемы украинизаторам добавило то обстоятельство, что в качестве основы «украинского языка» науковци использовали простонародную разговорную речь, почти исключительно сельскую, которая приспособлена лишь для описания крестьянского быта.

Примерно в это же время начинают свои литературные опыты Котляревский, Квитка-Основьяненко, Гулак-Артемовский, Марко Вовчок, которые впрочем не оставили заметного следа в деле создания «ридной мовы» (родной речи).

Но были и другие литературные эксперименты, проводимые «серьезными науковцами». В качестве примера можно привести объемистое «творение» Кулиша. В отличие от «Энеиды» Котляревского, которая написана как литературный курьез и не на что более не претендовавшая, перевод Библии на «мову», осуществленный Кулишом в начале 70-х годов 19 века и претендовавший на научность, произвел настоящий фурор в обществе. А его автора сделал посмешищем. Чего стоит только одна фраза: «Хай дуфае Сруль на Пана…», что есть переводом на «украинский язык» фразы «Да уповает Израиль на Господа…»

Да, чего только не сделаешь ради родной нации…

Но были и другие предложения. Костомаров и Драгоманов требуют предоставить язык и литературу самим себе: найдутся писатели и читатели на «мове» — она сама завоюет себе место. Но никакая регламентация и давление извне недопустимы. Драгоманов часто говорил, что «пока украинская литература будет представлена бездарными Конисскими или Левицкими, она неспособна будет вырвать из рук малороссийского читателя не только Тургенева и Достоевского, но даже Боборыкина и Михайлова». Культурное отмежевание от России как самоцель представлялось ему варварством.

Однако уже вначале 90-х годов появляются «национально свидоми» публицисты типа Вартового, который, обозвав русскую литературу «шматом гнилой ковбасы», требовал полной изоляции Украины от русской культуры. Всех, считавших Пушкина, Гоголя, Достоевского «своими» писателями, он объявил врагами: «Каждый, кто принесет хоть чуточку омоскаления в наш народ (словом из уст или книжкой), наносит ему вред, так как отвращает от национальной почвы». То же самое, только гладко и благовоспитанно, выразил М. Грушевский в провозглашенном им лозунге «полноты украинской культуры», что означало политику культурной автаркии и наступление литературной эры, представленной конисскими, левицкими и вартовыми. Писать «по-украински» с тех пор означало не просто заниматься творчеством, а выполнять национальную миссию.

В конце 80-х годов галицкая «наука» возвестила о существовании «многовековой украинской литературы». Появился двухтомный труд, посвященный этому предмету. Его автором был Омелян Огоновский — один из самых активных функционеров «Наукового товарыства имени Шевченка» (да, того самого, что было инициатором введения «фонетики» в школьное образование). Огоновский может считаться создателем схемы истории украинской литературы. Ею до сих пор руководствуются самостийнические литературоведы, по ней строятся курсы, учебники, хрестоматии.

Затруднение Огоновского, как и всех прочих ученых его типа, заключается в полном разрыве между новой украинской литературой и литературой киевских времен, объявленной самостийниками, тоже украинской. Эти две разные письменности ни по духу, ни по мотивам, ни по традициям ничего общего между собой не имеют.

Объединить их, установить между ними преемственность, провести какую-нибудь нить от «Слова о полку Игореве» к Квитке-Основьяненко и Марко Вовчку или от игумена Даниила и Кирилла Туровского к Т. Шевченко — совершенно невозможно. В то же время нельзя не заметить прямую связь между письменностью киевского государства и позднейшей, общерусской литературой. Как уладить эти две крупные неприятности? Отказаться совсем от древнекиевского литературного наследства и окончательно отдать его москалям — значит отказаться от пышной родословной, от Владимира, Ярослава и Мономаха. И остаться с одними Подковами, Кошками и Наливайками.