Читаем без скачивания Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ - Эдвард Чупак

И наконец, существует правило поведения, касающееся попоек. Если товарищ приглашает тебя разделить выпивку, лучше согласиться. В противном случае он будет вправе счесть это оскорблением.

На этом наш устав кончается. Другие правила нам ни к чему. Мы пираты, а не писцы.

Прошу особо отметить правила, касающиеся воровства. Библия, которую ты у меня отнял, принадлежала мне с того момента, когда я положил на нее руку, — так же как «Линда-Мария». Эта Библия была создана для меня. Один мерзавец оставил в ней шифрованное послание в надежде, что другой мерзавец его прочтет. Тебе, верно, пришлось поучиться, чтобы стать таким, как мы. Мне это было даровано почти от рождения. Поэтому наряду с правилами вспомни также о моей хитрости, проявленной в первый же день на корабле. Причиной тому — моя бесчестность, которой я по праву горд.

Моя служба на «Линде-Марии» началась с мытья палубы. И мыл я ее не шваброй, не дерюгой, а нижней юбкой из батиста и кружев. Юбка принадлежала графине, которую Черный Джон захватил ради выкупа месяцем-другим раньше. Мне не доставляло удовольствия трепать тонкую материю о палубные доски, но порой я ловил себя на мысли, что моим деревянным святым будет приятно узреть хотя бы намек на земные радости.

Почистив палубу, я принимался драить штурвал. Надраив штурвал, я скреб переборки. Когда же переборки оказывались чисты, шел смазывать шпиль. Смазав шпиль, я начинал чинить снасти, а починив их, вновь отправлялся тереть палубу. Вот так, сэр. Я драил, чистил, смазывал, сплеснивал, словно был рожден для этой работы. Я так гордился своим кораблем, как иные гордятся женами, выводя их по праздникам в церковь. Моей же церковью было море, а моей благоверной — «Линда-Мария», и каждый день, когда я стоял у нее на баке, был для меня праздником.

Море само по себе с характером, поэтому мы с ним быстро спелись. Иногда оно кажется совсем ручным и терпит все твои промахи, а порой топит без предупреждения. Море честно, когда не мухлюет. Оно дает заглянуть в закрома, а само тем временем лезет в твой карман. У моих деревянных святых должны быть сердца из чистого дуба, чтобы смотреть на море день и ночь.

Загляни в их глаза: они безбрежны, как океан. Может, им тоже хочется подношений?

Моей первейшей обязанностью была стряпня для Черного Джона и команды. Потом мало-помалу я начал убивать ради него. Моего рвения хватало на все. Черный Джон привел меня в камбуз, поставил рядом с Брэгом и велел запоминать все, что он делает. «Смотри хорошенько, сказал морской пес, — а потом сделай наоборот». Готовить Брэг не умел, хотя выглядел как заправский кок, особенно когда нависал над кастрюлями и котлами. Как-то раз он угостил Черного Джона треской в подливе, где было больше перца, чем трески, после чего капитанское терпение лопнуло.

— У меня теперь есть настоящий кок, — сказал Черный Джон Брэгу, пока мы петляли вокруг Девона, карауля торговые шхуны. На мачте у нас развевался «Юнион Джек»,[3] чтобы торговцы без опаски подпускали нас поближе, пока не полетят абордажные крючья. Ветра у девонского побережья свирепые, как вдоль всей Англии, — единственное, что мне не нравилось в своей родине, не считая песен. Впрочем, отменный куплет может пробрать насквозь, словно порыв ледяного ветра. Все мы то и дело что-нибудь напевали, чтобы скоротать время, если только слова были хоть сколько-нибудь непристойными. Брэг, бывало, гудел себе под нос что-то о свинке в подливке и тому подобном, развивая кухонную тему. В некотором роде это объясняло его привязанность к собственной стряпне.

— Он — бристольский кок, — сказал обо мне Черный Джон, — а лучше бристольцев поваров нет. К тому же я за него хорошо заплатил, — признался он Брэгу под завывание ветра. «Джека» так и трепало туда-сюда, словно он стал членом команды и вынюхивал, где можно поживиться.

До тех пор пока Черный Джон не сказал Брэгу о деньгах, я не подозревал, что Пил меня продал. Впрочем, это было к моей же пользе, раз он разрешил мне уйти в море. Единственным, кто в итоге не выгадал, был Брэг.

Как сейчас помню, близился сентябрь — время брать курс на теплые воды. Девонский ветер выгнал нас всех на палубу, хотя курток не было ни у кого. Большей частью мы стояли в рубахах нараспашку, поскольку считали себя пиратами, которых никакому ветру не одолеть. Нас трясло от самых клотиков до килей, но никто не заикнулся о том, что замерз, — все привыкли к холоду. От ножа больно лишь поначалу, когда он вонзается в плоть, а потом уже все равно. Тут дело в настрое, а иногда — в выпивке.

Команде понравилась моя стряпня. Капитана особенно восхитила тушеная рыба. Перца в ней не было.

Бонс показал мне, как драться кинжалом, шпагой и саблей. В этом деле он был первейший знаток. Он так хвалился моим умением обращаться с оружием, что я испугался — как бы его не отправили повидаться с мистером Эрроу. Впрочем, о Бонсе можно было не беспокоиться: он умел постоять за себя. Поговаривали, что в пьяном виде он дрался даже лучше, чем будучи трезвым, хотя я особенной разницы не замечал. К пистолетам, однако же, Бонс был равнодушен — говорил, что из них и дурак попадет. Мне пришлось учиться стрелять самому, целя Пью между глаз, к потехе ребят, которые поднимали или опускали мне руку, если требовалось.

В один из первых дней Бонс спросил, чем меня привлекла моряцкая жизнь. Я, подумав, сказал, что пошел в море не от нищеты — как был беден на суше, так и остался, — а, пожалуй, от голода. Бонс напомнил, что в Бристоле я жил в трактире и мог есть вволю. Тогда я спросил его, почему он так много пьет. «Жажда мучит, — признался он. — Сильная жажда». Мы уже далеко отошли от девонского берега, а волосы у него все стояли торчком, словно стрелки компасов, указывая на английские трактиры. Я сказал ему, что он и так каждую ночь напивается. «Моя жажда не проходит», — сказал он мне. «Как и мой голод, — произнес я тогда. — Мне всегда мало».

Через полгода наш флаг заполоскало на непривычном ветру. «Джека» мы давно спустили и шли под «Веселым Роджером».

Я учуял этот ветер — теплый, не то что в Атлантике. Он надул нам паруса на пути к Малабару, совсем как тогда, когда мы обнаружили первую подсказку в Библии и переменили курс. Тогда наши паруса наполняла жажда наживы. Она же носила нас вокруг света, и в Малабаре мы оказались по той же причине.

Вдалеке что-то виднелось. Я решил, что вижу рифы, но вскоре понял, что там начинался другой океан, и все, что до этого было зеленым, стало вдруг голубым. На меня дохнуло теплом второй стороны света. На этом ветру затрепетал наш флаг. Я сообщил Бонсу о перемене. Он подул в пустую бутылку, объявляя о прибытии в тропики, потом понюхал руку и как будто остался доволен тем, что запах Англии еще не выветрился с его шкуры, а потом повернулся лицом к оставшейся позади зеленой полосе и сказал, что однажды я перестану замечать эту перемену.