Читаем без скачивания Сочинения — Том I - Евгений Тарле

Этим самым дублинское собрание ясно говорило, что оно хочет остаться фикцией и игрушкой в руках метрополии и довольствоваться той автономией Ирландии, которая была изображена на бумаге и в самом деле с первого взгляда могла обмануть всякого неопытного читателя бумажной конституции. Голодающему населению негде было высказаться и некому было жаловаться; все застарелые обиды и неправды самым мирным образом процветали под покровом порядков, созданных, чтобы поддерживать сильного против слабого; никакой самостоятельной, выгодной Ирландии и не выгодной Англии, экономической политики этот дублинский парламент не преследовал и не мог преследовать, и торгово-промышленный класс (всех трех исповеданий без различия) горько, но тщетно жаловался на то, что англичане пользуются Ирландией как рынком сбыта, а сами всячески препятствуют ирландской конкуренции у себя и в колониях. Католики хотели эмансипации, превращения их из париев, лишенных всех прав, в граждан; пресвитериане и часть английского низшего и среднего круга хотели более рациональной экономической политики, все они жаждали коренных аграрных реформ и понимали, что ни аграрные, ни правовые, никакие иные изменения, в которых прямо не заинтересованы английское правительство и лендлорды, немыслимы при наличности конституции 1782 г.

3

Периодически посещающий нацию голод, по мнению покойного Вирхова, есть явное доказательство ненормальности ее общественных условий. Ирландская история дает много фактов в подтверждение этих слов; еще неоднократно мы будем иметь случай отметить, как голод, якобы неожиданно обрушиваясь на Ирландию, с неумолимой настоятельностью заставлял сегодня вопить о том зле, о котором вчера говорили, а позавчера шептали. Так случилось и в описываемое время. В 1784 г. неурожай свирепствовал в Ирландии со всеми своими страшными последствиями, и снова началось было призатихшее аграрное движение, которое с давних пор было грозой лендлордов; стали наконец носиться слухи о том, что снова появились «белые парни».

«Белые парни» впервые появились, по одним источникам, в 1761 г., по другим — несколько ранее. Дело в том, что отчаянное положение ирландского крестьянства немало осложнялось существованием в стране колоссальных пастбищ. Площадь запашки была невелика, ибо лендлорды и снимавшие у них землю посредники часто весьма неохотно отдавали землю в аренду мелким фермерам: это было и несколько хлопотливо, и чревато кое-какими беспокойствами и неприятностями. Более удобным представлялось сдать все угодья под пастбища каким-нибудь двум-трем зажиточным людям либо самим заняться разведением скота; к тому же земли, отданные под пастбища, вследствие вопиюще несправедливого закона были совершенно изъяты от налога на содержание протестантского духовенства (десятины), а пахотные места все подвергались этому обложению. Тут закон как бы говорил каждой своей строчкой, что богатых людей он желает окончательно избавить от самых легких для них уплат, а бедным не намерен давать пощады, что содержать англиканское духовенство обязаны не англикане-лендлорды, а нищие католики. Кроме того, ограниченность площади запашки страшно удорожала хлеб и заставляла большинство ирландского народа питаться картофелем. Наконец, с середины XVIII в. англиканское духовенство, не довольствуясь жесточайшими мерами при взыскании десятины, стало чаще и чаще отдавать эту десятину на откуп, вроде того как Золотая Орда отдавала русскую дань на откуп бесерменским купцам. Откупщики же, конечно, взыскивали с населения не только ту сумму, которую они вносили духовенству, но и известное вознаграждение себе за хлопоты и беспокойства; положение фермеров становилось при этом еще более отчаянным. Конфисковался их скот, отбирались орудия, уносились кухонные принадлежности, и, если еще оставалась недоимка, нередко фермер засаживался в долговую тюрьму. Жаловаться, как мы уже сказали, было некому и после дарования Ирландии «автономии» в 1782 г., а до того и подавно. Любопытно, что эксплуататоры ирландского фермера иногда (например в 40—50-х годах XVIII в.) совсем как бы теряли голову от упоения своей силой, от сознания строжайшей законности своих действий, от уверенности в беспомощности своих грязных, оборванных и безграмотных жертв.

И вот всегда в такие-то безмятежные дни начинались неприятнейшие инциденты, мгновенно портившие весь ансамбль социальной картины, выдержанной, казалось, в самом определенном стиле. То здесь, то там, сегодня в Лимерике, завтра в Килькенни, послезавтра в третьем конце Ирландии вдруг находили труп управляющего, или посредника, или самого лендлорда, приехавшего на охотничий сезон; по неизвестной причине в разных местах начинались одновременные пожары; разными лицами получались угрожающие письма, и угрозы приводились в исполнение; угонялись огромные стада, и на землях, где они паслись, находили только трупы пастухов.

С 1761 г. эти происшествия приписывались большей частью «белым парням».

«Белыми парнями» они называли себя потому, что носили кое-где, пока это считалось безопасным, белые значки на шляпах и белые рубахи. Они собирались по нескольку сот человек и, не нападая открыто, днем, чинили ночью суд и расправу над особенно ненавидимыми в округе людьми. Сначала, в 60-х годах, они, впрочем, весьма редко прибегали к убийству, довольствуясь порчей и сожжением имущества, угоном скота, телесными наказаниями и изуродованиями. Но в 80—90-х годах XVIII в. участились и убийства. Представители этого движения (принимавшие кое-где, например в пресвитерианских округах, и другие названия) карали не только непосредственных притеснителей крестьянства, но и своих же, крестьян, соглашавшихся, вопреки их прокламациям, платить десятину или наниматься в батраки за цену ниже установленного в прокламациях минимума и т. д. «Белых парней» очень боялись все, и этот террор оказывал весьма сильное и длительное действие на все аграрные отношения этой местности, где возникали названные тайные группы (вербовавшиеся большей частью из крестьянской молодежи).

Иногда, в моменты обостренного движения, «белые парни» вовсе и не скрывались, а бродили человек по 300, по 500 от деревни к деревне, зная, что при разбросанности английских гарнизонов не так-то скоро их изловят и не так-то легко решатся на них напасть. Конечно, фермерское население всячески их поддерживало, давало им пропитание, исправно платило особый налог для их прокормления, правильно собиравшийся. Весьма любопытна эволюция, происшедшая в 60–80—90-х годах с отношениями «белых парней» к английскому правительству. Сначала, в 60-х годах, это движение не заключало в себе ровно ничего враждебного собственно правительству: это был протест доведенных до отчаяния и голодных людей против своих эксплуататоров, против лендлордов, посредников, управляющих и сборщиков десятины. Но англичанам невыгодно было изобразить начавшееся движение в истинном его свете; дело в том, что в подражание «белым парням» католических округов возникло вполне аналогичное явление в округах, где фермеры были пресвитерианами и даже англиканцами. Так, в Эльстере, ирландской провинции, населенной преимущественно английским, а не ирландским элементом, образовалось сообщество «дубовых парней», которые поступали совершенно по программе своих католических собратьев. Интерес господствующей (лендлордской) партии и английского правительства, не желавшего приступить к реформам, требовал поскорее разъединить это движение, замаскировать истинную его чисто экономическую подкладку и придать ему совсем иную окраску. Лендлорды и чиновники стали открыто говорить о сношениях, будто бы существующих между «белыми парнями» и Францией, о плане отделить Ирландию от Англии и предать ее Франции, о желании вырезать всех некатоликов. Ничего подобного и приблизительно не было в намерениях и желаниях «белых парней», но распускаемые английским правительством слухи поселяли панику в довольно широких кругах общества и наперед оправдывали любую степень административной энергии в борьбе с бунтовщиками. После первого появления в начале 60-х годов «белых парней», в 1765 г., был издан закон, по которому участники движения подвергались смертной казни, а в случае их ненахождения взыскивалась огромная контрибуция со всех жителей той местности, где совершено аграрное преступление. После 1765 г. «белые парни» стали исчезать, конечно, не вследствие этого закона, потому что и до его издания пойманным приходилось очень круто и чаще всего их убивали, а с другой стороны, и после нового закона ловились лишь очень немногие, но, во-первых, прошло несколько средних и даже хороших урожаев, во-вторых, напуганные сборщики десятины, лендлорды и посредники некоторое время избегали особенно жестоких вымогательств и изгнаний с участков, да и страшное напряжение, в котором приходилось жить «белым парням», не позволяло этой форме аграрной борьбы стать непрерывно длящейся. Местами и моментами это движение вспыхивало и в 70-х годах, но агитация, поднятая Флудом и Граттаном в пользу административной независимости, поддержанная с 1778 г. волонтерскими дружинами и увенчавшаяся в 1782 г. относительным успехом, на время прекратила аграрные волнения и отвлекла внимание и чувство ирландцев в сторону политической реформы. Подъем духа и удовлетворение, вызванные было не оцененной по достоинству конституцией 1782 г., исчезли весьма быстро; волонтерские дружины уже к 1784 г. утратили прежнее значение вследствие наступившего среди них разлада в тенденциях и настроении: одни продолжали и после неудачи 1783 г. стоять за решительную парламентскую реформу, другие утомились и охладели к этой идее. Католическое население увидело ясно, что все его материальные беды и моральные унижения остаются в полной силе и что совершенно по-прежнему нет ни малейшей возможности законным путем помочь горю: по уже охарактеризованному нами составу дублинского парламента можно было с уверенностью ожидать, что господствующий порядок вещей сохранится во всей неприкосновенности, пока это будет зависеть от парламентского законодательства. Голод 1784 г. обострил чувства озлобления и отчаяния среди части крестьянского населения, и опять, как сказано, появились на сцену «белые парни». Начались аграрные разбои, кое-где поджоги, ломанье и порча плетней и изгородей, угон и уродование скота, ночные нападения на объездчиков, управляющих и сторожей. Все еще это движение, как и в первые пароксизмы (в 1761–1765 гг.), не принимало явно политического характера, но министерство Вильяма Питта, управлявшее судьбами Англии и Ирландии, сочло благоразумным отнестись к нему с большой серьезностью. Дело в том, что у Вильяма Питта, подобно многим талантливым государственным людям Англии до и после него, была способность до минимума доводить возможность каких-либо готовящихся серьезных противоправительственных волнений. Оставляя совершенно в стороне моральную оценку действий и побуждений Вильяма Питта, необходимо признать, что он действительно владел политическим даром делать уступки, сохраняя свое достоинство; разъединять врагов, не показывая вида, что такова его главная цель; делать своими марионетками людей, прикидываясь ими побежденным; злодействовать чужими руками, сохраняя собственные в полной чистоплотности; наконец, никогда не смешивать капризов своего темперамента с требованиями поддерживаемого государственного принципа. Словом, у него были достаточные умственные способности, чтобы поступать так, как хотели, но не умели поступать многие другие. Питт владел в большей мере той государственной хитростью, которая так хорошо характеризована в «Измаил-Бее»: «Народ ребенок он не хочет дать, не покушайся вырвать, — но украдь!». В области политики, где показался (и кажется) совсем ко двору отзыв о чужой неудаче: «это хуже, чем преступление, это ошибка!» осуждать вообще и слова, и дела подобного образца с моральной точки зрения — занятие довольно праздное, все равно как с пылом настаивать, например, на том, что негры гораздо чернее скандинавов. Дело с нравственностью тут обстоит слишком просто и удобопонятно. Мы должны, следовательно, минуя вопрос о сочувствии или несочувствии Питта ирландским страданиям, спросить себя: во-первых, чего ему хотелось достигнуть в ирландской политике, во-вторых, какие средства он пустил в ход для достижения этих целей и, в-третьих, почему его предначертания на этот раз не удались. Конечно, ему прежде всего желательно было достигнуть полного успокоения волнующегося острова, ибо и управление государственными делами без этого успокоения отягчалось, и во внешней политике ирландское брожение довольно чувствительно и далеко не в пользу Англии ложилось на чашку дипломатических весов. В 1784–1785 гг. опять появились «белые парни»; одновременно с этим началось манифестационное движение среди городского населения в Дублине. Ирландские мануфактуры и другие промышленные заведения давно уже требовали запретительного таможенного тарифа для иностранных, в том числе и английских, продуктов; их представители (довольно влиятельные также в дублинском парламенте) давно жаловались, что английская промышленность их угнетает, что конкуренция с ней им не под силу. Они стали даже (до известной степени демонстративно) сокращать производство и рассчитывать рабочих, говоря рассчитываемым, что вся беда в нежелании английского правительства наложить требуемые пошлины на ввоз в Ирландию английских провенансов. Начались рабочие волнения на улицах Дублина все на той же почве требований новых пошлин. Вильям Питт тотчас же понял, что подобные причины могут весьма легко создать опасное сближение между недовольными элементами разных религий и даже разных классов, тогда как вероисповедная рознь и классовый антагонизм являлись едва ли не главными двумя поддержками английского владычества. Он боялся одновременно происходивших аграрного и городского движений и весьма хотел с которым-нибудь из них поскорее кончить. В Дублине толпы народа ходили по улицам, иногда окружали и подвергали насмешкам, толчкам и побоям нелюбимых чиновников и членов парламента и всевозможным издевательствам лиц, известных своей оппозицией желанным запретительным пошлинам, и всячески показывали, что они вполне солидарны в этом вопросе с владельцами промышленных предприятий. Вильям Питт предложил законопроект, который почти уравнивал все торговые права Англии и Ирландии к несомненной выгоде ирландцев. Но и в Ирландии, и в Англии этот проект встретил сильную оппозицию, и когда он в ирландском парламенте провалился, то пришлось его взять назад. Этот проект не налагал запретительных пошлин на английские товары, оттого он и не совсем понравился ирландским купцам и промышленникам. Но провалился он в дублинском парламенте потому же, почему не понравился и в Англии: в обоих этих местах ирландские интересы стояли вообще на втором плане. Тем не менее, пока шла возня с проектом, острый период кризиса миновал, все вошло в свою колею, и когда проект провалился, Питт уже мало этим был заинтересован. С городами на время приутихло, и можно было, уже не отвлекаясь, продолжать борьбу против «белых парней». С ними в сделки нельзя было и пытаться вступать, — это значило бы пошатнуть весь тогдашний ирландский социальный строй, покоившийся на лендлордском всемогуществе и привилегиях англиканского духовенства. Из-за одной только отмены подати десятины восстало бы, как один человек, огромное большинство дублинского и, что было гораздо опаснее для министра, английского парламента. В одни сутки кабинет был бы провален самым бесповоротным образом. Питт махнул рукой на это осиное гнездо лендлордских притеснений и фермерской нищеты и предоставил лорду-наместнику вешать «белых парней» и посылать военные экзекуции.